Прогулки с Робертом Вальзером - Карл Зеелиг
Физкультурный праздник в Цюрихе. Кажется, весь город навеселе. Молодые парни босиком плетутся по Банхофштрассе, распевая йодлем, задирая женщин и отпуская неуклюжие штуки. Такое чувство, что лишь алкоголь высвобождает в народе талант к клоунаде и детским маскарадам. Угнетает народная радость от самого захудалого ярмарочного китча и безвкусицы: тирольские шляпки, плюшевые куклы, пивные кружки en miniature и т. и; не утешает и то, что отсутствие чувства стиля переросло в международную эпидемию.
Над сочно-зеленым, напитанным дождем пейзажем — голубовато-белое небо; между Цюрихом и Вилем иногда опускается рваная пелена тумана. Поезд полупустой. В Госсау Роберт с некоторой колкостью спрашивает, куда мы едем. Я отвечаю: «В Занкт Маргретен!» Он становится молчаливым и размышляет, что я замышляю. Наконец он спрашивает: «Позавтракаем там?» Да, конечно, я тоже голоден. Во время завтрака в привокзальном буфете разговор идет туго. Затем мы по крутому склону поднимаемся через лес к Вальценхаузену, останавливаемся перед романтическим ручьем и начинаем говорить о Воскресении Толстого. Богатая тема. Мы единодушны в том, что это позднее произведение, созданное под давлением греха молодости (будучи молодым офицером, Толстой соблазнил служанку в доме тетки и оставил ее в нищете), принадлежит к числу священных книг человечества. Я напоминаю Роберту о поразительной сцене, в которой князь Нехлюдов принес Масловой, ожидавшей отправки в Сибирь, известие, что суд отказал ей в помиловании. Он весь на взводе. Но когда надзиратель сообщает ему, что Маслову перевели из госпиталя обратно в тюрьму за то, что она вступила в связь с фельдшером, его чувства остывают. Он холодно с ней здоровается, и она краснеет, поскольку догадывается о причине его отчужденности (лишь позже князь узнает, что она яростно сопротивлялась фельдшеру, пытавшемуся ее изнасиловать, и, следовательно, совершенно невиновна). Борьба князя со своими демонами — одна из многих психологических глубин, которые следуют в этом романе друг за другом. Роберт вспоминает пьющего водку рабочего, который едет с князем одним поездом в Сибирь и говорит ему и другим пассажирам 3-го класса в ответ на их неодобрительные взгляды, что когда он пьет, это видят все. Но когда работает — этого никто не замечает.
Возможно, чтобы вызвать у меня раздражение, Роберт уничижительно отзывается о проститутках, к числу которых принадлежит и Маслова, одобряя строгость англичан: по приговору суда там несколько дней тому назад была повешена работница бара, застрелившая неверного возлюбленного. От женщин нужно со всей придирчивостью требовать приверженности семейным ценностям. Я говорю, что Толстой судил менее сурово, ведь именно Маслова проявила подлинное человеколюбие и пошла на жертву, выйдя замуж за нелюбимого Владимира Ивановича, чтобы подарить князю свободу. Так мы и спорим, в т. ч. о процитированной Толстым фразе Торо, согласно которой в государстве, где все еще есть рабы, каждый честный гражданин должен сидеть в тюрьме.
Постепенно Роберта придавливает дневная жара. Он идет все медленнее и погружается в молчание. Он внезапно останавливается, почти лишенный сил. Он бурчит, что у него свело ноги, но не хочет ни сесть, ни лечь. Разгневанный, он размахивает руками, словно желая отбиться от невидимого врага, пытается приседать и совершает неловкие движения вправо и влево. Помочь ему не дозволяется. У Вольфхальдена судороги возвращаются, так что он сам предлагает дойти кратчайшим путем до вокзала или автостанции. Я спрашиваю пожилую женщину, которая выглядывает из ткацкой мастерской, где ближайшая железнодорожная или автобусная станция, намекая на то, что моему спутнику трудно идти. Роберт вполголоса ругается, когда женщина показывает нам пешеходную дорожку, ведущую в Райнек. Но, осторожно спускаясь, он говорит успокаивающе: «Иногда все же стоит быть дружелюбнее к людям!»
Обед в Ochse в Райнеке. Пиво нагоняет на нас сон. Мы дремлем до прибытия поезда и в купе чувствуем себя будто спросонья. Его состояние тяжелее, чем я думаю? Меня переполняет тревога. Его последние слова при прощании: «Вы видели небесные краски Боденского озера?»
ХХХХV
Рождество 1955
Херизау — Занкт Галлен
Дождливое утро. Путешественники редки, ранневесенние зеленые луга и леса не располагают к зимним видам спорта. По дороге в Занкт Галлен мы ведем разговор о Кляйсте — несколько дней назад я смотрел в Шаушпильхаусе Разбитый кувшин. Я описываю Роберту заключенное между Кляйстом, Цшокке и Виландом в Берне пари, благодаря которому появилась эта комедия, отрицательное мнение о ней Гёте и испорченную ваймарскую премьеру: публика свистела и вела себя вульгарно. Роберт вспоминает, что видел постановку Принца фон Хомбург, когда был подмастерьем у книготорговца в Штутгарте.
Недавно он прочитал Витико Адальберта Штифтера, он нашел роман «отчаянно скучным». В то время творческая сила Штифтера уже, должно быть, существенно исчерпалась.
Он пренебрежительно говорит о массовой раздаче премий начинающим писателям: «Если их рано баловать, они навечно останутся школьниками. Чтобы стать человеком, нужны страдания, отсутствие признания и борьба. Государство не должно быть повивальной бабкой для писателя».
Его необычайно позабавило поведение исландца Халлдора Лакснесса, удостоенного в этом году Нобелевской премии по литературе. Он не читал его произведений, но видел в журнале фотографию Лакснесса, которую счел весьма показательной. Даже сейчас у него вызывает смех самодовольство, с которым Лакснесс кружил в танце шведскую принцессу во время торжества в Стокгольме. На лесной тропинке он демонстрирует мне, как Лакснесс, одетый во фрак, но напоминающий молодого крестьянина, крутил ее так, словно собирался воскликнуть: «Теперь в моих руках не только Восток, но и Запад!» Незадолго до этого Лакснессу также вручил премию СССР. Группка немецких и швейцарских лауреатов Нобелевской премии перед лицом такой удали тихо съеживается.
*
На этом мои записи о наших прогулках заканчиваются. Некоторые листы более раннего времени утеряны, а о последних прогулках я заметок не делал. Чувствовал ли я скорый конец? Хотел ли я, чтобы они канули в безмолвие? Я не знаю. Размышлять о таких поступках или упущениях бессмысленно. Так же, как было бы бессмысленным публиковать отретушированные фотокарточки Вальзера, не соответствующие действительности. Правдиво передать его своеобразие и взгляды стало для меня высшим законом, исполнение которого оправдывает обнародование этих интимных заметок.
Если здесь часто говорилось о еде и напитках, определенные темы порой повторяются и полны противоречий, а также встречаются места, которые могут шокировать читателей, то лишь потому, что я рискнул во имя правды, которой заслуживает такая самобытная личность, как Роберт Вальзер, даже если эта правда бросает на него некоторую тень. Меня утешает то, что наши прогулки привнесли некоторое разнообразие в монотонность его жизни в лечебнице; более заинтересованного в совместных прогулках товарища мне не найти.
В сумерках
