Андрей Кокорев - Повседневная жизнь Москвы. Очерки городского быта начала XX века
В день переезда ранним утром приходит пять подвод с пятью неуклюжими возчиками-мужиками. Зато папа из амбара присылает самого ловкого, расторопного артельщика – черноватого Василия Козлова. Последний является с запасом красиво сложенных, остро пахнущих рогожек и с пучком крепких, уже нарезанных на концы бечевок.
На дворе, на солнышке расстилаются две рогожки, на них складываются тюфяки, подушки, одеяла всей семьи. Внутрь запихиваются зеркала и зонты. Все это покрывается опять рогожами и по краям зашивается бечевками, продетыми в медную иголку. Это – тюки. Кухарка укладывает кухонную посуду в бочки.
Все перевозимое имущество вытаскивается возчиками на двор и по указаниям Козлова нагружается на подводы. Он заботится о том, чтобы возы были нагружены равномерно, а не так, чтобы все тяжелые сундуки попали на одну подводу, а легкая плетеная мебель – на другую. Надо, чтобы в дороге ничего не развалилось, не потерялось и не побилось и чтобы сопровождающим было удобно сидеть наверху вместе с самыми хрупкими грузами – курами и детским велосипедом.
Наверху усаживаются Козлов, дворник, кухарка и горничная. Уложив возы, возчики, дворник и сам Козлов собираются на кухне: им полагается водка и закуска. Потом обоз «с Богом» трогается. Ворота закрываются, наступает тишина.
Мы тоже закусываем, няня подметает пол, потом отправляется нанимать легковых извозчиков. Мама запирает шкафы, сундуки, окна и двери. Правда, наиболее ценные вещи (шубы, зимние платья, столовое серебро) уже свезены в фабричную кладовую и уложены там с камфарой и скипидаром (позже стали употреблять нафталин) в огромный, горбатый, обитый жестью сундук. Садимся попарно на извозчиков... В руках – самые нежные бьющиеся вещи: лампы, вазы, часы. По дороге обгоняем медленно плетущиеся возы, машем сопровождающим руками, бабы смеются, сидя наверху, мужики степенно шагают сбоку.
Отпираем дачу... Терраса еще непривычно гола. Не повешены и не прибиты дворником занавески из парусины, обшитые красной каймой с фестонами. [... ]
Пришли возы, суматоха. Все распределяется по своим местам. Чаю днем нет – некогда. Ужинаем поздно, когда кухарка Анна раз берется и успеет что-то состряпать на шестке, на тагане, на лучинках, ведь еще нет ни керосинок, ни тем более примусов»[100].
Пока дачники осваиваются на новом месте, вернемся ненадолго в опустевшую Москву, где в то время наступал сезон строительства. Москвичи покидали город, а им на смену приезжали строительные рабочие.
«В данное время в Москве замечается усиленный прилив рабочих из центральных губерний, – сообщал в репортаже „на злобу дня“ Влас Дорошевич, – ...чуть не десяток московских вокзалов ежедневно выбрасывают массу „сермяжного люда“, вереницами расползающегося затем по обширной Москве... Открывается сезон строительных работ!
Плотники, каменщики, штукатуры – все это стекается теперь сюда в чаянии заработка...
Мне пришлось наблюдать вчера около одного из вокзалов не лишенную интереса в бытовом отношении сцену. Толпа мужиков, человек около ста, расположилась лагерем около ворот вокзала.
– Ждем со вчерашнего дня!
Оказывается, что столичный подрядчик, привезший этих людей, куда-то пропал, любезно предоставив мужикам ожидать его степенства более суток на дворе...»
Однако, как правило, встречи с подрядчиками проходили без проблем. Из-за постоянно возраставшего спроса на жилье строительство приносило большие выгоды, и рабочие были нарасхват.
Определившись на место, те строители, у которых не было инструмента, шли покупать необходимое на Хитров рынок. Там же, в ночлежных домах, они находили временное пристанище. Но чаще всего рабочие всей артелью жили прямо на стройке.
Писатель Яков Коробов, ездивший в юности на заработки в Москву, оставил описание быта строителей в начале XX века:
«Ели, пили и спали тут же, на стройке. Выбрав какой-нибудь угол или целую комнату, без полов, рам и без дверей, сколачивали столы и кое-какие скамьи. Садились тесно друг к другу, что было особенно неприятно летом в жару, и, соблюдая глубокое молчание, работали ложками.
Обеденный ритуал строго поддерживался десятником. Например: маленькие и подростки не могли садиться за стол, а стояли сзади рабочих и тянулись к чашке через них. Этот порядок выработался по тем соображениям, что из-за стола им бы приходилось то и дело вскакивать, то за подбавой, то за квасом тому или иному мастеру.
