Христофор Колумб - Хроники открытия Америки. Новая Испания. Книга I: Исторические документы
Тотчас касики и вожди из Семпоальяна отдали Кортесу все награбленное — привели индейцев и индеанок, принесли кур и затем вернули все добро хозяевам; и тут Кортес с гневным видом приказал им всем убираться прочь и ночевать под открытым небом, что они и сделали. И когда касики и вожди того города и их соседи увидели, сколь мы справедливы, и вспомнили, какие дружелюбные речи говорил им через наших толмачей Кортес и какие, по нашему обычаю, давал наставления в святой нашей вере, — чтобы они перестали приносить в жертву людей и грабить друг друга и отказались от мерзости содомии и чтобы не поклонялись своим нечестивым идолам и еще многие другие добрые поучения, — они прониклись к нам доверием и тотчас отправились созывать окрестный люд, и все обещали повиноваться его высочеству и тут же стали высказывать премногие жалобы на Моктесуму, вроде того как жаловались нам жители Семпоальяна, когда мы были в Киауицтлане.
На другой день поутру Кортес велел позвать вождей и касиков из Семпоальяна, которые ожидали, что мы им прикажем, еще трясясь от страха перед Кортесом из-за того, что ему солгали; когда ж они предстали перед ним, он заставил их заключить мир с индейцами того города и взял с них обещание никогда его не нарушать.
Затем мы отправились в Семпоальян по другой дороге и, пройдя через два селения дружественных нам индейцев из Сингапасинги, сделали привал, ибо солнце сильно пекло и мы, неся всю амуницию на себе, изрядно утомились. Один из солдат, некий де Мора, прихватил походя в доме индейца пару кур, и Кортес, случайно это увидевший, так разгневался на бесчинство, содеянное у него на глазах его солдатом в замиренном селении, что приказал немедленно накинуть ему петлю на шею, и кабы Педро де Альварадо, оказавшийся рядом с Кортесом, не перерезал веревку мечом, его бы повесили, — от страха бедняга был еле жив.
Когда ж мы оставили позади селения, оказавшиеся на нашем пути в Семпоальян, то вскоре увидели толстого касика с другими вельможами, ожидавших у хижин, где была для нас приготовлена еда; даром что индейцы, они увидели и убедились, сколь священна справедливость и сколь обещания Кортеса и слова его о том, что мы пришли отомстить за их обиды и избавить от тирании, согласуются с его действиями в этом походе, и они стали уважать нас пуще прежнего.
В тех хижинах мы и заночевали, затем касики повели нас каждый к себе в палаты в своем селении, — им всем очень хотелось, чтобы мы вообще не уходили из их мест, ибо они опасались, как бы Моктесума не послал против них свои войска. И они сказали Кортесу, что раз уж мы подружились, то они желали бы еще и породниться с нами и просят взять в жены их дочерей и родственниц, дабы мы от них имели потомство; и чтобы дружба наша стала крепче, они привели восемь индеанок, дочерей касиков, и дали Кортесу одну из них, племянницу толстого касика, а другую, тоже дочку знатного касика, — Алонсо Эрнандесу Пуэртокарреро. Все восемь были разодеты в богатые платья здешнего покроя, украшенные по их обычаю, и у каждой было на шее ожерелье, а в ушах золотые серьги, и с ними были другие индеанки для услужения.
Приведя их и представив, толстый касик сказал Кортесу: «Текло (на их языке это означает «господин»), эти семеро женщин — для твоих капитанов, а вот эта, моя племянница, она для тебя, она владеет многими селениями и подданными». Кортес принял их с радушным лицом и ответствовал, что мы почитаем это великой милостью, однако, чтобы взять сих девиц в жены, как говорит касик, и породниться, надобно, чтобы все они отказались от лживых идолов, коих почитают и обожествляют, и больше не приносили в жертву людей, — мол, когда он увидит, что сии злокозненные кумиры повержены и человеческих жертв больше не приносят, лишь тогда братство наше с ними станет поистине прочным. И женщины эти, прежде чем мы их возьмем в жены, должны стать христианками, и еще надобно, чтобы все здешние индейцы очистились от содомии, ибо у них, как он знает, держат мальчиков для сего бесчестного дела, и каждый день у нас на глазах приносят в жертву трех-четырех, а то и пятерых индейцев и сердца их кладут на алтарь идолам, а кровь разбрызгивают по стенам, а ноги, и руки, и ляжки отрезают и едят, как говядину, которую у нас на родине приносят с бойни, и кажется даже, что человечину там продают на «тианкицтли», что по-нашему означает «рынок». И лишь когда они прекратят сии злодейства, причем навсегда, мы не только станем друзьями, но он, Кортес, еще поможет им завладеть другими провинциями.
