Борис Фрезинский - Писатели и советские вожди
26 января 1937 г. «Литературная газета» напечатала передовую статью «Нет пощады изменникам!» и массу писательских откликов на московский процесс — статьи А. Толстого, К. Федина, Ю. Олеши, А. Новикова-Прибоя, М. Шагинян, Вс. Вишневского, М. Козакова, Л. Леонова, В. Шкловского, И. Бабеля, А. Караваевой, М. Ильина, С. Маршака, Н. Огнева, А. Платонова, Г. Фиша, Л. Славина, В. Луговского, К. Финна, Д. Мирского, Б. Лавренева, Р. Фраермана, А. Малышкина.
На впечатляющем фоне разогретой писательской публицистики («К стенке!» — требовал Вишневский, «Террарий» — гвоздил скамью подсудимых Леонов), вымученно-сдержанной была короткая заметка Бабеля («Такой программы мы не хотим», — было сказано в ней о названной в обвинении фашистской «программе» обвиняемых). Писатели говорили о подсудимых как о покойниках. Н. Огнев назвал Радека «космополитическим шутом и негодяем», Л. Славин — «кровавым пошляком», А. Платонов отказал подсудимым в праве называться людьми и призвал коллег художественно изобразить нелюдей («„Душа Радека“ в свободном, типическом, так сказать, виде — поддается изображению»), поскольку «нет уверенности, что мы никогда в будущем не встретимся с еще более уродливыми фашистскими чудовищами». Газета писала, что за «преступниками и убийцами» стоит «матерый бешенный волк фашизма Иудушка-Троцкий», который «еще жив». Обо всем этом поэты говорили стихами. В. Гусев связал «диверсии» Радека с Украиной:
Школьники Киевщины в тетрадяхПишут стихи о своей стране,Это их счастливое детство РадекХотел спалить на фашистском огне.
Другой опус назывался «Мастера смерти», в нем вспоминались недавние годы, когда
Подлые шпионы и бандитыРадеками терлись возле нас.Может быть, еще не все добиты —Крепче руки и острее глаз!
Этой поэтической находкой начинал 1937-й перспективный Евгений Долматовский.
28 января государственный обвинитель Вышинский потребовал казни всех подсудимых. Он с наслаждением процитировал статью Радека «Троцкистско-зиновьевская банда и ее гетман Троцкий»: «Уничтожьте эту гадину! Дело идет не об уничтожении честолюбцев, дошедших до величайшего преступления, дело идет об уничтожении агентов фашизма» и резюмировал: «Так писал Радек. Радек думал, что он писал о Каменеве и Зиновьеве. Маленький просчет! Этот процесс исправит эту ошибку Радека: он писал о самом себе!»[324]
29 января Радек выступил на процессе с длинным последним словом; он полностью отдал его «разоблачению» Троцкого. Увлекшись, Радек ляпнул посреди речи «товарищи судьи», но был прерван бдительным председателем Военной коллегии Верховного суда Ульрихом: не товарищи, а граждане. В заключение Радек исполнил последнее требование Сталина и призвал еще не арестованного Бухарина «сложить оружие» и признаться в террористической деятельности. Снисходительности Радек у суда не просил: верил, что это ему гарантировано.
Лион Фейхтвангер запечатлел Радека на процессе в печально знаменитой книге: «Писателя Радека я тоже вряд ли когда-нибудь забуду. Я не забуду, ни как он там сидел в своем коричневом пиджаке, ни его безобразное худое лицо, обрамленное каштановой старомодной бородой, ни как он поглядывал в публику, большая часть которой была ему знакома, или на других обвиняемых, часто усмехаясь, очень хладнокровный, зачастую намеренно иронический, ни как при входе клал тому или другому из обвиняемых на плечо руку легким нежным жестом, или как он, выступая, немного позировал, слегка посмеиваясь над остальными обвиняемыми, показывая свое превосходство актера — надменный, скептический, ловкий, литературно образованный… Из семнадцати обвиняемых тринадцать — среди них близкие друзья Радека — были приговорены к смерти; Радек и трое других — только к заключению. Судья зачитал приговор, мы все — обвиняемые и присутствовавшие — выслушали его стоя, не двигаясь, в глубоком молчании. После прочтения приговора судьи немедленно удалились. Показались солдаты, они вначале подошли к четверым, не приговоренным к смерти. Один из солдат положил Радеку руку на плечо, по-видимому, предлагая ему следовать за собой. И Радек пошел. Он обернулся, приветственно поднял руку, почти незаметно пожал плечами, кивнул остальным приговоренным к смерти, своим друзьям, и улыбнулся. Да, он улыбнулся»[325].
Приговор был зачитан 30 января, и Радек получил 10 лет. Писатели, требовавшие его казни, возможно, удивились, но, понятно, не протестовали (не из гуманизма, а сугубо из осторожности). Они не знали, что вместо 120 месяцев Радек отсидит 32, после чего будет казнен подосланными в камеру уголовниками. Это произойдет в мае 1939 г., когда сговор Сталина с Гитлером начнет приобретать вполне осязаемые черты — сговор, к которому, по некоторым оценкам, Радек имел прямое отношение[326].
