Борис Тененбаум - Тюдоры. «Золотой век»
Нового любимца Елизавета стала называть своим «лягушонком».
II
Идея брака Елизаветы с французским принцем первый раз была озвучена еще в 1571 году. Сперва имелся в виду Генрих, герцог Анжуйский, – но проект так и не сдвинулся с места, Генрих уехал в Польшу – вольная шляхта избрала его там на королевский престол, – и на роль жениха выдвинулся его младший брат, Эркюль-Франсуа, 18-летний герцог Алансонский.
К 1579 году в королевском семействе дома Валуа произошли изменения: Карл IX умер, его младший брат спешно бежал из Польши для того, чтобы стать королем Франции, Генрихом Третьим, а герцог Алансонский, самый младший из сыновей Екатерины Медичи, как бы «повысился в чине» и стал герцогом Анжуйским.
Так вот, в 1579 году по призыву Вильгельма Оранского Эркюль-Франсуа согласился стать «…знаменем восставших Нидерландов…». Он получал титул «Протектора свободы Нидерландов», становился их сувереном, да еще в придачу и герцогом Брабантским и графом Фландрским. Он, католик, поклялся соблюдать свободу веры в Нидерландах и самим фактом согласия на принятие присваиваемых ему титулов обеспечивал Нидерландам союз с Францией.
Вот тут-то вопрос его английского брака всплыл на поверхность еще раз. Имелись очень основательные политические, да, пожалуй, и личные доводы в пользу этой идеи. Ему было 26 лет, а Елизавете 47. Во всяком случае, герцога пригласили посетить Англию – и он действительно приехал и 14 августа 1579 года был принят Елизаветой Первой в ее резиденции в Гринвиче.
В течение 13 дней они были неразлучны.
Герцог был мал ростом, подпорчен оспой – но тем не менее очень понравился своей немолодой невесте. Может быть, у нее было чувство, что это ее последний шанс на замужество? Сказать трудно – однако герцог Анжуйский был обласкан, осыпан подарками и милостями.
Вот тут-то как раз и возник «лягушонок» – так Елизавета окрестила своего нового любимца.
Неслыханное дело – королева сама, лично, приносила ему по утрам крепкий бульон и подарила расшитый драгоценностями берет. Это было обставлено намеками, что дар носит предварительный характер и что он будет носить этот берет только до тех пор, пока не сможет надеть корону.
Ну, нельзя сказать, что в данном случае подданные королевы разделяли ее чувства. Лорд Дадли выражал свое недовольство даже и вслух – хотя скорее всего королева Елизавета именно этого от него и ожидала и, наверное, обиделась бы, если бы он поддержал ее идею. Но нашлись и другие люди, которые открыто высказались против французского жениха своей государыни.
Одним из них был сэр Фрэнсис Уолсингем. Он так рассердил королеву, что она накричала на него и сообщила своему верному слуге, что он «…хорош только для того, чтобы защищать фанатиков-пуритан…». И вообще, сэр Фрэнсис ведет себя как мавр или даже как эфиоп. Оба этих прозвища были присвоены ему королевой в более счастливые времена, когда она к нему благоволила, – и он немедленно использовал свой шанс. Он поклонился своей повелительнице и сказал ей, что «…на его родине, в Эфиопии, есть строгие законы, предписывающие говорить государям правду, даже если она им не нравится…».
В общем, Елизавета провожала своего милого «лягушонка», как она всем говорила, с разбитым сердцем и обещала ему помощь, поддержку и привязанность.
И даже пошла так далеко, что запросила на этот счет мнение своего Тайного Совета.
III
Мнение Тайного Совета оказалось отрицательным. Это поразительный факт – после долгого обсуждения Совет значительным большинством высказался против мнения, поддержанного и первым министром, лордом Берли, и даже самой королевой, – в рекомендации было сказано, что брак Ее Величества «…будет непопулярен и не встретит поддержки народа…».
В аудитории пошире – скажем, на папертях церквей в Лондоне – говорились слова куда покрепче обтекаемых формулировок Тайного Совета. «Лягушонку» ставили в вину и то, что он католик, и то, что он француз, и то, что он сын Екатерины Медичи. После Варфоломеевской ночи протестантские проповедники именовали ее Иезавелью, да и самого герцога Анжуйского они тоже не жаловали: «…каждый знает, что этот человек – сын Иезавели наших дней…»
A протестантам полагалось знать Ветхий Завет, и кто такая Иезавель, знали решительно все. Согласно Библии, Иезавель была «…иностранкой и язычницей…», плохо влияла на своего мужа, царя Ахава, и «…употребила власть во вред стране и народу…». И царь Ахав под ее влиянием стал снова поклоняться Ваалу и построил в своей столице «…жертвенник и капище…». Она «…истребляла пророков…» и вообще вела себя так, что ее обвинили в проституции, убийствах, идолопоклонничестве и колдовстве. И ждал ее печальный конец – во время мятежа она была выброшена из своего дворца, «…растоптана конями и скормлена собакам…». И вот за сына такой женщины собирается выйти замуж наша обожаемая королева Елизавета?
