Юрий Авербах - О чем молчат фигуры
Вам знаком профессор Дмитрий Петров?
Да, знаком.
Он рвется на прием к товарищу Суслову. Утверждает, что у вас в шахматах тоже завелись абстракционисты! Мне поручено это проверить.
О профессоре Дмитрии Федоровиче Петрове я уже рассказывал раньше. Человек самолюбивый, болезненно обидчивый, он считал, что его этюды судьи конкурсов недостаточно высоко оценивают, и при всяком удобном случае нападал на них. Особенно доставалось теоретику композиций Александру Гербстману. Еще в 20-е годы последний, искусствовед по профессии, пытался разделить всех составителей задач и этюдов на три группы — реалистов, романтиков и абстракционистов. Не вдаваясь в существо вопроса, скажу только, что деление это условно, искусственно и распространения не получило, хотя термины «реализм» и «романтизм» иногда и сейчас появляются в шахматной печати. И вот много лет спустя Петров припомнил Гербстману его теоретические измышления.
Специально для товарища Муликова я написал подробное объяснение. Тот был удовлетворен. Никакой крамолы в шахматной композиции, связанной с абстракционизмом, не оказалось. Петрова к главному партийному идеологу М. Суслову не допустили, и составители задач и этюдов могли спокойно заниматься своим любимым делом...
Однако, работая в редакции, с проблемами шахматной композиции мне пришлось сталкиваться еще не один раз. Но об этом позже. Начав заниматься делами редакций, я сразу же обратил внимание на то, что из десяти сотрудников трое были начальниками — главный редактор, заместитель и ответственный секретарь. Для такой маленькой редакции это было многовато, и я решил сократить должность секретаря, что вызвало обиду мастера Я. Нейштадта, занимавшего эту должность. Тем более, что мы были друзьями детства. Он стал заведовать отделом партий и, к слову сказать, оказался вполне на месте.
Затем я усилил теоретический отдел. Его мы курировали совместно с Юдовичем. Мне казалось важным, чтобы почти в каждом номере журнала печатались новинки теории, и не только дебюта, но и миттельшпиля и эндшпиля. Таким образом к сотрудничеству в журнале мы привлекли большую группу теоретиков, регулярно публиковавших у нас свои работы.
Следующей проблемой, с которой мне пришлось столкнуться, стал отдел шашек. Начав работать в журнале, я быстро убедился, что шашисты публикуемые там материалы не читают. Примерно за пять лет мы получили всего три письма, связанные с шашками, причем в одном высказывалась мысль, что в шахматном журнале отдел шашек не нужен.
Я разговаривал на эту тему с шашистами, убеждал их, что они должны иметь свой, отдельный журнал. Кстати, такой журнал выходил в Риге, его только нужно было сделать всесоюзным.
Относительно шашек мы провели заседание редколлегии, приняли соответствующее решение, и в 1968 году отдел шашек был закрыт. Отмечу, что никаких протестов, никаких жалоб по этому поводу тогда в журнал не поступало. А о том, что произошло через 15 лет, я расскажу позже.
С любителями шахмат журнал вел обширную переписку, и на многочисленные письма приходилось отвечать почти всем работникам редакции. Читатели сообщали о самых различных местных соревнованиях и их результатах, присылали свои партии и анализы, этюды и задачи, указывали на ошибки в примечаниях гроссмейстеров и мастеров. Для таких писем у нас было несколько специальных рубрик — «Читатель критикует», «Читатель комментирует», «Письма читателей».
Из потока писем мне запомнилось несколько.
Так один читатель обвинил журнал в том, что мы искажаем факты, утверждая что у нас в стране шахматы — игра народная. «Я просмотрел список мастеров и гроссмейстеров,— писал он,— а не увидел в нем ни рабочих, ни крестьян. А ведь они и есть народ!»
Получала редакция критические письма от болельщиков того или иного чемпиона. Им казалось, что мы недостаточно прославляем их любимцев. В таких письмах не обходилось без откровенных ругательств в адрес журнала.
Мне приходилось встречаться с авторами подобных «ругательных» посланий. Как правило, они оказывались людьми внешне отнюдь не агрессивными, даже стеснительными, говорили, как бы извиняясь. Но стоило им взяться за перо, как они менялись, становились резкими, злобными, не стеснялись в выражениях. Видимо, таким образом их скрытая агрессивность выплескивалась наружу.
Однажды я получил письмо от следователя сельской прокуратуры, из самой что ни есть российской глубинки.
