Евгений Рудашевский - Намаскар: здравствуй и прощай (заметки путевые о приключениях и мыслях, в Индии случившихся)
Так думал я, а зубы скрежетали, будто со стороны задней песком присыпаны были.
Жажда со мной случалась странная. Пить хотел нестерпимо, горло в сухости сжималось. Но двух глотков из бутылки довольно было для утоления…
Наконец рассвело. Встал я, и неожиданно боли все изошли. Будто не было ничего. Не ждал я диковинности такой. В голове лишь тяжесть малая сохранилась.
Осторожная зарядка бодрость вернула, и был доволен я чувствами своими, пусть руки оставались в неприметной дрожи.
Завтракать мы не хотели. В 7:15 выехали к перевалу Лачунг Ла (5065 метров).
Из-за болей головных о Дневнике я не вспоминал. Не было во мне сил даже для короткой записи. Воля нужна великая, чтобы работать вопреки мучениям физическим. Уверен, я нашёл бы её, если б обречён был до конца дней мучиться головой. Нужно только придумать положение верное, в котором пульсация височная стихает; сжать зубы и – упаковывать настойчиво мысли пудовые в обёртку слов. Вспоминаю Франца Кафку. В дневниках указывал он на длительные, глубокие головные боли; порой удавалось ему работать им вопреки – шершавыми ночами, в близости безумия и смерти. «Записи о путешествии сделал в другой тетради. Вещи, над которыми я начал работать, не удались. Я не сдаюсь, несмотря на бессонницу, головную боль, общую слабость. Но мне понадобилось собрать все свои последние силы» {69} , – слова эти, прочитанные лет в пятнадцать, вдохновили меня жить и работать вопреки всему .
Шум мотора. Мантры водителя.
Я веселил себя, на сурков полноватых поглядывая, – выходили они к дороге, вставали на лапки задние, мордочкой вели. В каньоны широкие вглядывался.
Изо рта поутру шёл пар.
Горы здесь диковинные. Бордово-коричневые, с полосками зелёного; все в подтёках, разводах, будто игрушка перед нами выставлена – рамка настольная с песком перетекающим и маслом – размера громадного; Шива перевернул её однажды, песок натёк весь вниз, горы из себя сложив, и нужно теперь перевернуть рамку обратно…
Дорога продолжалась вдоль реки; по берегу высились башни жёлтые – песчаные останцы, крепости природные с разнообразием пещер, обмывов, навесов.
Всё чаще встречались военные лагеря. Зелёные казармы, автомобили, площадки вертолётные, антенны.
К перевалу очередному боли не повторились, но глаза отяжелели, покраснели. Два ядра, не способные смотреть, только – поглядывать.
От спуска видно было, что гора петлями одной дороги изрисована; были они столь частыми и путаными, что чудилось, будто дорог тут несколько.
Повторилась жара. В отстранении следил я за тем, как по узине, вблизи от обрыва, обгоняем мы грузовики – с криком непрестанного гудка.
В прогулке по селу Панг (4630 метров) я чувствовал хмель, но сознание было крепким. Этому можно было радоваться.
Сейчас все поселения оказывались палаточными или барачными (в десять-двадцать бараков). В Панге встретился отель, тоже палаточный.
Ехали мы в тряске вдоль громадин – скал сыпучих, по долине жёлтой. Тело сократить стремилось всякое движение.
Мертво здесь всё. Пустыня. Степь. Только колючие кусты зеленеют. Пыль, песок, камни. Закутанные в тряпьё рабочие плавят в канистрах битум – мешают его с галькой, выкладывают на дорогу. Техники рабочей мало. Кювет кирками бьют.
По дороге этой в Лех едут мотоциклы и велосипедисты – поклажей гружённые; автобусы, минивэны, джипы. А дорога убогая, хилая…
На перевале Тангланг Ла (5360 метров – второй по высоте в мире среди дорожных перевалов) голова моя шариком красным обратилась; вновь пришлось таблетку глотать. Опечалился я такой слабости тела своего.
Тряска продолжилась, и было это безумием.
Оставались мы с Олей без еды со вчерашнего вечера, но голода не знали.
Всё успокоилось за пятьдесят километров до Леха. Появился асфальт; местами обозначилась разделительная полоса – предзнаменование цивилизации человеческой в этих пустынных краях.
Посёлки крупнее стали (обставленные зеленью, со святилищами). Военные базы показывали теперь большее оснащение.
Миновав храмы, ступы древние, монастыри, въехали мы в Лех (3505 метров над уровнем моря). Так к вечеру окончилась поездка наша из Манали.
Отдых мы придумали в прогулке краткой, в ужине. После этого задумали спать. Несмотря на дрожь малую в руках, чувствую себя хорошо и сна жду хорошего.
Гостиницу мы выбрали вблизи от центра, с номерами за 1150 рублей; вода горячая, кровать широкая, занавески оранжевые. В холле гордостью главной фотографии висели хозяина гостиницы с актёрами известными (американскими, французскими, немецкими).