Это – «…дьявольское наущение…» или, в крайнем случае, «…влияние дурных советников…». Проповедники твердили, что «…сердце английского народа будет уязвлено таким браком…».
В итоге, взвесив все «за» и «против», королева молчаливо приняла «…мнение народа…» за основу и замуж выходить раздумала. О чем, разумеется, герцогу Анжуйскому она сообщать не стала. Дело тут в том, что 9 сентября 1580 года Генеральные штаты Нидерландов подписали с ним Конвенцию в Плесси-ле-Тур, по которой он признавался сувереном Нидерландов.
Таким образом, у Англии появлялся шанс защищать восставшие Нидерланды и при этом – силами Франции. Так что «брачные игры» продолжались. Королева, известная по всей Европе как особа скупая и прижимистая, послала своему «лягушонку» подарок ценой в 8000 крон.
Кроной в то время называлась монета достоинством в 1/4 фунта стерлингов, то есть была примерным эквивалентом флорина или дуката – за фунт стерлингов давали 5 дукатов. Дукаты же были стандартной золотой монетой того времени, весом в 3 с половиной грамма. Если считать, что 8000 крон были равны 10 000 дукатов, то подарок Елизаветы ее «лягушонку» составлял 3 с половиной килограмма золота в отчеканенной монете.
Что уж думали по этому поводу в окружении герцога Анжуйского, сказать трудно, но один человек – король Филипп II – в это совершенно не поверил. Он очень хорошо знал королеву Елизавету и написал своему послу в Англии, дону Бернардино де Мендоза, что он может не трудиться собирать сплетни, слухи о замужестве – этого никогда не случится. И король Филипп оказался прав. Да, герцог Анжуйский съездил в Англию еще разок – теперь уже тайно. И королева всячески поддерживала его планы в Нидерландах и писала на этот счет самые дружеские письма – и ему, и Вильгельму Оранскому.
10 февраля 1582 года Вильгельм встретил его во Флиссингене и приветствовал как своего государя. Елизавета написала грустную поэму «На отъезд моего господина», уверявшую его в ее неизменной нежности. Но замуж за него она все-таки так и не вышла.
Правителем он оказался никудышным. Власть ему дали ограниченную, что его не устроило, и он решил «…поправить дело силой…» – взять Антверпен, Брюгге, Дюнкерк и Остенде.
Взятием Антверпена он решил командовать лично и 18 января 1583 года от большого ума решил обманом войти в город. Вместо этого он нарвался на засаду, его отряд был истреблен чуть ли не до последнего человека, и только нескольким людям, включая его самого, удалось бежать.
Это был конец его военной и политической карьеры.
Мать, Екатерина Медичи, написала ему: «…лучше…тебе было умереть в юности. Тогда ты бы не стал причиной смерти стольких отважных благородных людей…» Помолвка с королевой Елизаветой была расторгнута, из Нидерландов его изгнали. Эркюль-Франсуа де Валуа, сын короля Генриха II, герцог Алансонский, впоследствии – герцог Анжуйский, брат короля Карла IX, брат короля Генриха III, жених королевы Елизаветы I Английской, умер в Париже, в середине 1584 года.
Скорее всего, о его смерти никто особенно не сожалел.
Глава 28
Королевство величиной c половину острова
I
9 января 1584 года дон Бернардино де Мендоза, посол Его Величества Филиппа II, короля Испании, был приглашен на встречу с членами английского Тайного Совета. Присутствовали лорд-канцлер Бромли, лорд Роберт Дадли (граф Лестер), лорд Эффингем, а также сэр Фрэнсис Уолсингем. Тема обсуждения была настолько секретной, что переводчиков не пригласили.
A поскольку английский язык дона Бернардино оставлял желать лучшего, а большинство членов Совета не владели кастильским, то разговор пришлось вести по-итальянски. Этот язык понимали все присутствующие.
Но только двое – сэр Фрэнсис и дон Бернардино – знали его в совершенстве, так что и разговор пришлось вести им двоим.