Так же строго соблюдался порядок в самом хлёбове. Все ложки одновременно должны были опускаться в огромную деревянную чашу и никоим образом впредь до особого сигнала не вылавливать плававших там кусочков мяса.
Выхлебав до половины щи или в редких случаях похлебку, десятник клал ложку на стол и, выждав маленькую паузу, деловито приказывал:
– Крестись!..
Все дружно начинали креститься. Десятник ударял ложкой по краю чаши и давал новую команду:
– По первому!..
Ложки дружно опускались и почти одновременно подносились ко рту с пойманными кусочками мяса. Десятник опять клал ложку и зорко наблюдал, все ли успели прожевать мясо.
Выбрав подходящий момент, он снова ударял ложкой по чашке и говорил:
– По второму...
И так до трех-четырех раз, а потом команда отменялась и ложки ныряли вразброд. По большей части и ловить было нечего, потому что мясо отпускалось в самом ограниченном количестве. Последний же кусок некоторые избегали ловить, потому что есть примета, кто поймал – тому жена изменит.
[... ]
Спать ложились тут же после ужина и в этом же помещении, не смущаясь засохшими испражнениями, сгруженными по углам.
Утром, без четверти в четыре, наш десятник Матвей, прозванный артелью «волк», заводил обычную песню, такую ненавистную нам:
– Вставай, молодчики, вставай!..
Тимка Забалдуев должен был к этому времени вскипятить так называемую коробку для утреннего чая. И день начинался такой же, как вчера и какой будет завтра».
Отдых строителям полагался по воскресеньям да по большим праздникам. Часть рабочих, еще не порвавших окончательно с крестьянским трудом, на Петров день разъезжались по деревням на время сенокоса.
Множество строек, происходивших в Москве, создавали разного рода неудобства жителям, оставшимся в городе. По этому поводу в 1914 году поделился наболевшим с читателями «Голоса Москвы» обозреватель городской жизни М. Любимов:
«Строительный сезон начался, и на московских улицах уже воздвигаются заборы, за которыми идет постройка небоскребов. Ничего нельзя против этого иметь.
Но беда в том, что каждая новостройка делает прилегающий к ней район улицы непроходимым и непроездным.
На каждой стройке заняты десятки, иногда сотни пеших и конных рабочих, и все они считают, что улица находится в их исключительном пользовании. Они держат себя около построек, как гунны в завоеванной стране, решительно не желают считаться ни с чьими интересами.
Улицы загромождаются десятками подвод, не оставляющими проезда извозчикам, а на требование освободить дорогу раздается такая «словесность», что нужно зажимать уши.
К великому моему несчастью, мне ежедневно приходится проезжать мимо нескольких построек и ежедневно же испытывать всю прелесть столкновений с гуннами, именующимися в Москве строительными рабочими. Дошло до того, что я просто с ужасом выхожу из дома, потому что заранее знаю о предстоящем удовольствии выслушивать ругань между моим извозчиком и ломовыми, загромоздившими всю улицу и не дающими возможности проехать. О ежедневной потере нескольких минут времени я уже не говорю».
Обыватели, вынужденные оставаться в городе, стоически мирились с неудобствами, а счастливчики, обосновавшиеся на дачах, наслаждались подмосковной природой. Занятия дачников былых времен, как нам кажется, не требуют подробных описаний. Понятно, что это были прогулки по окрестностям, сбор ягод и грибов, купание, катание на лодках и велосипедах.
Журналисты-обозреватели дачных сезонов отмечали, что среди москвичей периодически возникали различные массовые увлечения под девизом «А чем мы хуже соседей!». Скажем, стоило кому-нибудь разбить перед своей дачей какую– нибудь особо пышную клумбу, как тут же возникала самая настоящая эпидемия устройства цветников. Тем более что сделать это было не сложно – по заказам публики садовники-профессионалы высаживали в клумбы готовую рассаду в горшках-летниках, стоивших копейки.
В начале XX века наблюдалась «велосипедная эпидемия». Местностью, наиболее приспособленной для поездок на «бициклетах» – так в то время называли двухколесные машины, – считался Петровский парк. Побродив по его дорожкам, литератор А. А. Осипов поделился с читателями «Московского листка» своими наблюдениями:
«Однообразное мелькание экипажей скоро надоедает и, оставив круг, вы пройдете к памятнику Екатерине, где продолжают резвиться дети. Изображение „Жены Великой“ перед дворцом красиво и оригинально. Минуя его, спуститесь по одной из дорожек к шоссе, оставив за собой полукруг Петровского дворца, и на вас сразу пахнет совершенно другою жизнью. Там, сзади, скучающая традиционная Москва, здесь – веселая молодежь, быстро мчащаяся по прямой, как стрела, велосипедной дорожке. Сотни, тысячи велосипедистов несутся из Москвы в парк, к Всехсвятскому.