Высказал я всё, что по силам было; за два дня выписался. Теперь – сон.
23.08. Лех
(Население Ладакха – почти 300 тысяч человек. Население Леха – 30 тысяч.)
День сегодняшний был иным. Болезни все отошли. Акклиматизация, нужно полагать, окончилась привыканием к высоте местной.
Завтракали обильно – силы восполняли от невзгод вчерашних. Съели по четыреста граммов сыра ячьего, курда выпили по три пиалы, момо попробовали. Момо – это те же позы [45] , только исполненные на ладакхский манер (жареные или варёные). Начинка возможна разная; мы выбрали баранину.
Затем арендовали велосипеды горные (каждый – по 350 рублей на день), сочтя их наилучшим транспортом для осмотра предместий Леха и построенных там комплексов монастырских. Ждали трудностей от дороги гористой, но уверены были, что слабость в тела наши не возвратится.
Общим счётом сегодня мы проехали шестьдесят километров. Сейчас, слушая гудение в ногах, благодарен я индийцу, выдавшему нам велосипеды.
Вокруг Леха – горы высокие, лысые, пиками острыми оканчивающиеся. Снег лежит по вершинам лёгкой шапкой.
Жар в низине губительный. Пески, камни. Но город зеленью обставлен – искусственно здесь проращённой; под солнцем грубым вены каналов оросительных протянуты, и прервать один из них означало бы сгубить чей-то двор, сад – они вскоре иссохли бы, песком серым укрылись. Зелень городская по периметру деревьями, кустами, заборами каменными обтянута, за ними – безжизненность коричневая.
Скалы (из тех, что покрепче, что урочищем стоя́т над песками) облеплены монастырями, храмами. Вида они тибетского, и не забыть, что Ладакх Тибетом малым называют.
Много в Лехе иностранцев; город устроен туристическим. Нет здесь центра явного, но таковым счесть можно главный базар. От вывесок цветастых, от ресторанов, от сувениров ушли мы на окраины; Лех увидели другой – собранный из улочек тесных, путаных, из переходов тёмных, под крышу убранных (идти нужно согнувшись; лишь фонарём из мрака обозначить получается двери узкие, наполовину в землю опущенные), из стен обваленных, из тупиков, где ступа белая ютится, из тропинок, которые порой уложены по крышам домов (в провалы увидеть можно, как шитьём заняты женщины), из каналов водных, улочки сопровождающих и озвучивающих, из собак лохматых; из запахов благовоний, влаги, побелки. Туристов здесь мы не встретили.
В 11:30 мы уже сидели на велосипедах. Катились вниз – из города.
Алкоголь в палатках торговых выставлен; реклама социальная, пьянству противоборствующая, по камням, заборам нарисована. Предположили мы запои для местных людей; подтверждение нашли вечером – пьяных встретив, запах алкоголя значимый услышав.
Катились мы в лёгкости, пусть солнце ярким было, сухим, настойчивым. Чувствовали, как раскаляется кожа, оставленная непокрытой, однако не потели, не задыхались.
Зрачки наши узкими оставались.
Облака, по горам протянутые, контрастными были чрезмерно – такие в мультиках рисуют: неестественные, неправдоподобные. Низкие, куском ваты, недвижные и белые до ослепления.
Всё здесь буддизму отдано. Мы проезжали ступы старые, порушенные, но краской белой выкрашенные и потому ветхость с новизной объединяющие. Видели монахов шафрановых.
Ехать без тени трудным оказалось. Солнце морило, утомляло. Отступали мы к каналам, воду трогали, но отдыха долгого не искали.
В пустыне этой удивлением был аквапарк малый – для детей поставленный, но в бездействии заболотившийся. Ограда крепкая, за ней – квадрат тесный с озерцом зелёным; топчаны, игрушки надувные и лодки цветные, по озерцу осевшие.
Оля была в тёмных очках. Хотела протереть стёкла от разводов; дышала на стёкла, но дыхания не было. Пришлось тереть посуху.
Дома и заборы в Ладакхе из камня построены, из кирпича серого, будто из пыли слепленного, под буханку нашу оформленного.
Оле трудность была от красноты календарной, но к монастырю Тикси приехали мы быстро, благо путь чаще по спуску лежал.
Тикси зовом трубным встретил нас (так для службы монахов созывали). Велосипеды мы укрепили на цепь возле одной из ступ, после чего по лестницам узким к монастырю отправились. Устроен он диковинно. Ракушками корабль старый обрастает – изменяется облик его от лощёности человеческой до бугристости морской; здесь же обратное случилось: скалу крепкую от вида природного дома́ буддийские изменили. Оброс уступ каждый, откос и склон – от подножия до вершины – зданиями разнообразными. Нет им красоты в отдельности – хижины простые, в белое выкрашенные, при храме главном (таком же неказистом) поставленные. Однако видом общим показывают они красоту оригинальную. И ступени по скале выбиты. И стены над пропастью стоят. И проходы тесные проведены – как улочки лехские. Мы лазали здесь в удовольствие неограниченное.
