Андрей Кокорев - Повседневная жизнь Москвы. Очерки городского быта начала XX века

Узнав об этом, градоначальник Рейнбот принял срочные меры. Прежде всего он издал инструкцию, которая обязывала смотрителей полицейских домов изменить условия содержания подследственных: «...Помещать в камеры арестованных не свыше нормы, считая по одной кубической сажени на человека[93].

...Принять от города предназначаемые для арестованных – по нормальному их числу: а) тюфяки, набитые соломой, и подушки, набитые сеном; б) то белье, которое будет через городскую управу доставлено; в) по числу кроватей одеяла и г) посуду. Означенные вещи, оставаясь собственностью города, поступают в распоряжение смотрителей полицейских домов, и смотрители обязаны, по требованию города, в полученных вещах представлять ему отчет, а также для проверки и самые вещи.

...Арестованные должны быть в бане еженедельно и ни в каком случае не реже, как через две недели. Предписываю для этого входить в соглашение с содержателями частных бань и по усмотрению нанимать или номер, или общую баню в свободные от публики ранние часы или постные дни, очередь соблюдать по усмотрению, а караул, в случае недостатка служителей, – по соглашению с приставом пополнять из свободных от службы городовых и сторожей.

...Где имеется при камерах отхожее место, там на ночь ни парашек, ни других приспособлений в камеры не ставить. И как днем, так и ночью по очереди выпускать арестованных в отхожее место, имея все время достаточный надзор. Где удобных отхожих мест нет, там озаботиться немедленным устройством таковых».

Упомянутые Рейнботом вещи для арестованных, полученные «от города», были закуплены на средства Московской городской думы. Она пришла на помощь полиции, надеясь, что МВД возместит израсходованные на благое дело 23 тыс. рублей. Переписка с петербургскими бюрократами о возврате этих денег велась Городской думой вплоть до 1911 года. Когда с берегов Невы ясно дали понять, что в лучшем случае готовы платить только за арестантов, числившихся по тюремному ведомству, но в силу обстоятельств помещенных в камеры полицейских участков (как будто спустя пять лет это можно было установить!), Москва признала свое поражение. Гласные Думы постановили: считать спорные деньги утраченными безвозвратно.

Кроме финансовых проблем, трудности московской полиции доставляли политические процессы, происходившие в обществе. Завоевания либералов в области личных прав и свобод на практике оборачивались послаблениями для нарушителей закона. Когда градоначальник Адрианов в конце 1913 года был вынужден отменить практику трехмесячного ареста лиц, бежавших с места высылки, Москва сразу ощутила последствия.

«Этой меры боялись преступники, – отмечал В. А. Гиляровский, – а теперь хлынули в Москву, зная, что за появление в столице их при задержании передадут мировому судье, который нередко присуждает таких к аресту от 3 до 7 дней...

И весь преступный элемент потянул в столицу, где удобно скрываться и удобно видеться с орудующими в Москве и пока не попавшимися ворами и разбойниками, которые охотно принимают опытных сообщников.

Преступная биржа растет, благодаря удобствам свиданий для плохо одетых в воровских притонах – чайных и бильярдных, – а для тех, которые почище, – на ипподромах, около тотализатора. Сыскной полиции до смешного мало, чтобы уследить за разрастающимися не по дням, а по часам притонами».

Количественный рост уголовников, их усиливающаяся сплоченность, использование преступниками достижений технического прогресса – все это заставляло общество все настойчивее требовать проведения реформы полиции.

«Изменилось время, должна измениться и полиция, – не уставал доказывать Гиляровский. – Городовой Мымрецов, который умел только „ташшить и не пушшать“, теперь уже не годится для Москвы. Городовой теперь должен быть более воспитанным и развитым, что и достигается приемом на службу хороших солдат, которые должны быть хорошо обеспечены с надеждой на выслугу пенсии.

Околоточные не должны нести функций рассыльных и артельщиков по взысканию разных недоимок и разноске повесток.

Необходимо, чтобы каждый полицейский чин был независим, чтобы не было того, что сейчас, когда притоносодержатели и скупщики краденого, имеющие лавки и гостиницы, являются перед низшими полицейскими чинами – особами важными».

В 1913 году предполагаемые преобразования обрели конкретные черты – МВД опубликовало «Проект учреждения полиции с постатейными объяснениями». Согласно планам правительства, полиция наконец-то переходила на полное содержание государства. Казна брала на себя обязательства по вооружению полицейских холодным оружием и револьверами, при этом обещая отпускать в год каждому городовому 50 патронов, да еще 21 выдавать для «практических стрельб».

