Георгий Задорожников - Мемуары старого мальчика (Севастополь 1941 – 1945)
Я направил окно аппарата на свет лампы и был поражен, на матовом стекле, на затылке крокодила появилось изображение лампы, только вверх ногами. Что бы понять, что делать дальше я пошел эмпирическим путём, тем путём, которым человечество познавало мир, и стал касаться пальцем кнопочек и рычажков. Напряжение внутри меня достигло наивысшей степени. Ведь опасно! Каждый неверный шаг грозит безвозвратной потерей такой драгоценной вещи. Но любопытство. Воспоём ему славу! Еслиб не любопытство, то «человеки» до сих пор лазали бы по деревьям и не знали бы ни о каких аппаратах и это было б хорошо. Сколько восторженных минут принесло мне в жизни утоленное любопытство! А сколько разочарований, а мерзких открытий, забыл что ли?
Шаловливый пальчик коснулся самого манящего рычажка. Внутри аппарата зашипело и щёлкнуло, изображение на матовом стекле исчезло на мгновение и появилось вновь в прежней красе. Какая радость! Я умею фотографировать! Мама, Папа, Бабушка! Сейчас я вас всех…! Но ожидаемая фотография не выпала к ногам великого экспериментатора. Замолкли фанфары победы, опустились знамёна лёгкой и быстрой славы.
«Тебе надо разобраться» – коротко сказал отец. Не зная как разобраться, я бесцельно бродил по окрестностям двора и тупо наводил аппарат, всё равно на что, и щёлкал и щёлкал затвором. Что бы хоть немного удовлетворить тщеславие, я показал аппарат уличным друзьям. Их поразила та степень величия которая нашла на меня с обретением фотоаппарата. Вед ни у кого в городе не было такой штуки. По тем временам вещь действительно дорогая, да и купить-то негде.
Но вот появился папин сотрудник, солдат-сверхсрочник, который что-то знал «по фото». Он показал мне длительный процесс приготовления к съемке. Нужно в тёмной комнате, на ощупь раскрыть металлическую плоскую кассету, раскрыть коробку с негативными тонкими стёклами (9Х12 см), вложить стекло в кассету, закрыть кассету.
Затем установить фотоаппарат перед снимаемым объектом, пользуясь видоискателем поймать этот объект, открыть затвор аппарата, вставить с тыльной стороны аппарата матовое стекло, и накрывшись чёрной простыней, навести резкость изображения на этом стекле. Вынуть матовое стекло, закрыть затвор аппарата, установить выдержку и диафрагму, вставить кассету, выдвинуть защитную крышку кассеты и только теперь сказать: «Спокойно, снимаю!». Нажать на спусковой крючок, не толкнув аппарат. Закрыть задвижку кассеты. Все! Пока всё.
Теперь негатив нужно проявить. Не буду уж далее утруждать читателя. До получения отпечатка фотографии ещё очень долгий путь. Да ещё вечный дефицит всех фотоматериалов. Но я был упорен. Конечно, мне хотелось пройтись по праздничным улицам с «Лейкой» через плечо и делать много быстрых снимков и, главное, чтоб это все видели и девочки то же.
Однажды, чтоб показать себя, поплёлся я с фотокором на демонстрацию. Касеты рассовал по карманам, их то и всего было пять штук, т. е. я мог сделать пять снимков. Я установился на тротуаре, где-то на Нахимова, и стал ждать, не столько выразительного кадра, сколько момента наибольшего внимания к себе. Густой людской поток безразлично обтекал и толкал меня. Было жарко, и я устал. Щёлкнув пару кадров, я поплёлся домой. Возле дома сидели закадычные уличные друзья, весёлые и подвыпившие. Я сделал снимок и он остался в веках. Эта фотокарточка, выразительная, динамичная, передающая состояние той улицы, той далёкой жизни, была в альбоме каждого из друзей. И ещё, в награду, в тот момента когда я фотографировал, прошла «девочка, что нравилась мне». О, Нарцисс! О, «жалкая ничтожная личность»! О. акцентуированный экстраверт (если так можно сказать).
Видя мои успехи, отец из премиальных купил мне фотоаппарат «Зоркий». Кажется, это был 1947 год. По тем временам то же большая редкость. Фотоаппарат прошел со мной более 45 лет. Впервые я взял его в первый комсомольский поход «По путям партизанской славы». Было много удачных снимков. Один из снимков, на «Ай-Петри», при ровном хорошем свете, не постановочный, очень живой, группы из трёх юношей, с рюкзаками и букетом полевых цветов. Негатив попросил один приятель, а попал он в руки руководителя фотокружка при Доме Пионеров. Взрослый дядя совершил бесстыдный плагиат. Увеличенный до плакатных размеров фотоснимок был вывешен на входе в Дом Пионеров и получил премию.
