Илья Эренбург - Война. 1941—1945
«Сражаясь против Советской России, вы защищаете честь Франции».
Он задумался и отложил перо. Он не знал, что писать. Он мог бы продолжить: «Наши деды пели песню: «Нет участи выше, чем умереть за родину». Пойте теперь: «Нет участи лучше, чем умереть за Гитлера». Гитлер захватил нашу страну. Будьте благодарны Гитлеру — он не побрезгал французским хлебом. Гитлер убил на дорогах Франции сто тысяч беженцев. Будьте благодарны Гитлеру — он не обошел своим вниманием «негроподобных» французов. Ступайте на восток! Умрите за Гитлера! Немцы разрушили Орлеан и Амьен, Руан и Камбре. Отблагодарите их, разрушьте русские города. Помогите немцам захватить русское добро. Гитлер занял две трети Франции. Он сделал меня, старого маршала, своим почетным лакеем. Разве это не честь для Франции? Когда вы поможете Гитлеру взять Москву, Гитлер выпьет бутылку французского шампанского. Он пожалует мне железный крест. Он пожалует вам деревянные кресты. Идите в поход, храбрые французы! Эйнцвай!..»
Престарелый маршал уснул. Его комната заполнилась шорохом, гулом. Маршал спрашивает: «Кто это?» Он видит множество теней в солдатских шинелях. Он удовлетворенно говорит: «Здравствуйте, друзья! Вы ведь французские солдаты немецкой армии?» Тени отвечают: «Нет, маршал. Мы солдаты французской армии. Мы ваши солдаты, маршал. Мы солдаты Вердена». — «И вы тоже спешите на восток?» — «Да, мы спешим на восток. Мы скажем защитникам Москвы: Париж, великий Париж с вами. Мы, герои Вердена, склоним наши нетленные знамена перед героями Москвы. Мы спешим и на юг — там наши союзники бьют немцев в Ливийской пустыне. Там сражается горсть французских героев».
Престарелый маршал нахмурился: «Ага! Значит, вы перекинулись к де Голлю?» — «Нет, маршал, мы не перекинулись. Перекинулись вы — не к де Голлю, а к фон Абетцу, к врагам Франции, к немцам. Когда-то вы защищали от врага каждую пядь земли. Теперь вы раскрыли перед врагом ворота Франции. Вы были солдатом. Вы стали привратником. Земля Вердена проклинает вас, маршал. Мы спешим на восток. Мы не хотим, чтобы генерал фон Бок прорвался к Москве». — «Почему? Какое вам дело до русских? Что вам Москва?» — «Маршал, мы думаем о Париже. По Парижу ходит немецкий генерал фон Штюльпнагель. Он издевается над французами. Когда генерал Бок побежит на запад, генерал Штюльпнагель понесется на восток. Мы хотим освободить Францию. Мы хотим отомстить за кровь нантских заложников. Мы хотим жить свободными или умереть…»
Маршал трет глаза: «Умереть? Разве вы не умерли? Мертвые не смеют разговаривать… Я попрошу гестапо поставить посты на кладбищах Вердена. Я, маршал Филипп Петэн, запрещаю мертвецам вести антинемецкую пропаганду. Я приказываю…»
Не мертвые говорят с маршалом Петэном — живые. Говорит французский народ. Он кует в подполье оружие. Он готовит свой фронт. Он прислушивается — орудия Москвы — надежда мира. И французский народ повторяет два слова: «Москва держится». У Гитлера нет французских «добровольцев»: сотню босяков и сутенеров не выдать за французский народ. Но прислушайтесь, друзья, — через горы, через снежные поля, через окаянную Германию доходят до Москвы слова бессмертной «Марсельезы»:
Вперед, сыны отечества,День славы наступил!..
28 ноября 1941 г.
После Ростова
26 ноября берлинская радиостанция спесиво заявила: «Когда немцы занимают какой-нибудь город, они никогда его не отдают». Три дня спустя хвастунов выгнали из Ростова. Бежали знаменитые танкисты Клейста, бежали «горные стрелки» Клюбера, бежали «викинги» — бежали, как будто они не викинги, но самые обыкновенные итальянцы.
Германское командование опубликовало изумительную сводку. Вот ее текст:
«Войска, оккупировавшие Ростов, в соответствии с полученными приказами, эвакуировали кварталы города, чтобы предпринять, ставшие необходимыми, беспощадные репрессивные меры по отношению к населению, которое вопреки правилам войны приняло участие в боях, направленных в спину германских войск».
Суровое у нас время — нам не до смеха. Но здесь давайте посмеемся! Битые немцы все еще хорохорятся. Они уверяют, что они ушли из Ростова назло нам. Они ушли, потому что им нужно расправиться с населением. Мы знаем, что немцы умеют расправляться с мирными жителями на месте. Чтобы вешать жителей Белграда, они не уходят в Загреб. Чтобы терзать парижан, они не перекочевывают в Лилль. Если они ушли из Ростова, это потому, что их из Ростова выгнали. Это понятно даже немецким дуракам, которых девять лет отучали думать. Это понятно даже немецким детям.
