Я жизнью жил пьянящей и прекрасной… - Эрих Мария Ремарк
Предпочтительное название «Нью-йоркский дневник».
Здесь же «Воспоминания о войне», «Бабочки над Соммой», «Смертельная идиллия»*, «Месса летчиков»*, «Прожектора над Верденом».
Жизнь, вечно обновляющаяся, невинная, виноватая, что только не творит человек, чтобы ее разрушить!
Радио: последние известия о войне с рекламой мыла в паузах.
03.04.<1941. Вествуд, Лос-Анджелес>
Первого апреля в полдень звонил Гарбо. Как раз занималась прической и т. п. Позвонил позже еще раз. Позвала меня в кино. Фильм Гамильтона. Ели попкорн. Она плакала, когда умер Нельсон. Прогуливались в сумерках. Она снова узнала всех собак. Доставила меня домой. Перевезла в другой отель. К Ратбонесам. С ними на концерт Рубинштейна. Шопен. Альбанес, де Фалья. Шопен не очень хорош. Играет его лучше с оркестром. К Чазенам на обед, потом в «Шахерезаду». Пригласил один француз, но не заплатил. Весьма типично.
Вчера позвонил Гарбо. Встретились у Ботанического сада. Сумерки. В гору, потом через долину. Дома, несколько печальные, в долине. Поехали домой. Заводили пластинки. Венгеров, Таубера. Пообедали у огня. Гамбургер и мороженое с горячим шоколадным соусом. Пластинки. Гладкая, мягкая кожа. В десять часов позвонила Пума. Не хочу ли я навестить ее. Я не могу. Гости. Кто? Наконец ответил, что Гарбо. Как бомба. Сказал ей, что я позвоню ей позже. Вернулся с некоторым удовольствием. Гарбо в саду. Темно. Звезды. Отвез ее домой. Ворота в сад. Дорога. Темный дом. Сидели на террасе. Горы. Месяц в облаках. Спустил к бассейну. Она отвезла меня назад. Медленно пошла обратно. Позвонил Пуме. Три часа проговорили. Она сказала, что у Гарбо сифилис и рак груди. Она грязная, хвастунья и т. п. Разряд ревности, злости, слез, признаний, что она для меня делала и как она меня любила. Я смеялся довольно много. Сказал, что готов принести ей опталидон. Она лежала в постели. Усталая и бодрая. Снова ожила. Пошла на кухню, сделала сэндвичи с курицей, шампанское. Для меня ей ничего не жалко. Сварила турецкий кофе. Была нежна. Я ушел в пять.
Сегодня в полдень она позвонила. Не зайду ли я в студию. Пришел. Все посмотрел. Обед в «Литтл-Хангери». Домой. Она меня проводила. Поцеловала.
Наташа прислала письмо.
19.04.<1941. Вествуд, Лос-Анджелес> суббота
Пришла Гарбо. Пили кофе. У нее с собой куча витаминов. Смеялась. Назвала врачей рэкетирами. Поцеловались. Отправились в путь. Дорога через кустарник, почти лес, шли в гору. Собаки – пара французских бульдогов; какой-то юноша на лошади ехал рядом с машиной. Сильный запах земли, растений, мяты. Цветущий кустарник, трогательный, с белыми метелками. Ясный закат солнца, безо всяких фокусов. Дом какого-то архитектора, воздвигнутый из дверных ручек и дерева. Понравился шведке. Назад едем в сумерках. Глаза во мраке автомашины. Белые зубы и загорелая кожа. Сияющее, мимолетное, неясное.
Вечером ужин с Паулем Циннером. Потом с ним к Бергнер. Там Сэм Берман, драматург, еврей, толстозадый, скучный собеседник. Потом площадь, газоны, деревья, звезды. Снова чувство жизни, как в тот вечер, когда я один ехал от Гарбо и кто-то исполнял по радио Чайковского, а затем сообщал последние известия о войне. Несмотря ни на что – именно поэтому, несмотря ни на что! Найти то, что останется! И пытаться потом это воссоздать.
