Николас Хеншелл - Миф абсолютизма. Перемены и преемственность в развитии западноевропейской монархии раннего Нового времени

1Treasure G. 1985. The Making of Modern Europe 1648-1780. Methuen. P. 182.

2Ullmann W. 1965. A History of Political Thought: The Middle Ages. Penguin.

P. 57, 89-90, 133.

тельной воли короля. Это было обусловлено главным образом необходимостью третейского суда над притязаниями соревнующихся фракций. Суверенитет предполагает принуждение, однако такова была адекватная реакция на сложившиеся обстоятельства. Судебная машина, как и административная система в целом, была вовлечена в систему патронажа и раздиралась усобицами соперничавших кланов. Мы допускаем анахронизм, предполагая, что решения диктовались надличностными правовыми установками. Однако в высших судах страны гораздо важнее было обладать личным влиянием. Борьба шла преимущественно за судебные и финансовые должности, за право их занимать, а также за размеры должностных полномочий. В 1681 году двадцать четыре претендента оспаривали право унаследовать одну должность. Большую часть времени суды улаживали свои собственные дела. Таким образом, изображать Людовика XIV отдающим приказы всем и каждому совершенно неуместно. Его правительство слишком много энергии тратило на разрешение своих внутренних проблем.1

Историки преувеличивают и влияние римского права на проявления «абсолютизма» в законодательстве. Как уже было показано выше, знаменитые строки Ульпиана и в самом деле дали основание приписывать «абсолютным» (в традиционном смысле слова) монархам своеобразный девиз: «То, что решил государь, имеет силу закона». Историки редко дочитывают эту фразу до конца, где говорится: «Особым указом, касающимся его правления, народ сообщил ему и возложил на него полноту управления и власти». Юристы XVII века читали ее и понимали, что слова Ульпиана могут быть истолкованы и в духе концепции народного суверенитета. Кроме того, они знали, что римское наследие использовалось преимущественно в частном праве, регулировавшем отношения отдельных людей, а не в праве публичном или конституционном. Сегодня кажется, что французские и немецкие юристы и чиновники не просто не захотели использовать римское право: они сознательно его опровергали. Некоторые исследователи признавали влияние римского права на формирование понятия «raison d'état», то есть права монарха преступать закон и ограничивать свободы в чрезвычайных ситуациях. Несомненно, подобные меры применялись еще в Средние века, объявлялись правительством временными и неизменно такими и оказывались. Временные изменения не влекли за собой существенных перемен. Введение невотированного налога, например капитации 1690–х годов, было предметом отчаянной борьбы между королем и судьями парламента, связывалось с конкретным чрезвычайным положением и отменялось тотчас же после устранения трудностей. «Raison d'état» был временным экстра-

1 Parker D. 1989. Sovereignty, Absolutism and the Function of Law in Seventeenth‑Century France // Past and Present, 122. P. 36-74.

ординарным средством, а вовсе не троянским конем, в котором крылась новая «абсолютистская» система.1

Традиционная точка зрения вигов, которую не так давно повторил Сом–мервилл, состоит в том, что прекращение использования в Англии риторики «государственной необходимости» преподносится как доказательство поражения «абсолютных монархов» — Стюартов. Напротив, если «абсолютизмом» называть наступление Карла I на свободы подданных, то мы увидим, что впоследствии подобные явления нередко повторялись. До 1965 года компенсация, выплачиваемая за имущество, захваченное во время войны, являлась частью военных прерогатив короля.2 В 1982 году британское правительство реквизировало суда для войны за Фолклендские острова на основании чрезвычайной прерогативы короны, хотя от выплаты компенсаций отказываться не стало. Несмотря на то что сегодня королевская прерогатива делегирована лидеру партии большинства в парламенте, это не меняет сути дела. В отношении чрезвычайных полномочий по сей день многие детали остаются неясными. Как и большинство королевских полномочий, отправляемых согласно неписаной конституции, они определялись и продолжают определяться постепенно, путем проверки в судах. Если они до сих пор применяются, то, значит, существует и проблема проведения границы между королевской властью и правами подданных: это можно сказать о царствовании как Людовика XIV, так и Елизаветы II. Иллюстрацией может служить принцип остаточных органов, перенесенный из эволюции биологической на эволюцию конституционную. И если прерогатива, это оружие короны, используется и сегодня, то едва ли можно обойти вниманием ту роль, которую она играла в Англии раннего Нового времени.3

