Григорий Баталов - Ратное поле

Дело в том, что Михаила я знал еще из мест, где формировалась наша дивизия. Был он тогда типичным крестьянским парнем, ходил вразвалочку; на круглом, открытом лице часто появлялась доверчивая улыбка. По поводу, а иногда и без повода любил рассказывать: «Вот у нас в Ельце…» Затем он стал начальником артиллерии в полку, которым я командовал. Вместе прошли от Сталинграда до Южного Буга. Так что было чему обрадоваться.

— Как ты оказался в Москве? И как там в твоем Ельце? — наперебой задаю вопросы.

— В Ельце у меня жена осталась. А я здесь на курсах знания повышал. Отозвали меня после боев в Трансильвании. Езжай, говорят, учиться. Словно у нас на фронте мало этой учебы — на пять аттестатов зрелости хватит. Жаль, вас не было, в госпитале лечились.

— Долго еще учиться?

— Закончил! — с облегчением сообщил Михаил. И тут же добавил огорченно: — Назначают начальником артиллерийского полигона в тылу. Говорят, нужен опытный фронтовик. А с Золотой Звездой — еще лучше. Прошусь в дивизию — не отпускают.

— Тогда пошли со мной! — заявил я решительно. — Вместе начинали войну, вместе ее и кончить должны.

На московских улицах пахло крепким морозцем. В столице по всему чувствовались боевые успехи наших фронтов: все чаще гремели победные салюты. Слушая в госпитале сводки, раненые просили врачей ускорить лечение и выписку, рвались на фронт, в свои части. Неужели в управлении кадров не уважат просьбу двух фронтовиков, двух Героев Советского Союза?..

На второй день мы выехали с Михаилом на запад догонять далеко ушедший фронт. Добирались долго: поездами, попутными машинами, даже пешком. И догнали–таки нашу дивизию под Будапештом. Майор Дьякин получил назначение командиром артиллерийского дивизиона, а я — заместителем командира дивизии.

Между боями мы часто встречались, обменивались новостями. Однажды, весь светясь от радости, Михаил смущенно сообщил:

— Получил письмо из Ельца. Жена пишет: скоро у нас будет сын!

Открытое лицо майора Дьякина выражало счастливое удивление. Он был твердо убежден, что родится сын…

Стоял апрель сорок пятого. Наша дивизия вела бои в Австрии. В районе небольшого городка Цистердорф никак не удавалось сбить противника с небольших высот. Весь день шла яростная артиллерийская дуэль. Мой наблюдательный пункт расположился на возвышенности, а рядом, на пологом ее склоне, размещался НП командира дивизиона майора Дьякина, умело руководившего огнем своих батарей.

Почему–то мне вспомнилось форсирование Днепра, Тогда начарт полка, преодолевая неимоверные трудности, сумел вместе с головными ротами переправить на правый берег полковые минометы и орудия. В тот момент, когда пехота только выходила из воды, артиллеристы уже прикрывали ее огоньком. Не было у пехоты более верного и надежного боевого друга, чем полковая артиллерия. И тогда, в первый день боев на правобережье, мы удержали плацдарм только благодаря командирскому мастерству Дьякина, искусству его артиллеристов и минометчиков. Там, на Днепре, Михаил Дьякин и стал Героем Советского Союза.

Вот и под Цистердорфом наша артиллерия не жалела огня. От противника, державшего рубежи на противоположных высотах, наши войска отделяла широкая долина. Трудно пришлось бы пехоте при штурме вражеских позиций, не будь надежной огневой поддержки.

Солнечным апрельским утром началась вражеская контратака, в долину сползали «тигры» и «фердинанды». Длинноствольные пушки вели яростный огонь по нашим позициям. И здесь случилась беда: танковый снаряд угодил в НП, где находился майор Михаил Дьякин. Еще не успев понять, что случилось, я оторопело смотрел на развороченный НП, на разбитую рацию, на обрывки телефонных проводов…

Останки Героя Советского Союза майора М. Дьякина похоронили в Вене…

И вот — заметка в «Красной Звезде». Значит, не ошибся Михаил — у него родился сын. И назван тоже Михаилом. Став солдатом, он овладел артиллерийской профессией отца. Служил отлично, был одним из лучших наводчиков батареи, свято берег славное имя отца–героя.

Через некоторое время мне довелось встретиться с Михаилом. Он оказался простым скромным парнем. Меня поразило его удивительное сходство с отцом: такой же круглолицый, такая же мягкая, добродушная улыбка, тот же открытый взгляд… Не зря Михаил Дьякин в свое время так радовался будущему сыну, так ждал его. Сын оправдал его надежды.

СЕДОЙ ЛЕЙТЕНАНТ

Мне б только

До той вон канавы

Полмига,

Полшага прожить.