12. Как я защищал дом
Зима 1945 года была холодной и бесснежной. Даже небольшое движение воздуха с Северной стороны старалось холодными языками проникнуть во все щели жилищ и прорехи одежды. Так и разные нехорошие слухи о страшных убийствах, о трупах в развалках заползали в уши обывателей. В безоблачную лунную ночь синие комья мёрзлой земли, давали такие же синие длинные тени, в их причудливых очертаниях запуганное воображение рисовало затаившегося человека или обездвиженное мертвое тело. Молчаливые черные остовы разрушенных домов, суровые и безразличные, не сулили спасения. От неожиданных хлопков и громов останков кровельного железа сердце прыгало в голову тугим ударом крови. «Бежать! Бежать и кричать» – одно спасение.
Так, однажды, я возвращался домой один-одинешенек после увеселительного просмотра какой-то пьески заезжего балаганчика. Путь лежал от Дома офицеров, где вокруг всё чисто и светло, к страшным развалинам, по пустынным узким проходам между ними. Опасность была везде. Яркая лампа луны чётко высвечивала меня, чтоб бандитам было хорошо видно. Кованные немецкие сапоги на мне издавали громкий лошадиный цокот. «Вед услышат же!». Муть страха постепенно накапливалась и, когда до 6-ой Бастионной оставался последний переулок, порыв ветра сорвал кусок железа и «его тёмная сень пало на моё чело», критическая масса взорвалась, и я заорал, и я ринулся очертя голову к спасительным воротам дома. Теплом дерева меня коснулись родные ворота, я оборвал ор, смело оглянулся на «Страх» и смелым бывалым мальчиком вошел в дом.
Всё рассказанное не только обо мне. Страх был веществен, плотен, материален и был он во всех. Ведь пережитые страхи войн были еще с нами, да и конца проклятой не видать. Вон, слух, немецкое «Фау – 2» упало в районе Туровки, теперь опять нас немцы будут бомбить. Вон, на хуторах семью вырезали. Вон, пришла к Минной стенке баржа со спиртом. Несколько ребят выпили, так, кто помер, а кто ослеп, – спирт-то метиловый. Слухи о воровстве и грабежах были постоянно, они-то и поддерживали состояние страха больше всего.
Вот и продолжение рассказа о том, как безотчётный страх и последующее его преодоление могло худо обернуться, для участников события.
Наш дом был достроен наполовину. Крыша прикрывала весь дом, но к жилью были готовы только две комнаты. Ещё две комнаты были без потолка и пола, а окна на улицу, заколочены досками. Печь топилась, жить можно было, но без комфорта. В этих комнатах жили мои дядя и тётка. Однажды, среди ночи, дядьку Василия разбудил шум. Он включил свет и увидел, что окно на улицу наполовину разобрано и какой-то мужик уже стоит одной ногой в доме. Василий заорал, а ночной гость, не торопясь, извлёк ногу из нашего жилища и спокойно пошел вдоль улицы. Этот рассказ меня потряс, и я оставался в постоянном страхе.
И надо же так случиться, что всем взрослым жителям дома, вдруг очень понадобилось поехать к дальней родне на Северную сторону, на какую-то там свадьбу, а бедного мальчика оставить одного с бабушкой охранять дом. Был ещё младший брат, но он не был ещё капитаном второго ранга и не имел табельного оружия, так, что он «пролетал». Правда, был очень злой пёс по клички «Рекс» – большой, под беспородную овчарку. Он успел показать себя в деле. Когда ему удавалось сорваться с цепи, он рвал всех подряд, не разбирая свой или чужой. В общем дурак приличный. А ещё было, но об этом нельзя было даже думать, а тем более говорить. И было это, О, Боже, какое чудо! Было это ружьё! Бельгийка, двустволка (Зауэр три кольца – слова торжественные и мне непонятные).
Кого из мужчин не притягивает оружие. Эта тайная древнейшая связь. Ну чего это я? Об этом уж столько написано. Личное ощущение такого притяжения есть и во мне. Казалось бы, откуда это, у мирного по натуре человечка, и совсем уж не воина, и не бойца, и не забияки дуэлянта.
Ружьё такое лёгкое, такой изящной формы, так приятно ложилось в руки. Но такое же чувство я испытывал и от рукоятки немецкого тесака, и от разных пистолетов, что попадалось держать, да и от автомата Калашникова. Древний инстинкт? Ощущение силы? Чувство защищенности?
Несколько раз дядя Василий брал меня с собой на охоту и давал стрелять из этого ружья, конечно же, к моему беспредельному восторгу. Правда, потом нужно было ружьё чистить, это было не интересно.
Ружьё в собранном виде всегда висело на ковре над кроватью. Тут же висел патронташ с готовыми к бою патронами. Когда дома никого не было, я снимал ружьё и просто держал и любовался им, а иногда перед зеркалом демонстрировал себе повадки опытного охотника. Клацать курками, было строжайше запрещено.
