Посткоммунистические режимы. Концептуальная структура. Том 2 - Балинт Мадьяр
Последний тип национализации – это холодная национализация, при которой для определенных экономических акторов посредством государственного вмешательства создается неблагоприятная экономическая среда. В частности, государство может (1) использовать регуляционное или бюджетное вмешательство, чтобы препятствовать производственной деятельности и/или (2) регулировать или захватывать определенные рынки в том секторе экономики, в котором ведет свою деятельность актор, выбранный объектом атаки. Мы не выделяем в рамках этого типа подтипы или методы, поскольку их слишком много для создания полезной типологии. Более целесообразным будет подробно описать это явление. В ходе холодной национализации государство экспроприирует рынок определенного сектора экономики, при этом не национализируя напрямую задействованные в нем предприятия. Для этого используются как прямые, так и опосредованные методы, описанные ниже в связи с хищничеством [♦ 5.5.4.1]. Такие меры, как использование государственной власти для установления цен, введение дискреционных налогов или регулирование / ограничение сферы деятельности при помощи законов, разработанных по индивидуальному заказу, предназначены для разорения собственников бизнеса, что необходимо для осуществления постоянной или транзитной национализации в целях поддержания субординации среди ключевых игроков рынка. Кроме того, они индивидуализируют и внедряют политически ангажированные иерархические цепочки в рыночные отношения, которые в противном случае в целом основываются на безличных связях и экономических расчетах [♦ 6.2.2.3]. Холодная национализация не всегда трансформируется в постоянную или транзитную национализацию, но она расчищает путь для потенциального применения множества способов извлечения ресурсов из бизнеса.
Чаще всего холодная национализация сопровождает процесс, при котором приемная политическая семья приобретает больше должностей в экономическом секторе, а организованное надполье накапливает все большие состояния. Например, среди посткоммунистических стран, которые впоследствии стали членами ЕС, рыночные и экономические привилегии были естественным образом связаны с владением собственностью, часть которой в результате холодной национализации стала государственной. Чем дальше на восток, тем меньше эти привилегии соотносились с зарождающейся частной собственностью. Соответственно, в этих странах перед мафиозным государством стоит задача не ренационализации прав, а, скорее, сохранения их в собственности государства[323].
Если сравнить российский и венгерский опыт, можно увидеть, что для перераспределения рынков на реляционной основе Орбан, как правило, использовал транзитную и монополистическую национализацию [♦ 5.6.1.1][324], в то время как Путин больше опирался на ренационализацию и деприватизацию. Другими словами, в Венгрии в формально частной собственности находится бóльшая доля перераспределенного имущества, чем в России, где Путин полагается скорее на прямую государственную собственность[325]. Однако что касается конечного результата, то эти два метода ничем не отличаются, поскольку на деле оба переводят имущество в патрональную собственность [♦ 5.5.1]. То, что один верховный патрон предпочитает формальную частную собственность, а другой – формальную государственную, объясняется степенью консолидации режима. Как мы отмечали в Главе 4, Венгрия является наименее консолидированным режимом среди существующих патрональных автократий, а Россия – наиболее [♦ 4.4.3.2]. В более консолидированных автократиях верховный патрон может быть уверен, что не утратит власть, а следовательно, контроль над государственными компаниями; в менее консолидированных автократиях безопаснее хранить собственность у формальных частных владельцев, чтобы она не переходила из рук в руки в случае смены правительства. Таким образом, в последнем случае для верховного патрона целесообразно применять горячую национализацию частных фирм как можно реже, тогда как более уверенный в себе верховный патрон, такой как Путин, может использовать государство для осуществления прав собственности более открыто.
5.5.3.4. Эндогенные права: результат патронализации
В предыдущих частях мы рассмотрели способы, при помощи которых приемная политическая семья распределяет собственность среди своих членов. Теперь обратимся к результатам этого процесса, то есть к структуре собственности, которая формируется вследствие ее посткоммунистического перераспределения.
Анализ отношений собственности в рамках однопирамидальной патрональной сети может быть выполнен на основании статуса эндогенных имущественных прав. Ученые, как правило, относят их к «правам собственности», когда определяют, что включает в себя «владение» объектом собственности или что может делать с ней ее владелец. В своей выдающейся статье Эделла Шлэгер и Элинор Остром делят имущественные права на две группы: права пользования (use rights) и права контроля (control rights)[326]. Среди прав пользования они перечисляют следующие:
• доступ, то есть право входить в определенный объект собственности;
• извлечение средств, то есть право на получение «продуктов» (прибыли) от собственности.
Права контроля, в свою очередь, включают в себя следующие три типа:
• управление, то есть право регулировать способы применения собственности и трансформировать ее путем внесения улучшений;
• исключение, то есть возможность определять, кто имеет право доступа и как можно передать это право другому лицу;
• отчуждение, то есть право продавать или сдавать в аренду права на управление и исключение[327].
Стоит отметить, что мы описываем эти права как социологический, а не как юридический феномен. Другими словами, нас интересует не то, на что по официальным документам собственники имеют формальное право, а то, что они в действительности могут делать с объектами собственности. В либеральных демократиях идеального типа такая дифференциация является излишней, поскольку формальные и фактические права совпадают, то есть владелец может делать со своей собственностью именно то, на что у него есть формальное право. Однако в патрональных автократиях или в однопирамидальной патрональной сети, возникающей в результате процесса патронализации, формальные и фактические права расходятся. Тот факт, что экономический актор является формальным владельцем определенного объекта собственности, не обязательно означает, что он и на деле может пользоваться и управлять своей собственностью.
Чтобы проиллюстрировать это, возьмем для примера экономические единицы идеального типа, которые формально принадлежат экономическим акторам в различных режимах (Таблица 5.21). Если предприниматель владеет объектом собственности в условиях либеральной демократии, это означает две вещи: во-первых, он может осуществлять все права пользования и контроля в отношении этого объекта, и, во-вторых, политики (политические акторы в либеральных демократиях) не могут вмешиваться в то, как он пользуется своими правами. Именно так работает разделение сфер социального действия, когда экономические акторы полностью независимы от политических. Конечно, политики прибегают к государственному вмешательству, которое регулирует использование частной собственности. Однако эти правила, как мы упоминали выше, являются нормативными, а также достаточно постоянными в том плане, что их можно изменить только в результате сложного демократического процесса законотворчества, а не по прихоти политика [♦ 4.3.4]. Таким образом, нормативные положения не влияют на исполнительные решения экономических акторов, но определяют границы осуществления эндогенных прав, то есть они не диктуют, что нужно делать, но указывают на то, чего делать нельзя. Другими словами, нормы конституционного государства формируют игровое поле, на котором могут «играть» экономические акторы, а политические акторы при этом не обладают эндогенными правами на частные компании.
Таблица 5.21: Эндогенные имущественные права акторов
