Борис Тененбаум - Тюдоры. «Золотой век»
На нем было найдено 26 тонн серебра, не считая прочей добычи.
Теперь главной заботой Дрейка стал уже не захват добычи, а то, как бы унести ноги с тем, что уже захвачено. Ему, конечно, следовало ожидать, что его попытаются перехватить на обратном пути, у Магелланова пролива – и он пошел не на юг, а на север. Как далеко он сумел пройти, неизвестно. Есть предположения, что он искал так называемый «северно-западный проход» – своего рода экивалент Магелланову проливу, только не на юге континента Америки, а на севере. Но плохая погода принудила его повернуть обратно, и где-то он пристал к берегу. Возможно, что это случилось в теперешней Калифорнии. Там, недалеко от Сан-Франциско, в 1937 году нашли медную пластинку, которую попытались связать с Дрейком, но ничего не доказали. Даже неясно – а не подделка ли она? Во всяком случае, Дрейк назвал эти безлюдные места «Новым Альбионом».
Альбион – название, которое употреблялось в античные времена как эквивалент Британии, так что Дрейк тем самым как бы объявлял берег, к которому он пристал, владениями Англии.
После этого «Золотая Лань» повернула на запад и пошла через Тихий океан к далекой, очень далекой Европе.
IV
И дошла до цели. Дрейк пересек Тихий океан, достиг Молуккских островов, где загрузил на корабль шесть тонн тамошних пряностей, – правда, большая часть груза была выброшена за борт, когда во время одной из бурь «Золотая Лань» наскочила на риф, – а заодно посадил в кандалах под замок своего капеллана, Флетчера, который вел судовой журнал.
Кара пала на него за то, что тот в посадке на рифы обнаружил Божью волю и наказание за неправую казнь Томаса Даути. Не знаю почему, но Флетчера Дрейк не казнил, ограничившись тем, что «…отлучил его от Церкви…», присвоив себе таким образом власть не только земную, но духовную…
26 сентября 1580 года Дрейк на борту «Золотой Лани» вернулся в Плимут. Первый вопрос, который он задал людям на берегу, был простым: «Жива ли королева?»
Королева оказалась жива. Она даже пожелала лично встретиться с Фрэнсисом Дрейком и расспросить его о далеких морях, которые он повидал. Они провели в беседе чуть ли не шесть часов. Дрейк преподнес своей повелительнице подарки огромной ценности. Не забыл он и членов Тайного Совета – помимо дивидендов в размере 47 фунтов на каждый фунт, вложенный ими в снаряжение экспедиции, они получили крупные подарки, так сказать, сверх коммерческих обязательств. Отказался от даров только лорд Берли, сварливо заметивший, что «…у Фрэнсиса Дрейка нет ничего, что не было бы им предварительно украдено…».
Странная реакция человека, ведавшего королевской казной, – Дрейк, по разным оценкам, доставил в Англию ценностей на 600 тысяч фунтов стерлингов, что втрое превышало непосредственные доходы с коронных земель. Однако лорд Берли предпочел бы вернуть все захваченное испанцам, лишь бы избежать втягивания Англии в войну.
Сэр Фрэнсис Уолсингем с ним не согласился – он считал, что война уже так или иначе идет и полученные средства не дойдут до испанских войск на континенте и позволят поддержать там протестантов, друзей Англии.
Вопрос был решен королевой – она возвела Дрейка в рыцарское звание, и теперь он именовался сэр Фрэнсис. Спор тем самым был окончен – Елизавета сказала свое слово.
Оно было окончательным.
Судебный иск, направленный против Дрейка родственниками Томаса Даути, был отклонен на основе формальной придирки, расследования не производилось. Дрейк теперь был особой неприкасаемой – любимец королевы и национальный герой, да еще самого что ни на есть правильного рода: простолюдин, бесконечно преданный своей повелительнице, милостью которой он и был вознесен столь высоко.
Большая часть привезенной им добычи пошла на «…хранение в казну, вплоть до окончательного выяснения размеров взаимных претензий с Испанией…». Конечно, это была официальная версия. Согласно версии менее официальной, но зато более правдивой, серебро сразу перечеканили в монету и пустили в оборот. Дрейк, помимо серебра и золота, привез еще и вина из Чили, и драгоценные камни, и уцелевшие после вынужденной разгрузки на рифах пряности.
Но самую ценную часть его груза, возможно, составило не золото и серебро, а некое растение. Собственно, то, что в Европу завез его именно он, довольно спорно – называлось имя сэра Уолтера Рэли, например. Кое-кто вообще говорит, что англичане тут ни при чем, а растение завезли испанцы. Но, как бы то ни было, молва приписывает привоз растения именно Дрейку.
