Борис Фрезинский - Писатели и советские вожди

4 июля: «Я написал о статье Л<ежнева> письмо в редакцию „Правды“, послал его М. Е., а копию Н.И.».

8 июля: «Получил ли копию письма (в „Правду“. — Б.Ф.) Н.И.? Что он с ним сделал, то есть переслал ли куда-нибудь?»

9 июля: «Получил ли в свое время Н.И письмо с оказией?»

В августе 1936 г. Бухарин уехал отдохнуть на Памир, где и узнал, что в Москве на процессе Зиновьева и Каменева прозвучали убийственные обвинения в его адрес. 21 августа прокуратура СССР заявила о начале следствия по делу Бухарина, Рыкова и Томского. Вернувшись в Москву, Бухарин не появлялся в «Известиях», но арестован он был только 27 февраля 1937-го…

Эренбургу еще предстояло увидеть Бухарина — в 1938 г., на процессе (Эренбург приехал в Москву в конце 1937 г. и вскоре был лишен зарубежного паспорта; его собственная судьба висела на волоске…) Вот несколько свидетельств.

Илья Эренбург:

«В начале марта 1938 года один крупный журналист (М. Кольцов. — Б.Ф.), вскоре погибший по приказу Сталина, в присутствии десятка коллег сказал редактору „Известий“ Я. Г. Селиху: „Устройте Эренбургу пропуск на процесс — пусть он посмотрит на своего дружка“»[439].

Брат М. Кольцова карикатурист Б. Ефимов:

«Я сидел в Октябрьском зале Дома союзов рядом с Ильей Эренбургом. Он учился с Бухариным в одной гимназии, много лет был с ним в дружеских отношениях. Теперь, растерянный, он слушал показания своего бывшего одноклассника и, поминутно хватая меня за руку, бормотал: „Что он говорит?! Что это значит?!“ Я отвечал ему таким же растерянным взглядом»[440].

Вдова Бухарина А. М. Ларина:

«…И. Г. Эренбург, присутствовавший на одном из заседаний процесса и сидевший близко к обвиняемым, подтвердил, что на процессе наверняка был Николай Иванович. Он же рассказал мне, что во время судебного заседания через определенные промежутки времени к Бухарину подходил охранник, уводил его, а через несколько минут снова приводил. Эренбург заподозрил, что на Николая Ивановича действовали какими-нибудь ослабляющими волю уколами, кроме Бухарина, больше никого не уводили.

— Может, потому, что больше остальных его-то и боялись, — заметил Илья Григорьевич»[441].

Илья Эренбург:

«Я. Г. Селих <после посещения Эренбургом заседания процесса. — Б.Ф.> спросил меня: „Напишете о процессе?“ Я вскрикнул: „Нет!“ — и, видно, голос у меня был такой, что после этого никто мне не предлагал написать о процессе»[442].

Из следственных показаний М. Е. Кольцова (9 апреля 1939 г.):

«Во время процесса право-троцкистского блока я предложил присутствовавшим в зале писателям написать свои впечатления и в целях пропаганды послать их заграницу. Эренбург отказался это сделать и стал отговаривать других: „На эту тему полезнее будет помолчать“»[443].

Рабочий замысел мемуаров возник у Эренбурга в 1959 г., когда политический маятник, казалось, устойчиво пошел в антисталинскую сторону и писатель, никогда не работавший «в стол», почувствовал, что публикация воспоминаний возможна без значительных купюр — его политическая интуиция работала точно. Первые наброски плана: портреты, список событий, список тем появились, видимо, летом или к осени 1959 г.; сначала — без разбивки всего свода на хронологические части. В личном архиве Эренбурга сохранилось два листка с первоначальными планами; в них нет абсолютно запретных для того времени имен и тем; в частности, нет имени Бухарина, нет Вены, где в 1909 г. Эренбург жил у Троцкого, но, разумеется, есть Париж и Ленин, и есть полузапрещенные имена — Савинков, Блюмкин, А. Жид, Ремизов. На обоих листках в перечне первых глав без комментариев значатся: Гимназия; Гимназическая организация; Подполье.