Все касики, жрецы и сановники ответили, что отказаться от своих идолов и жертвоприношений им невозможно, ибо их боги дают им здоровье, и добрые урожаи, и все, что им нужно, а что до содомии, то они постараются наложить запрет на эту гнусность. Когда Кортес и все мы, вдоволь насмотревшиеся у них на жестокости и бесчинства, о коих я уже рассказывал, услышали столь наглый ответ, нам стало невтерпеж.
И тут Кортес повел нам речь на сей предмет и напомнил благие, пресвятые правила христианские и сказал, что нам не удастся совершить ничего доброго, ежели не вступимся за честь Господа нашего и не прекратим жертвоприношения идолам. И приказал нам быть готовыми к бою, в случае ежели при окружении идолов нам попытаются помешать — мол, даже ценою жизни нашей идолы в этот же день должны быть низвергнуты. Мы, как обычно, все были в полном вооружении и готовы сразиться, и Кортес не медля объявил касикам, что сейчас мы будем сокрушать идолов. Услышав об этом, толстый касик приказал своим капитанам созвать побольше воинов для защиты своих идолов.
И когда мы с трудом взбирались по лестнице «ку» — так называется их святилище, — очень высокой и со множеством ступеней (сколько было, я уже не упомню), явился толстый касик с другими старейшинами; все сильно встревоженные и рассерженные, они стали выговаривать Кортесу, зачем он хочет учинить разрушение, и сказали, что ежели мы нанесем бесчестье их богам или отымем у них идолов, то все индейцы погибнут, и мы вместе с ними.
Кортес гневно ответствовал, что он уже не раз убеждал их не приносить жертв этим уродливым кумирам, дабы не быть еще более обманутыми, затем-то мы и пришли сюда, чтобы кумиры эти низвергнуть, и пусть они лучше сами это сделают, не то мы спустим их божков вниз по ступеням; и еще сказал, что в противном случае мы будем считать их не друзьями своими, но смертельными врагами, раз он дает им благой совет, а они не желают слушать, и что он, Кортес, видя, что они пришли с отрядами вооруженных воинов, весьма на них сердится и они за это поплатятся жизнью.
Услыхав от Кортеса таковые грозные слова, которые наш толмач донья Марина очень хорошо им передала да еще стращала войсками Моктесумы, коих и так ждали со дня на день, касики, перепугавшись, отвечали, что они недостойны приблизиться к своим богам, а ежели мы хотим низвергнуть идолов, они на это своего согласия не дают — низвергайте, мол, сами, делайте что хотите. И едва они успели это высказать, как полсотни наших солдат уже были наверху и принялись опрокидывать идолов — те покатились вниз и разбились на куски. Страшны видом они были, как какие-нибудь драконы, а размерами с теленка, а у некоторых фигур был облик наполовину человека, наполовину собаки, все огромные и преуродливые. Увидев, что идолы разбились на куски, касики и жрецы разразились плачем, закрыли руками глаза и на своем наречии тотонаке стали просить богов, чтобы те их простили, что они, мол, ничего не могли поделать и не виноваты, а виноваты эти теулы, что их низвергли, и что воевать они с нами не могут из страха перед мексиканцами.
А пока они все это говорили, воины-индейцы, что, как я сказал, пришли с ними, начали натягивать свои луки; увидев это, мы схватили толстого касика, и шестерых жрецов, и других старейшин, и Кортес им сказал, что ежели на нас посмеют напасть, то все они будут убиты. Тогда толстый касик приказал своим воинам убираться прочь и не нападать на нас. Кортес, видя, что они угомонились, еще произнес им речь, и так все дело кончилось мирно.
Глава XLVIIIо том, как Кортес приказал соорудить алтарь
Когда касики, и жрецы, и все прочие старейшины притихли, Кортес приказал обломки низвергнутых идолов унести подальше и сжечь, чтоб и следа их не осталось; и тут из одного придела в храме вышли восемь жрецов, чьей обязанностью было ухаживать за божками; они собрали обломки, отнесли их туда, откуда вышли, и там же предали огню. Одеяние этих жрецов состояло из узкого платья, вроде сутаны, длинного, до пят, плаща и чего-то вроде капюшона, какой носят монахи, причем у некоторых капюшоны были поменьше, вроде как у доминиканцев; волосы у всех очень длинные, до пояса, а у иных и ниже, слипшиеся от крови и сильно запутанные, не расчешешь, а уши все изрезанные, в рубцах, и воняло от них как бы серой, а то и вовсе несло мертвечиной; и, как нам говорили и объясняли, жрецы эти были из знатных родов и жен не имели, но предавались Богом проклятому греху содомскому и обязаны были в некие дни поститься; насколько я сам видел, они питались костным мозгом либо семенами хлопка, выщипывая их из хлопковых коробочек, но, возможно, они ели еще что-то, чего нам не показывали.