По крайней мере в Германии, в городе Оффенбург стоит памятник Дрейку, изваянный в камне.
Великий пират держит в руке цветок картофеля, a на постаменте выбиты следующие слова:
«Сэру Фрэнсису Дрейку, распространившему картофель в Европе. Миллионы земледельцев мира благословляют его бессмертную память. Это помощь беднякам, драгоценный дар Божий, облегчающий горькую нужду».
Глава 27
Королева-девственница и ее «лягушонок»
I
Еще со времен самой Елизаветы I шли споры по поводу того, почему она так упорно оставалась девственницей – по крайней мере, официально. Оговорка «официально» добавлена неспроста – королеве Елизавете приписывался внебрачный ребенок, мальчик по имени Артур, отцом которого считали Роберта Дадли. Этот Артур Дадли поминается в письмах англичанина на службе Испании, Фрэнсиса Энгелфилда. Согласно его донесениям, в которых он ссылался на слова самого Артура, мальчик родился у Елизаветы Тюдор и ее фаворита, Роберта Дадли, где-то в 1561 или 1562 году и был отдан Кэтрин Эшли – нянькой королевы, которая была рядом с нею на протяжении всей жизни, – на воспитание в семью некоего Саузерна{7}.
Сведения, однако, было сочтены ненадежными, а сам Артур Дадли – обычным самозванцем. В конце концов, венецианский посол в докладе своему правительству писал, что королеве Елизавете приписывают побольше дюжины незаконных детей и что это настолько нелепо, что не заслуживает и комментариев.
В общем, с потомством все было более или менее ясно. Оставался вопрос о том, почему королева так упорно настаивала на том, что питает «…отвращение к браку…». Пожалуй, можно даже добавить – и к сексуальным отношениям вообще, в той мере, в которой это затрагивало ее лично.
Она делала это с большой серьезностью.
Когда Елизавета I в конце 1562 года была больна оспой и лежала при смерти, то в своих инструкциях не поколебалась назначить Роберта Дадли лордом-протектором – но и при этом настаивала на том, что ее связывает с ним лишь платоническая дружба, в которой нет ровно ничего телесного.
И при всем этом королева Елизавета питала истинную страсть к весьма рискованному флирту, окружала себя красивыми и молодыми мужчинами и женщинами, очень интересовалась модой, украшениями, развлечениями – и приходила в неистовую ярость, когда та или иная из ее фрейлин оказывалась беременной или даже просто выходила замуж, не испросив предварительно королевского разрешения.
В котором ей, кстати, с высокой вероятностью отказывали.
Есть целая теория, состоящая в том, что на 9-летнюю Елизавету так страшно повлияла казнь ее юной мачехи, Катерины Говард, что с тех пор брак и даже просто секс оказались ассоциированы в ее сознании со смертью.
Это, конечно, очень странно и вряд ли может быть как-то рационально объяснено.
У королевы были фавориты и помимо лорда Дадли – мы поговорим об этом попозже. К ней поначалу непрерывно сватались иностранные принцы: Филипп II, некогда женатый на Марии I, эрцгерцоги Габсбурги, Фредерик и Карл, шведский кронпринц Эрик, который, по слухам, даже пытался найти кого-нибудь, кто убил бы Роберта Дадли – принц видел в нем соперника.
Наконец, брака королевы требовал Парламент – стране был нужен законный наследник.
Но нет – упорно и неизменно королева Елизавета отказывала в своей руке всем и каждому, а Парламенту было сказано, что вопрос о своем браке королева решит сама. К чему был добавлен риторический вопрос – неужто члены Парламента думают, что у последней молочницы в королевстве больше свободы в выборе супруга, чем у Елизаветы I, их коронованной монархини?
И все же однажды в длинном «…списке женихов королевы…» возник некий персонаж, шансы которого на успех показались реальными.
Во всяком случае, королеве с ним было так весело, что она наградила его прозвищем. Она делала так со всеми людьми, к которым питала расположение. Лорда Роберта, скажем, Елизавета сначала звала своими «глазами». Фрэнсис Уолсингем был ее «мавром», Эдвард де Вер, 17-й граф Оксфорд, – ее «турком», Кристофер Хаттон, лорд-канцлер, обычно именовался ее «барашком». A в имени Уолтера Рэли она пропускала букву «л», и «Уолтер» становился «уотер»-«water», то есть «водой».
Нового любимца Елизавета стала называть своим «лягушонком».