Первая книга мемуаров была завершена в апреле 1960 г.; публиковать ее Эренбург решил в «Новом мире». Вот свидетельство А. И. Кондратовича, заместителя главного редактора журнала А. Т. Твардовского: «Отношения у А. Т. с Эренбургом были всегда прохладными. Взаимно прохладными <…> И однако, когда обстоятельства прижали И. Г., он обратился с письмом к А. Т.: что за журнал „Новый мир“ и что за человек Твардовский, он все-таки понимал. Эренбург писал, что он начал большую работу над воспоминаниями, закончил уже первую книгу и видит, что нигде ее, кроме „Нового мира“, он не сможет напечатать. Он просит А. Т. прочитать книгу, и если А. Т. что-то в ней не понравится, он не будет в обиде, если тот ее не примет к печати. А. Т. тотчас же позвонил И. Г. и сказал, что немедленно пришлет курьера, а так как Эренбург жил недалеко от редакции, рукопись через 15 минут лежала у А. Т. на столе»[444]. Письмо Эренбурга Твардовскому сохранилось, и свидетельство мемуариста можно проверить и уточнить:

Москва, 25 апреля 1960.

Наверное, Ваши сотрудники Вам уже сказали, что я хочу предложить Вам для «Нового мира» мою рукопись — «Годы, люди, жизнь»[445], книгу первую. Меня обнадеживает наше сотрудничество — очерк о Чехове[446]. Посылаю Вам половину рукописи, находящейся в перепечатке. Вторая половина (главы 20–30) будут переданы Вам через несколько дней.

С сердечным приветом

С кем именно из сотрудников редакции «Нового мира» обсуждал Эренбург вопрос о публикации в журнале своих мемуаров до того, как обратиться с письмом к главному редактору, остается неизвестным. Твардовский, ознакомившись с рукописью, согласился печатать мемуары Эренбурга, за исключением шестой главы, где речь шла о гимназической большевистской организации и ее лидерах Бухарине, Сокольникове, Членове, Неймарке, Львовой. «Пробивать» эту главу в печать Твардовский предоставил самому автору. В тех условиях дать такое разрешение не осмелился бы ни один чиновник; взять на себя эту ответственность мог только Хрущев, и Эренбургу приходилось надеяться лишь на него.

Тут к месту будет привести свидетельство Б. М. Сарнова о том, как осенью 1959-го — зимой 1960 г. в вместе с Л. И. Лазаревым они, тогдашние сотрудники «Литературной газеты», посещали Эренбурга и беседовали с ним о его работе над мемуарами и как поразил их Эренбург своими вопросами:

«Помню, особенно поразило нас, когда он однажды спросил:

— А как, по-вашему, главу о Бухарине напечатают?

Л. И. Лазарев ответил в том смысле, что решить этот вопрос может только Хрущев.

— А что? Хрущев, по-моему, должен неплохо относиться к Бухарину, — предположил я.

— Вы думаете? — быстро повернулся ко мне Эренбург.

Я промямлил что-то в положительном смысле, хотя уже не так уверенно.

— Ну, мне он это просто говорил, — сказал Илья Григорьевич… (Видимо, во время их двухчасового разговора в мае 1956 г. — Б.Ф.)

Кто-то из нас спросил:

— Илья Григорьевич! А вы, когда писали главу о Бухарине, рассчитывали ее напечатать?

— Во всяком случае, я писал ее для печати, — ответил он»[447].

Поскольку первая волна политических реабилитаций жертв сталинских репрессий уже завершилась и тогда, в 1956 г., реабилитировать Бухарина Хрущеву помешали, а вторая волна явно не предвиделась, Эренбург обратился к Хрущеву с очень осторожным письмом; вопроса о реабилитации Бухарина в нем не ставилось. Эренбургу важно было не спугнуть Хрущева, и он написал лишь о возможности упомянуть имя Бухарина и рассказать о его юности. При этом Эренбург надеялся на внутренне доброжелательное отношение Хрущева к Бухарину, как ни к кому из знаменитых «оппозиционеров»; он понимал, что, скажем, к Сокольникову Хрущев, скорей всего, относится с меньшей симпатией, и потому в письме подчеркнул, что для него особенно важно рассказать именно о Бухарине. Наконец, письмо Хрущеву было составлено так, чтобы в случае отрицательного ответа, запрет не распространился на весь текст мемуаров:

Москва, 8 мая 1960.

Мне совестно отнимать у Вас несколько минут, да еще в такое напряженное время[448], но я не вижу другой возможности.

В журнале «Новый мир» начинают печатать мои воспоминания. В начале я рассказываю о моем скромном участии в революционном движении в 1905–1908 годах. Там я говорю о Бухарине и Сокольникове того времени — о гимназистах и зеленых юношах. Я решаюсь послать Вам эту главу и отчеркнуть те две страницы, которые без Вашего слова не могут быть напечатанными. Особенно мне хотелось бы упомянуть о Бухарине, который был моим школьным товарищем. Но, конечно, если это сейчас политически неудобно, я опущу эти две страницы.