«У нас в селе проходил шахматный турнир,— сообщал он.— Игра продолжалась два часа, и если партия за это время не кончалась, она присуждалась судьей. По поводу оценки одной позиции возник спор между судьей и игроком, закончившийся ссорой и оскорблением действием. Дело было передано мне на расследование, но до суда оно не дошло. Остыв, спорщики помирились, и, к счастью, все обошлось.
Поскольку я тоже любитель шахмат и знаю вас как эксперта в области эндшпиля, то посылаю вам эту позицию. Прошу ее оценить и ответить, чтобы стало ясно, правильно ли игрок врезал судье или неправильно!»
А однажды пришло письмо из исправительной колонии. Заключенный писан, что у них проводятся шахматные соревнования между бараками. Однако помимо очков за победу и половинок за ничью начальство колонии ввело также очки за дисциплину и чистоту в бараках.
«И так получилось,— жаловался автор письма,— что мы на 12 очков опередили всех в шахматах, но у нас отобрали 14 очков за дисциплину и чистоту. В итоге первое место мы потеряли!»
Как-то один читатель пожаловался на журнал в шахматную федерацию.
«Почему,— не без ехидства вопрошал он,— если в журнале печатается партия Шамкович — Иванов, то всегда выигрывает Шамкович?»
Тогдашний председатель федерации передал мне это письмо, предварительно наложив резолюцию: «Учесть в работе редколлегии!»В апреле 1971 года журналу «Шахматы в СССР» исполнилось 50 лет, ведь журнал вел свое начало от «Шахматного листка Петрогубкоммуны», увидевшего свет в апреле 1921 года. Он являлся старейшим спортивным изданием нашей страны. В связи с юбилеем журнал был награжден Почетной грамотой Президиума Верховного Совета РСФСР. По этому случаю был устроен торжественный вечер в ЦШК, на который была приглашена вся шахматная элита, в том числе и патриарх наших шахмат М. Ботвинник. Однако через одного из своих тогдашних приближенных — мастера Я. Эстрина он передал, что не придет. Что же явилось причиной этому?
За несколько лет до юбилея, раскрыв как-то «Шахматную Москву», я обратил внимание на статью Я. Эстрина «Ошибка мастера». В ней он описывал, как выступал вместе с экс-чемпионом мира, причем Ботвинник провел сеанс одновременной игры с часами, а Эстрин после четырех часов игры присуждал неоконченные партии. В одной из них он присудил ничью, однако Ботвинник с ним не согласился и показал, как можно выиграть, добавив, что мастер не должен допускать подобных ошибок.
Мельком взглянув на приведенную позицию, я пришел к выводу, что все не так просто. Расставил шахматы и быстро установил, что ошиблись оба. В варианте, приведенном Эстриным, на самом деле выигрывал Ботвинник. А при указанном им будто бы выигрывающем продолжении игра кончалась ничьей.
Подобная метаморфоза показалась мне чрезвычайно поучительной и интересной для читателей. Вскоре у нас в журнале появилась крохотная заметка «Вторая ошибка мастера», в которой я рассказал всю эту историю, подписав заметку псевдонимом Б. Усачев, по имени «Усачевки», улицы, на которой проживал.
После выхода журнала из печати редакцию посетил Эстрин и между прочим поинтересовался, кто это такой Б. Усачев. Мне нечего было скрывать, и я признался в авторстве заметки. Эстрин, естественно сообщил об этом Ботвиннику, а он, видимо, посчитал заметку ударом по его реноме, обиделся на журнал. Впрочем, когда через номер мы отмечали шестидесятилетие патриарха, он передал нам для опубликования главу из своих мемуаров, и добрые отношения тогда же были восстановлены.
В федерации
В 1954 году на очередном пленуме шахматной секции меня впервые избрали членом ее президиума, а затем назначили председателем квалификационной комиссии. Эта работа была мне знакома: в конце 40-х годов я входил в состав квалификационной комиссии Москвы.
Одной из задач Всесоюзной комиссии было рассмотрение представлений и присвоение звания мастера. Соревнований, в которых удавалось его получить, тогда было совсем немного. Поэтому способным кандидатам в мастера иногда разрешали играть квалификационные матчи с мастерами. И первыми документами, которые к нам пришли, были материалы матча юного рижанина Михаила Таля с белорусским мастером В. Сайгиным, выигранного первым со счетом 8 : 6. Мы рассмотрели партии матча, решили, что Таль достоин звания мастера, после чего материалы были переданы в Спорткомитет для утверждения.
