Н. Денисов - На закате солончаки багряные
— Правда? — не верит Шурка.
— Ей-богу, видел! — с жаром начинаю рассказывать об утреннем видении в кузнице, но Шурка скоро теряет интерес.
— Принеси хлеба, — просит он. — Вчера опару для квашни не успел поставить, думал, мамка успеет, а она поздно с базы пришла. Принеси, я тебе жмыху отколю.
Хлеба мне не жалко, и, отломив по куску, мы идем играть в мушку. Вдвоем играть неинтересно: промазал по колу шаровкой, выручить некому. Значит, надо меняться.
— Может, Тольку Миндалева позвать? — спрашивает Шурка. Он знает, что я вчера неожиданно подрался с Толькой, поэтому вопрошающе смотрит на меня.
Тольке, видно, и самому не хочется быть одному, он уже в калитку выглядывает, но боится подойти. Тогда я сам решаюсь простить Тольке все обиды. Что с него возьмешь, с городского?!
— Айда к нам, ничего тебе не будет! — зову я Тольку.
Он словно этого и ждал. Но игра не получается: городской парнишка игрок никудышный.
С другого конца деревни слышны победные крики ребят: «попа» гонят. Догонят и до нашей окраины, тогда можно присоединиться. А пока мы идем к пристани купаться. Вволю набулькавшись, вытрясаем воду из ушей, долго жаримся на полянке, пока от жары в висках не начинают стучать молоточки. Плюхаемся в воду опять, распугав домашний гусиный выводок, отчего заругались пришедшие с коромыслами бабы. Но мы в воде для них недосягаемы.
В распахнутых дверях кузницы бушует белый огонь, и голый по пояс Васька Батрак со всего плеча ухает кувалдой. Алеет поковка. Сидор держит ее в щипцах, пристукивая в лад Ваське молоточком. Мне хочется побежать в кузницу, потому что знаю — Васька не прогонит, даст покачать мехи, а Сидор только скосит хитрый взгляд, ничего не скажет.
— А я буду жуликом, — опять, как о чем-то давно решенном, говорит городской Толька.
— А где на жуликов учатся? — откликается Шурка, растягиваясь на полянке.
— Нигде! В городе есть шайки, поступлю в шайку и буду жуликом.
— Жуликов ловят и в каталажку садят.
— Меня не поймают! — убедительно говорит Толька и задумчиво смотрит, как проплывает в небе маленькое облачко.
— А я два трудодня заробил, когда телят за мамку пас. Вот я на тракториста пойду. А ты на ково? — толкает меня в плечо Шурка.
— Я еще не решил.
Дон, дон-дон, — позвякивает кузница. Таки-так, таки-так, — выводит мелодию молоточек Сидора. С полянки нам видно, как возится возле «натика» Андрей Киселев, натягивает на ведущую звездочку гусеницу.
— Эй, орда, — зовет Андрей. — Ну-ка подсобите немного.
Тракторист дает нам ломик, и мы втроем, упираясь изо всех силенок, помогаем ему. Руки тракториста до локтей в мазуте, волосы мокрые от пота. Он суетится, спешит. Его ждут у силосных ям. И он рад нашей подмоге.
— Ни ключей, ни инструмента, ни запчастей! Ни черта не дают! — ругается Андрей, вытирая тряпицей широкие ладони. — Пошприцуй теперь, он подает Шурке, как самому старшему из нас, шприц с солидолом, и тот деловито, со знанием дела смазывает подшипники.
Окруженный тучей паутов, подъезжает на ходке механик. Лошадка перебирает ногами у привязи, как заведенная мотает головой. Механик привез с поля серпы от сенокосилок, просит кузнецов наточить и наклепать новые сегменты взамен поломанных. Нас с Толькой тут же заставляют крутить точило, и мы, обливаясь потом, крутим до изнеможения, пока Васька Батрак точит. Золотой дождь железных опилок сыплется на землю, и мне чудится в нем что-то таинственное и сказочное. Кажется нет на свете ничего интереснее кузницы, молотобойца в широченных галифе и жаркого июльского солнышка, которое безжалостно палит нашу окраину.
— Упарились, — смеется Васька, приставляя к стене наточенный серп. — Не беда, в армии пожарче бывает.
Мне хочется спросить, как бывает в армии, узнать и про чертей, но боюсь, что молотобоец осмеёт, а мне нельзя быть осмеянным перед дружками. Васька Батрак в добром настроении, он и мурлычет себе под нос что-то веселое. Я тут же запоминаю Васькину частушку, которую он то и дело заводит, подмигивая нам:
Эх, конь вороной,Белые копыта!Когда вырасту большой,Накурюсь досыта.
Трень-трень-трень, — побрякивает наковальня. Тук-тук-тук, — Сидор Сорокин наклепывает сегменты серпам. Скоро кузница пустеет. Механик, настегивая лошадку, торопится в поле к агрегату. Андрей Киселев заводит «натик», и трактор, очертя гусеницами круг, шлепает в сторону силосных ям. Уходят обедать и кузнецы.