30 января 1937 г. состоялось общемосковское собрание писателей, посвященное итогам процесса. Председательствовал А. Лахути, в президиуме сидели Ставский, Кирпотин, Фадеев, Вс. Иванов, Серафимович, Новиков-Прибой, Маркиш, Леонов[327]. Доклад сделал Фадеев; о Радеке он говорил так: «Что представляет собой Радек? Радек это человек без роду, без племени, без корня. Это порождение задворок второго интернационала, заграничных кафе, вечный фланер, перелетчик и туда и сюда. Русский рабочий класс, пришедший к власти, пытался его переделать, но Радек предпочел гнить заживо и пошел в троцкистское подполье». Затем выступили К. Федин, Вс. Иванов, В. Ставский, Л. Никулин, А. Новиков-Прибой, В. Герасимова, В. Киршон, А. Безыменский, Ф. Березовский, В. Инбер[328], Вс. Вишневский, а также иностранные коллеги товарищи Иоганнес Бехер и Мартин Андерсен Нексе. Непосредственно о Радеке вспоминали Вс. Иванов («Радек, этот наиболее болтливый бандит всей шайки, постоянно выпячивающий себя на первое место — приемами ли, гримом ли бездарного клоуна, многоглагольствованием ли…»), Л. Никулин («Я видел еще одну встречу у покойного А. М. Горького, когда тот же Радек паясничал, кривлялся и обличал наших французских друзей в том, что они неправильно понимают революцию. Вышинский имел перед собой блестящего болтуна, такого мастера анекдотов с антисоветским душком, как Радек. Он дал Радеку высказаться. Но в конце концов он сразил его беспощадными репликами и Радек поник и замолчал…») и А. Безыменский, который воспользовался случаем, чтобы свести личные счеты с политическими покойниками, не мог он им простить убийственной иронии по адресу своей музы, и, хотя Бухарин еще был на свободе, Безыменский о нем и об осужденном Радеке говорил, как о равновеликих диверсантах: «Они разделили между собой роли: Бухарин уничтожал пролетарских писателей у нас в стране, Радек это делал по отношению к Западу»[329].
Аналогичное собрание прошло и в Ленинграде, на нем выступили Зощенко, Лавренев, Марвич, Чумандрин, Либединский, Козаков.
1 февраля 1937 г. «Литературная газета» напечатала статьи о закончившемся процессе — Тренева, Лидина, Соболева, Тынянова, Бергельсона (по телефону из Биробиджана), стихи Д. Бедного, Маркиша, Исаковского… пяти страниц оказалось мало, чтобы удовлетворить всех — в архиве газеты сохранились правленые материалы, не попавшие в номер: статья Бруно Ясенского «Кузнецы войны» (в ней был такой пассаж о Радеке: «В своем последнем слове Радек, все еще пытаясь выкарабкаться из грязи и мрази на ходулях высокой политики, назвал троцкизм — кузницей войны. Правдивости этого показания мы не имеем основания не доверять. Это было для нас ясно — без высокоавторитетного признания троцкистского „министра иностранных дел“»[330]), статьи Е. Зозули «Убийцам нет места в советской стране», П. Антокольского «Безжалостные уроки», П. Яшвили «Презрение родины» (в ней были и такие слова: «С именем Берии связан небывалый, сталинский расцвет нашей страны»[331]). Агния Барто в статье, продиктованной по телефону, говорила: «Особенно меня возмущает Радек. Писать статьи против фашизма и „параллельно“ договариваться с фашистами о том, чтобы „в той или иной форме“ удовлетворить их хищнические аппетиты. Это самая страшная степень человеческого падения»[332]. Ленинградский поэт Вольф Эрлих писал о подсудимых: «Одного из этих людей мы знаем и как журналиста. Книга Радека о товарище Сталине вышла не так уж и давно. Это мелочь в сравнении с остальным, но каким же нужно быть подлецом, чтобы написать эту книгу! Бедный Азеф! Он выглядит эгоистичным ребенком рядом с этими людьми»[333]. (Эти «бестактные» строки, разумеется, были вымараны — бедный Эрлих![334]) Масса купюр и в статье Ю. Юзовского (политическая неумелость будущего космополита, неадекватность его лексики 37-му году заставила редакцию забраковать следующие фразы: «Народ доверял этим людям. Народ поручал им ведать центрами, от которых зависела жизнь, здоровье, будущее», «Пуще всего они клялись в любви к тем двум человекам, имена которых — имена Ленина и Сталина — являются священными для народа. Это был ловкий ход. Они хотели польстить народу, глубже войти в его доверие, завоевать к себе доброе его отношение. Поэтому их фамилии звучали довольно импозантно: Зиновьев, Каменев, Пятаков, Радек, Сокольников», «Троцкий не может простить, что в этом великом „споре“ перед мировым ареопагом оказался прав не он — шумный и гениальнейший Троцкий, а вот этот скромный человек в солдатской шинели»[335]).