«Равным образом, – говорилось в „Проекте“, – представляется и справедливым, и последовательным принять на счет казны обмундирование не только городовых, но и полицейских служителей, а также рассыльных, которые также являются нижними чинами городской полиции и будут получать притом очень незначительные оклады содержания.

[...] В настоящее время городовые получают на обмундирование по двадцати пяти рублей, но, как показал опыт, сумма эта представляется не вполне достаточною, почему и увеличивается на пять рублей».

Штат столичной полиции было решено не увеличивать, зато предполагалось повысить денежные оклады. Например, участковому приставу первого разряда в год выплачивалось: жалованья – 1400 руб., столовых – 1400 руб., квартирных – 700 руб., на разъезды – 420. Околоточные надзиратели переименовывались в «полицейских надзирателей» и получали увеличенное денежное содержание (в зависимости от разряда): от 1000 до 1400 рублей. Городовым также устанавливали деление на три разряда, в зависимости от которых они ежегодно получали 600, 570 или 550 рублей.

Несомненно, реформа должна была коренным образом изменить положение полиции, сделать ее сильнее, поднять общественный статус стражей порядка. Однако, как это не раз бывало в России, подготовка преобразований затянулась, а когда их все-таки осуществили, ситуация уже изменилась в худшую сторону – в разгаре была Первая мировая война.

Не будем здесь подробно останавливаться на негативных процессах, происходивших в то время в российском обществе. Очевидно, что оно было больным, и это не могло не отразиться на состоянии полиции. Не делая никаких обобщений, предложим на суд читателей всего лишь одно свидетельство эпохи – описание деяний пристава 2-го Арбатского участка Жичковского и его помощника, поступивших в канцелярию градоначальника в 1916 г.:

«[...] Когда Жичковский, расплодив в своем участке всюду тайную торговлю вином и нажив на этом деле состояние, купил для своих двух содержанок автомобиль, пару лошадей и мотоциклет двухместный, то его, четыре месяца тому назад, перевели в 3-й Пресненский участок [...] Хозяином положения по винной торговле остался его старший помощник Шершнев, который скрыл от нового пристава все тайные торговли вином в участке и месячные подачки стал получать один за себя и за пристава в тройном размере.

Однажды вновь назначенный околоточный надзиратель, заметив, что Меркулов торгует вином, поймал его, Меркулов об этом сейчас же сообщил Шершневу, последний вызвал к себе в кабинет этого надзирателя и сделал ему строгое внушение «не совать носа, куда его не посылают» и что он слишком молод.

На Пасху [...] пристав поручил Шершневу произвести у Меркулова обыск и найти вино, и Шершнев предупредил об этом Меркулова и в условленный с ним час явился к нему в лавку с двумя понятыми и, осмотрев все квасные бутылки, ушел с понятыми в участок писать протокол о том, что при обыске у Меркулова вина в лавке не найдено. А возвращаясь из участка, понятые эти зашли к Меркулову, купили у него спирта в лавке и с досады на такие грязные и явно преступные действия начальства напились, и теперь без гомерического хохота не могут вспомнить об этом обыске и, рассказывая о нем всюду, не стесняясь, берутся за животы»[94].

В феврале 1917 года вместе с самодержавием была ликвидирована полиция. Под улюлюканье толпы бывших городовых и прочих полицейских служителей водили под конвоем по улицам, чтобы затем заключить в тюрьмы. Однако очень скоро московские обыватели почувствовали на собственных шкурах, что значит жить в городе, где с улиц исчезли постовые и нет более надзирателей, присматривавших за порядком в околотках.

Но это уже другая история...

Лето

Ох, лето красное! любил бы я тебя,

Когда б не зной, да пыль, да комары, да мухи.

В след за великим поэтом жители дореволюционной Москвы предъявляли лету свои претензии: шум, пыль, неприятные запахи.

Стоило горожанам с наступлением тепла выставить зимние рамы и открыть окна, как в их жилища врывался многоголосый шум улиц. Ранним утром сон обывателя прерывали гудки фабрик и заводов, извещавшие рабочих о скором начале смены. Спустя какое-то время раздавались крики уличных торговцев, старьевщиков, бродячих стекольщиков или точильщиков.