Дома я достаю из погреба кринку холодного молока, и мы втроем едим в полутемных сенях. С улицы слышно, как стуча шаровками, гонят к Засохлинскому острову «попа».
— Рванули! — захлебываясь молоком, торопит Шурка.
— Дополоть надо.
— Сдалась тебе морковь!
Пацанов догоняем уже за околицей.
Весь день у меня состояние праздника на душе. И в игре я удачлив, шаровка у меня самая меткая. Пацаны уважительно посматривают на меня, оставляя напоследок, на выручку… К вечеру и дождик пробрызнул. Хоть и неважнецкий дождик, а всё огурцы не поливать. И мама простила мне недополотую гряду.
Вернулись они из поля уставшие, разомлевшие, но не заругались, а ягоду костенику принесли — на веточках. Целый букет.
— Не набегался, поди, за день? Пойди корову встреть да еще поносись. Вон орда твоя как носится на бугре.
Смотрю на родителей удивленно: что это они такие добрые сегодня?
— Зародик сметали, — говорит отец, доброе сенцо, сплошной визиль, — до дождика успели завершить, да-а…
Я бегу на бугор, где вся наша ватага собралась. Крик, визг, беготня. С бугра видно, как из-за озера неспешно, но сосредоточенно движется к деревне стадо. Впереди идет пестрая корова, широкая и костистая, рога, как ухват, торчат. По первой корове мы определяем, какой завтра день будет. А завтра, судя по всему, день будет облачный, а то и с грозой. И мы гадаем: чья это корова ненастье несет? И не можем угадать. Наверное, не с нашей улицы.
Пастух Степан Чалков щелкает кнутом. Звонко стреляет — из пацанов так никто не умеет.
— Не отставай, родимые! Шевелитесь, ведерницы! — доносится голос Степана.
— Антихрист заполошный, — ругаются подошедшие бабы. — Скотине спокою не даст.
Стадо, разделяясь на две улицы, с пылью и мошкарой втекает в деревню.
Вот и день кончается. Праздничный и счастливый. Как же хорошо жить на свете!
Гоню Красулю и теленка к своей ограде. Корова привычно отворяет рогами калитку, и сам я уже прощаюсь с улицей, остается только задвинуть запор калитки, но тут подбегает Шурка.
— Потемней станет, приходи в переулок.
— Зачем, Шурка?
— Приходи, говорят, чертей смотреть будем!
«Вот еще не хватало: чертей смотреть! Один-то небось боится», — мелькает у меня недобрая мысль о Шурке, но фантазия уже начинает работать, и мне уже самому хочется убедиться, что черти действительно куют.
— Ладно, — обещаю дружку, а сам припоминаю, как всякий раз пробегаю ночью возле кузницы — зубы стучат от страха. Но точно знаю: смелость — дело наживное. Зимой как-то на спор в пустую заколоченную избу зашел ночью да еще комок земли прихватил из подпола для убедительности, чтоб ребятня поверила.
Вечером мама, позвякав подойником, процедив молоко через ситечко, расстилает постели. Я тоже сегодня укладываюсь рано.
— Что рано сегодня? Набегался! — удивляется отец. — Ну спи, спи.
Сплю я в сенях. Хоть и комарье с вечера донимает, но здесь не так жарко, как в доме. Лежу, прислушиваюсь к ночным звукам. Вот все угомонились, только слышно, как за стеной тяжело попыхивает Красуля. Телок почесался об угол, попил из кадки, что специально у крылечка поставлена. Теплый воздух на дворе гудит комарами, но этот густой гуд вскоре уляжется. Мягко ступая, проскользнет в потайную дыру кот, отправляясь в ночную охоту за воробьями.
Начинаю проваливаться в сон, и перед глазами мелькают картины прошедшего дня. Вот все дальше, дальше, куда-то к Засохлинскому острову уплывают галифе Васьки Батрака, шаровки, возбужденные азартом лица ребят, морковная грядка и круглое горячее точило с тысячами золотых искорок, сыплющихся тугим снопом.
— Жы-ы, жы-ы, — противно зудит комар. И я напуганно вскакиваю. Заснул почти! Ведь дал слово Шурке прийти в переулок. Он встречает меня злым шипением:
— Ты что, маку наелся? Дрыхнул уже, наверно!
— Сам ты маку наелся…
— Ладно. На жмыху.
Жмых мне нравится, у нас его дома нет, а Шуркина мать получает на трудодни, и дружок постоянно носит жмых в карманах.
— Теперь че будем делать? — скрежещу я зубами о тугой комок, поглядывая в сторону кузницы, безмолвной и какой-то зловещей в темноте поздних сумерек. — Смотри — не куют!
— Время не подошло, — шепчет Шурка. — А может, сегодня и не появятся. Видал, чё днем делалось в кузнице?