Обычно историки отождествляют происходивший в позднее Средневековье и раннее Новое время процесс монополизации короной законодательной власти, ранее разделенной между феодальными властителями, с «абсолютизмом». Верно как раз обратное. Укрепляя свою власть, монархи все больше нуждались в парламентском одобрении наиболее важных зако–нов.4 Здесь нет парадокса. Чем больше ответственности государи брали на себя, тем больше они нуждались в поддержке влиятельных подданных —

1 Sherman J. H. 1968. The Parlement of Paris. Eyre and Spottiswoode. P. 283-284,

179; Mettam R. 1990. France // Miller J. (ed.) Absolutism in Seventeenth‑Century

Europe. Macmillan. P. 49; Gagliardo J. 1991. Germany under the Old Regime. Long

man. P. 94-95.

2 Turpin C. 1985. British Government and the Constitution. Weidenfeld and Nicol-

son. P. 56.3 Turpin C. 1985. P. 320-323.

4 Myers A. R. 1975. Parliaments and Estates in Europe to 1789. Thames and Hudson.

P. 30.

в их способности направить государство в русло избранной королем политики, а также в их кошельках, чтобы государство могло платить по счетам. Ошибочно полагать, что сильная монархия означает ослабление представительных органов. Самым могущественным монархам требовались мощные парламенты и сословные представительства. Людовик XIV никогда не претендовал на право издавать законы по собственному желанию, без консультаций с каким‑либо иным органом власти. Его прерогатива состояла в праве инициировать законотворчество, однако королевские юристы понимали: «Законы не имеют силы, не став публичными», то есть без вотирования парламентами. Критически анализируя королевские законы и подтверждая их соответствие действующему праву, юристы ограничивали монархию и регулировали ее действия.1 Не одобренные парламентом законы не принимались во внимание и умирали вместе с государем. Сомнительную ценность законов, которые французские короли издавали без вотирования парламентами, можно сравнить с двойственным статусом английских королевских прокламаций, которые также выпускались без согласия парламента, в случае, если содержание этих документов сильно расходилось с существующим законодательством или касалось жизни и собственности подданных. В царствование Людовика XIV существовало два раздела права: публичное, регулировавшее отношения человека с государством, и частное, регулировавшее личные и имущественные права. Юристы, например Дома, еще более определенно, чем раньше, писали об их независимости друг от друга. Второй из упомянутых разделов права находился вне законного действия королевской власти.2

Историки не сочли нужным выяснить, что же именно включал в себя процесс «законотворчества». Ответ будет неожиданным. Изамбер в своем сочинении «Recueil général des anciennes lois françaises» («Общий обзор древних законов Франции») показывает, что парламенты рассматривали эдикты, ордонансы и декларации об объявлении войны, пожаловании привилегий и учреждении компаний. Английские монархи, начиная с Генриха VII и до Георга III сочли бы, что все это принадлежало к области королевской прерогативы, не относилось к деятельности парламента и вовсе не являлось «законотворчеством». Материалы, относящиеся к царствованию Бурбонов, не слишком интересны. По большей части они провинциальны, им не хватает глубины и значимости законодательства, которое творил английский король–в-парламенте. Они не могут стать эквивалентом английского статутного права. Парламенты внесли незначительный вклад в пра-

1 Bluche F. 1990. P. 130; Mettam R. 1990. P. 48-49.

2 Church W. F. 1969. Louis XIV and Reason of State // Rule J. (ed.) Louis XIVand

the Craft of Kingship. Columbus. P. 371, 401; Bluche F. 1990. P. 128-129.

вовую историю Франции, если не считать 1660–х и 1730–х годов: но эти пики активности связаны исключительно с процессом кодификации. Французские короли не обязательно представляли на рассмотрение ассамблей много законов, но они стремились получить одобрение парламента и постоянно напоминали, что в политических делах оппозиции быть не должно. Однако большую часть законотворчества Бурбонов английские государи действительно сочли бы политическими вопросами. Во Франции законодательством занимались те органы, которые в Англии и близко бы не могли быть допущены к подобным делам.