Дважды снаряд в одну воронку не попадает — так учили новичков опытные солдаты. Однако не фронте бывало всякое…

Это случилось на венгерских равнинах в начале февраля сорок пятого. Противник танковым тараном проломил оборону одной из частей нашей дивизии и прорвался в ее тылы.

Командир огневого взвода минометной батареи лейтенант Григорий Волков, расстреляв последние мины, вместе с ездовым грузил на повозку ствол, опорную плиту и двуногу–лафет 82‑миллиметрового миномета. Рядом отбивалась наша пехота, и лейтенант в грохоте боя не расслышал близкой беды. Из–за лесопосадки внезапно вынырнула желто–зеленая морда вражеской «пантеры». Длинный пушечный хобот, раздвинув тонкие деревца, нагло нащупывал цель.

— Гони! — крикнул Волков ездовому.

Пожилой солдат хлестнул вожжами по крупам лошадей, и они так лихо рванули с места в галоп, что лейтенант едва успел вскочить в повозку.

Солдат стоял во весь рост и покрикивал на лошадей. А они неслись по ровному полю, вытянув шеи, разбрасывая мерзлую землю из–под копыт. Незакрепленная минометная труба билась о борта повозки, подпрыгивая вместе с тяжелой плитой, когда колеса наскакивали на кочки и рытвины.

Лейтенант Волков повернул голову и увидел, как сорокапятитонная «пантера» утюжила огневую позицию, которую только что занимали минометчики.

Лошади неслись вскачь, и расстояние между повозкой и танком с каждой минутой увеличивалось. Но вот башня «пантеры» повернулась, пушечный ствол стал нащупывать повозку. Первым желанием Волкова было соскочить на землю и спрятаться в какую–нибудь щель, но поросшее жухлой травой поле было ровным, как стол. Да и поздно уже: из танковой пушки блеснуло пламя. Совсем рядом взорвался снаряд. Колесо, подскочив метра на два, покатилось по полю. Взрывная волна подбросила лейтенанта, и он вылетел из повозки.

Очнулся Волков от резкой боли в плече. Успел заметить, как обезумевшие лошади мчались вперед и повозка, словно птица с подбитым крылом, чертила осью мерзлую землю, оставляя на ней извилистый след. Солдат–ездовой, видимо, погиб при взрыве.

В этот момент послышался угрожающий грохот. Вражеский танк шел прямо на Волкова.

Превозмогая нестерпимую боль, лейтенант вскочил и, почти не чувствуя ног, побежал туда, где должны были находиться огневые позиции артиллерийского полка. На бегу Волков жадно искал глазами хоть какой–нибудь ориентир, хоть какую–нибудь примету позиций. А спиной, всем телом чувствовал нацеленные стволы пушки и пулемета.

Танк был уже в сотне метров. Волков старался бежать не прямо, а зигзагами, чтобы помешать прицельному выстрелу. Мелькнула мысль — на зигзаги уходят время и силы, не лучше ли бежать прямо? С каждой секундой тело ждало горячей пулеметной очереди или тугой волны снарядного взрыва. Но вражеское орудие и пулемет молчали. Зато все слышнее, все громче гремел угрожающий лязг гусениц. Повернув на бегу голову, Волков отчетливо увидел траки гусениц, отверстия орудийного надульника, хищное пулеметное рыльце. «Значит, хочет раздавить…» — обожгла мысль. И ноги стали еще тяжелее. Лязг гусениц все приближался. Казалось, уже слышится запах выхлопных газов. А вокруг ни бугорка, ни окопчика, хотя бы маленького, чтобы спрятаться или попытаться обмануть врага.

На какой–то миг лейтенанту показалось, что он стоит на месте, хотя от бега спирало дыхание и темнело в глазах. Пот ручьями заливал лицо, мокрая гимнастерка прилипла к телу. Хотел было сбросить на ходу шинель, но это задержало бы на какие–то секунды бег. И Волков, не останавливаясь, мчался дальше. По грохоту можно было определить — танк шел метрах в тридцати, и это расстояние с каждой секундой сокращалось. Теперь лейтенант лишь опасался того момента, когда смрадное чудище приблизится вплотную и надо будет повернуться, чтобы встретить смерть лицом к лицу.

Вдруг появилась предательская мысль: а стоит ли бежать дальше? И куда? Может, достать пистолет и — конец страху? Но что–то было сильнее этой мысли, и оно несло и толкало вперед — видно, еще теплилась надежда на спасение.

Где же огневые позиции артиллеристов? Справа или слева? И есть ли кто на них? Утром позиции нещадно бомбила фашистская авиация, по ним прошелся артналет. Ездовые, доставлявшие боеприпасы, сообщили: артиллеристам сильно досталось, их окопы и ровики перепаханы воронками, много убитых и раненых.