Посткоммунистические режимы. Концептуальная структура. Том 2 - Балинт Мадьяр

свой бизнес с покупки предприятий или увеличения их капиталов. Как правило, это касалось многонациональных корпораций, особенно в странах Центральной и Восточной Европы. Этот процесс можно легко расценить как «распродажу» страны иностранцам, а приватизаторов – как «слуг международного капитала». Наконец, приватизация и крах коммунистической системы имели серьезные косвенные последствия для посткоммунистических обществ. Для тех, кого непосредственно затронула безработица или кто после смены режима испытывал перед ней страх, сталкиваясь с негативными последствиями растущего социального неравенства, необходимость перераспределения богатства могла возникать снова и снова, поскольку собственность, полученная через «коллективную жертву», досталась в итоге «коммунякам» и «иностранным транснациональным корпорациям». Данные, собранные Тимоти Фраем и его коллегами в 2006 году, подтверждают эту точку зрения. Рассчитав средневзвешенные значения для населения трех исторических регионов, они получили следующие данные: только 18 % в православном регионе и 17 % – в исламском высказали мнение, что структура собственности, созданная в результате приватизации, не требует изменений. Для западно-христианского региона эта цифра также составила лишь 20 %. В противоположность этому, доля тех, кто выступал за повторную национализацию ранее приватизированной собственности и последующем сохранении ее в руках государства, составляла 22 % в западно-христианском регионе, 34 % – в православном и 48 % – в исламском[240].

Дефицит легитимности отношений собственности в экономиках посткоммунистических стран часто приводил либо к активной легитимации, либо к пассивному принятию людьми третьей политической реорганизации структуры собственности: перераспределения посткоммунистической собственности. Если коммунисты отменили частную собственность, а приватизаторы восстановили ее, верховные патроны однопирамидальных патрональных сетей в посткоммунистическом регионе патронализируют частную собственность либо ту собственность, которая ранее принадлежала другим патрональным сетям («репатронализация»). Наиболее важное отличие патронализации от первых двух типов политической реорганизации заключается в том, что она по большей части направлена на изменение скорее неформальной, чем формальной структуры собственности. Сюда часто входит изменение и формальной собственности, с применением различных хищнических средств [♦ 5.5.3–4] для передачи активов из рук независимых предпринимателей или олигархов-конкурентов лояльным членам семьи или государству, которое находится под неопатримониальным контролем верховного патрона [♦ 2.4.2]. Хищничество является наиболее явным воплощением процесса реорганизации собственности, которое также требует упомянутой выше активной легитимации[241]. Однако смысл экономической патронализации заключается в том, чтобы сменить неформального собственника активов или гарантировать, что никакие существенные активы не окажутся в руках конкурирующих патрональных сетей и сохранятся в собственности приемной политической семьи. Помимо формальной передачи собственности, этого можно также добиться через принуждение к лояльности, то есть через подчинение олигархов и главных предпринимателей (захват олигарха [♦ 3.4.1]) и превращение их в лояльных акторов, а не через захват их собственности и передачу ее какому-либо уже лояльному актору. Любой из этих способов позволяет верховному патрону стать фактическим владельцем собственности, поскольку он может распоряжаться трофеем с вершины патрональной иерархии. Активы теперь находятся в патрональной собственности, а не в руках автономных акторов или конкурентов.

Если сосредоточить внимание на формальной передаче собственности, то можно заметить, что посткоммунистическое ее перераспределение значительно отличается от других типов реорганизации собственности в истории. Если мы посмотрим на страны за пределами этого региона, то, например, корпоративные автократические режимы Южной Европы не сменили экономическую элиту. Конечно, экспроприация имущества, принадлежащего евреям, была исключением, однако новый слой собственников не сформировался, а награбленные состояния просто еще больше обогатили существующий христианский средний класс. Экспроприация собственности была нормативной по расовому признаку[242], как было нормативным и распределение собственности, которое осуществлялось среди широкого круга недискриминируемых групп[243]. Кроме того, в диктатурах советского типа вся (производственная) собственность была экспроприирована у владельцев капитала, поэтому утрату имущества можно считать нормативной по классовому признаку. Сформировавшиеся там элиты носили чисто политический характер. Их материальное вознаграждение, как указывалось ранее, заключалось не в личном обогащении, а в более выгодном положении: высокой оплате труда, улучшенных условиях жизни, возможности получать квартиры или дачи, возможности делать покупки в магазинах, входящих в закрытую для посторонних систему, доступе к дефицитным вещам и множестве других привилегий. Но как бы ни были желанны эти преимущества и привилегии для тех, кому они не были доступны, они не могли привести к накоплению значительных состояний. Однако совсем другая ситуация сложилась при посткоммунистическом перераспределении собственности, где хищничество было не нормативным, а дискреционным и произвольным[244]. В таких условиях захват видит своей целью не дискриминируемые по нормативному признаку группы, а определенных собственников и их компании, которые затем целенаправленно передаются конкретным лояльным членам приемной семьи. Те, кто получают дискреционное вознаграждение, могут накапливать колоссальные состояния от перераспределенных в их пользу трофеев (а также от законного и незаконного извлечения ренты [♦ 2.4.3] через трофейные компании [♦ 5.5.4]).

Рассматривая как формальную, так и неформальную передачу собственности, можно сказать, что перераспределение посткоммунистического периода отличается от других периодов (1) масштабами и (2) длительностью. Что касается (1) масштабов, то ранее, в рамках нормативных процессов реорганизации собственности трансформировалась вся экономика: либо вся частная собственность – в государственную (коммунистическая национализация), либо вся государственная – в частную (приватизация при смене режима). Напротив, при перераспределении собственности в посткоммунистический период патронализируется, как правило, не вся экономика, а только те сектора, которые политически и экономически целесообразно и возможно патронализировать[245]. На основании этого такие ученые, как Михайи, который специализируется на формальной передаче прав собственности в Венгрии, утверждают, что этот процесс похож на уже проводившиеся реорганизации лишь заявленными идеологическими целями, но не своим экономическим значением[246]. Однако сравнение обосновано даже без рассмотрения его идеологической вывески (см. ниже). Во-первых, посткоммунистическое перераспределение собственности включает в себя неформальную, а также формальную ее передачу, что означает, что ее масштабы больше, нежели если бы мы рассматривали только формальную реорганизацию собственности в рамках юридических имущественных отношений по западному образцу. Во-вторых, перераспределение посткоммунистической собственности закладывает основы реляционной экономики, что подразумевает новые экономические механизмы для всей экономики [♦ 5.6]. Это сравнимо с тем, как коммунистическая национализация закладывает основы плановой экономики, а приватизация при смене режима – рыночной.

Что касается (2) длительности, то здесь важны два аспекта. Во-первых, в отличие от двух других форм политической реорганизации собственности, перераспределение посткоммунистической собственности происходило не во всех странах региона. В действительности этот процесс шел только там, где сформировались однопирамидальные патрональные сети (а также хищнические государства), которые могут дискреционно захватывать собственность по принципу патрональной лояльности[247]. Однако отсутствие разделения сфер социального действия способствует тому, что когда приемная политическая семья приходит к власти, даже при наличии мультипирамидальных сетей, перемены в экономической политике происходят в пользу правящей политической элиты, и результатом этого часто становится передача собственности в частные руки. Во-вторых, в патрональных