Они бегут к Таганрогу и в злобе ругаются: «Мы расправимся с жителями Ростова». Но пять тысяч палачей уже негодны для расправы: их закопали в землю. Они кричат: «Мы разгромим город из орудий!» Но наши бойцы считают орудия, захваченные у немцев.
Они повторяют: «Мы ушли из Ростова, чтобы наказать Ростов». Браво, эсэсы! Вам придется «наказать» и всю Россию — уйти прочь. Но не пять тысяч трупов мы зароем в нашу землю, а пять миллионов.
Освобождение Ростова — радостная весть. Это — первая ласточка. Это — первый освобожденный город. Ростов говорит защитникам Москвы: «Держитесь! Немцы умеют не только наступать. Они умеют и убегать».
Мы знаем: опасность по-прежнему велика. Враг на пороге Москвы и Ленинграда. Но сегодня с новой верой мы говорим: «Стой! Ни шагу назад!» Русские показали, что они умеют бить немцев. Трудно только начало.
2 декабря 1941 г.
Ответ Риббентропу
В Берлине было задумано большое торжество: собрали «союзников» Германии. Предполагалось, что Гитлер сообщит им о взятии Москвы. Программу праздника пришлось в последнюю минуту переменить. Москву немцы не взяли, и Гитлер решил, что не стоит зря показываться перед своими лакеями. «Союзникам» преподнесли бывшего коммивояжера, сбывавшего скверное шампанское, — Иоахима фон Риббентропа.
Фон Риббентроп — первый наглец Германии. Когда он был послом в Англии, англичане пробовали убить его иронией. Ему говорили: «Вы — настоящий джентльмен». Фон Риббентроп не смущался, он развязно отвечал «Jawohl, конечно», наступая при этом собеседнику на ногу. Фон Риббентроп умеет быть любезным, когда нужно сбыть поддельное вино или выдать мобилизацию за сельское празднество. Он умеет и дерзить, это ловкий мужчина.
Перед лакеями фон Риббентроп был великолепен. Он сначала расхвалил свою челядь. Вшивые румыны у него стали легендарными героями, маршал Маннергейм — пасхальным агнцем. Потом фон Риббентроп начал ругаться. Он обличал всех — президента Рузвельта, Черчилля, англичан, особенно он поносил русских. Его слова о русском народе настолько живописны, что их стоит выписать: «Русский человек туп, жесток и кровожаден. Он не понимает радости жизни. Ему неизвестны понятия прогресса, красоты и семьи».
Ай да Риббентроп! Какой он прыткий в берлинской лакейской! Как он отважно нападает на русских — у себя дома, подальше от наших красноармейцев! Как ловко жонглирует словами этот разбитной коммивояжер!
Мы не знаем прогресса? Кто это говорит? Министр государства, которое гордится тем, что в середине двадцатого века оно возродило десятый век. Прогресс гитлеровцев? Да, это знатный прогресс! В 1941 году они воскресили обычаи своих предков, диких германцев. Они ввели палача с топором, дуэли на молотах — один прогрессист разбивает голову другому, аутодафе для несчастных книг, еврейские погромы и «расовую теорию». Эти ревнители прогресса выбросили из своей страны самого крупного ученого нашего времени — Эйнштейна. Они сожгли сотни тысяч книг. После Дарвина они вернулись к генеалогическим деревьям. Они оскопляют чехов — так дикари на заре человечества оскопляли врагов. Они ввели экономику кочевников, которые вытаптывали страны. Они превратили Европу в пустыню. Они поклоняются языческому богу Вотану, они приносят ему и его первосвященнику, тирольскому шпику Гитлеру, кровавые жертвоприношения. Вновь над Европой — черная смерть и ужас тысячного года, когда люди суеверно ждали светопреставления.
Красота? О какой красоте смеют говорить эти люди? Они сожгли музей Франции — Руан. Они сожгли Новгород. Они выкинули из немецких музеев самые прекрасные картины. Их красота — это лягушечьи лапки Геббельса, это пирамиды из черепов, это распоротые животы полек и сербок. Кто посягнул на красоту мира, на древнюю Грецию? Друзья фон Риббентропа, банда механизированных мешочников. Нет города уродливей, чем столица гитлеровской Германии с ее пузатыми бюргерами, с ее обер-лейтенантами, морды которых изрублены на дуэлях, с ее толстозадыми валькириями и пауком-свастикой на фасадах.
Семья? Погодите, кто говорит о семье? Геббельс, публично избитый за блуд? Доктор Лей, который насилует девочек? Или, может быть, господа ефрейторы, которые устраивают в наших городах публичные дома и оскверняют наших женщин?