В «Шахерезаду». Поел в одиночестве под музыку. Несмотря ни на что! Именно! История: некто, многое переживший и совершивший во Франции, Испании и Португалии, наконец в безопасности, – и он, выдержавший самое страшное, разбивается о безразличие, веселую скуку и нетерпимую добродетельность, с которыми его слушают в этом мире.
Нашел известие: звонила Мерседес. Сегодня звонок повторился. Долгий разговор. Когда я уже хотел закончить, вопрос о Гарбо. Я ответил полностью безразлично. Она успокоилась. Я тут же перевел разговор, стал ей долго объяснять, как важно найти себя, те слова, которые останутся, и что это разрушение вызовет к жизни новую религиозность. Теперь она, скорее всего, перескажет наш разговор Пуме.
Фривольность с истиной – драгоценное преимущество серьезного человека.
В Пуме столько витальности, что она уже почти стала личностью.
22.04.<1941. Вествуд, Лос-Анджелес>
Солнце. Газеты. Шок, почти каждый день. Мир превращается в руины.
К вечеру получил рецензии*, посланные неотвратимым Руди. «Таймс» и «Геральд» – вполне прилично. Невольная ошибка – не Штайнера, а Керна принять за главного героя. Чистая выдумка всегда кажется более правдоподобной. Керн жил в Порто-Ронко до меня – это отодвигало ясную картину вымысла. Одна из рецензий очень злая: от некой дамы*, которая, как сказал Клемент, пригласила меня два года назад на обед, и я, естественно, не откликнулся. Она, однако, посчитала, что я испортил ей историю о беженце, которую она однажды предлагала Пуме.
Звонила Хедда Хоппер. Говорил с Гиттой*. Бергнер. Позвонил Руди. Зальц.
30.04.<1941. Вествуд, Лос-Анджелес>
Вчера люди с радио*. Вечером с Клементом просматривал глупые высказывания. Критика в «Нью-Йоркере»*. Плохая. Не находит действия и интересных людей. Второстепенные персонажи интереснее главных. Это верно. Я этого и хотел. Хотел представить Керна и Рут как заурядных людей. В этом, возможно, лежит ошибка сочинения. Должен был взять другие типы. Несомненно! В этом слабость. Учиться.
Сегодня днем смотрел экранизацию «Майор Барбара»*. Хорошо. После этого короткометражный фильм – восьмидесятипятилетний Шоу за письменным столом. Говорил. Произнес последние слова. Прощание. Бергнер плакала. Сказала, видит его определенно в последний раз. Крупный, хороший череп. Старые глаза. Жизнь высокого духа.
09.05.<1941. Вествуд, Лос-Анджелес>
Вчера поехал в Сан-Диего*. Клемент, как обычно, не готов. Крах. Нефтяные вышки. Море. Самолетостроительные заводы. Шумный Сан-Диего, что совсем не созвучно его названию. Обсудил все с Хадли. Сегодня в девять утра на границе. Проверка документов. Через границу. В американское консульство. Пообедал, потом снова туда. Консул Мокма. Из предосторожности взял два экземпляра «Возлюби ближнего своего». Хорошо. В три часа все готово. Обратно, в полчетвертого на границе. Около пяти часов все в порядке. Еще один бокал, потом назад. Вечер. Усталая Петер. Клемент простужен. В половине десятого в Беверли-Хиллз. Ужинал с Петер. Все прошло быстро. Определен срок пребывания.
30.05.<1941. Вествуд, Лос-Анджелес>
Вчера вечером нашел основную идею «Триумфальной арки». Похожа на полную отчаяния некую автобиографию последних лет – эмоционально.
Днем с Штернбергом – удивительно, как он раздувается от самодовольства. Во второй половине дня звонок от Гарбо. Спросила меня, как все прошло. Когда я ответил: «все отлично», она не очень обрадовалась. Вечером к Бергнер. Семьи Райш и Бауэр. Призрачная соната буржуазности. Потом еще
