Александр Терещенко - Быт русского народа. Часть 6

В валкуровую ночь, которая известна в Германии и Швеции, накануне первого мая бегают мужчины с зажженными пуками соломы, привязанной к длинным шестам, и стреляют в соседние горы. Это делают для того, чтобы разогнать чертей и ведьм, кои собираются на ту пору во множестве и замышляют истребить все растущее и засеянное [99]. В других местах Германии первого мая добывают огонь трением дерева и раскладывают из него огонь в печи. Там думают еще, что в валкурову ночь колдуны, чародеи и ведьмы собираются на гору Броккен или Блокcберг, как в Киеве на Лысую гору, совещаются с нечистой силою о истреблении садов, полей, рогатого скота, лошадей и других животных. Ведьмы со всем своим причтом получают тогда способность принимать на себя виды разных животных: летают змеями, ездят верхом на лопатах и помелах [100].

У франков и англичан существовали долгое время в начале средних веков майские собрания, называвшиеся майскими полями, на коих присутствовал народ. Тут рассуждали о делах общественных, писали законы, и короли предлагали свои постановления. По закрытии совещаний пировали и веселились.

Во Франции еще при св. Людовике IX[101]ставили зеленые деревья перед его дворцом, домами городских мэров и знатных господ. В Португалии и Испании одевают хорошенькую девушку в белое платье, убирают ее голову венком из цветов, возводят на приготовленное возвышенное место и провозглашают ее маем или богинею розового месяца. Другие молодые девушки, одетые также в белое платье и украшенные цветами, но без венков, окружают ее и поют песни; прочие делают сбор для своей царицы.

Кто не знает, что на Скандинавском полуострове и в древней Англии избирались из обоего пола юные майские цари и царицы? Головы их украшали венками и водили вокруг высокого майского шеста.

Архиепископ упсальский Иоанн Магнус был наименован майским царем (1596 г.) самим королем и был торжественно водим по улицам в венке.

В месяце мае, называвшемся у нас в древности травнем [102], совершались жертвоприношения духам, покровительствовавшим растениям и водам. Богемцы отправляли празднество в честь колодцев, с многочисленными жертвоприношениями [103].

В некоторых местах Польши праздновали с языческими обрядами май в честь богини мая и ей приносили жертвы.

Это празднество заимствовано от германцев и, должно думать, не ранее XIII в., потому что оно до сего времени не было им известно. При короле Сигизмунде Августе, последнем из Ягеллонова дома (в конце XVI в.), существовал еще обычай, заимствованный от германцев, что молодые наряженные женщины собирались на луг, составляли хоровод, плясали и пели песни в честь весны. В Литве первое мая было народное празднество. На лугу ставили зеленое дерево, испещренное разноцветными лентами. Девушки, молодые женщины и молодые мужчины, избрав из своей среды ловкую красавицу, именовали ее богинею май, надевали ей на голову свежий венок, обвивали весь ее стан березовыми ветвями и отправлялись к зеленому дереву: тут плясали и пели, повторяя: «О, майя, майя [104]. Словаки, лузийцы, чехи и поляки встречали маем весну и прогоняли из селений марену (смерть природы). Девицы из Липтова и Любели собираются на цветную или смертную неделю, выносят из села на высокое место мурену в женском изображении…

Мальчики несут за муреной дедушку (дедка) в мужеском образе, одетого весьма бедно…

Дедушку представляют сидящим всю зиму в хлебных амбарах и поедающим хлеб, потому с весной выносят его. Мурена превращена в Малороссии в мару. В кралодворской рукописи изображается марена смертью. Там сохранилось народное верование, что если пробежит по телу дрожь, то это значит марена (ваша смерть).

Немецкие ремесленники, художники и находившиеся на службе в Москве совершали в немецкой слободе кокуй, гулянье первого мая, которое в простонародии проименовалось немецкими станами. Петру I так понравилось это гулянье, что он обратил его в народное. Во всей России празднуют ныне первое мая. В деревнях и селах веселятся поселяне на травке-муравке. Распевают песни и угощают друг друга. Парни и девушки составляют игры и хороводы. В губернских городах справляют первое мая в городском саду, в коем играет музыка и поют песенники. Сюда съезжается весь город. С наступлением вечера освещаются аллеи разноцветными огнями, и все гуляющее спешит поздравить губернатора с первым маем. Потом сжигают вне сада фейерверк, а в вокзале начинают танцы, которые оканчиваются с рассветом дня. В Петербурге и Москве майское гулянье господствует в большей степени, потому что им встречаются все предстоящие весенние и летние удовольствия.

В Петербурге первое мая празднуется с изысканной роскошью. Гулянье бывает в Екатерингофе[105]. Император и весь Императорский дом удостаивают гулянье своим посещением. Дипломатический корпус, знатные государственные чины, вельможи и дворянство участвуют во всеобщем веселии. Тысячи богатейших экипажей устилают дорогу, ведущую к саду. Прелестный пол отличается дорогими и щегольскими одеждами. Все и повсюду блестит золотом и вкусом. Кажется, что каждый хочет затмить друг друга сиянием и роскошью одежд. Сотни тысяч народа стекаются сюда. Музыка, качели и горы увеселяют любителей забав. Сотни палаток с разными сладостями разбиты в саду. Тысячи разносчиков с яблоками, апельсинами, коврижками и т. п. снуют по всем направлениям.

Гулянье начинается около двух часов пополудни и продолжается, если стоит хорошая погода, до рассвета.

В старые годы воспитанники духовного звания отправлялись первого мая в поле со своими наставниками для забав, которые посему получили название майских рекреаций. Особенно отличались рекреациями переяславская и черниговская семинарии, харьковский коллегиум и киевская академия. К первому числу мая пекли заблаговременно пироги, готовили жареное и варили на поле молочную кашу или ее приносили приготовленною из риса с изюмом И другими сладостями. Обед и все угощение приготовлялось из собранных складчиною денег. Распоряжение общим угощением поручалось особо ловким молодым людям, которые, прибыв на поле прежде всех с запасом дополнительным: медом, пивом, винами, настойками и наливками, готовили столы для своих товарищей и гостей. Некоторые из студентов и семинаристов отряжались от своего общества еще накануне праздника пригласить на рекреацию ректора, инспектора и прочих наставников, прося их почтить празднество высоким своим посещением и удостоить поесть и попить. Другие, отличные в знании элоквенции и пиитики, сочиняли похвальные слова, диалоги, гимны, кантаты, и все, что льстило самолюбию наставников, не забывая вознести их тропами и фигурами и уверить нелицемерно, как они высоко почитают и любят их. Если бы случилось, что для написания торжественных стихов недостало вдохновения, то собирали совет: как бы тут помочь? По долгом и жарком прении решалось просить учителя элоквенции прибавить вдохновения к их речи. Все одобрительным голосом произносили: ехсеllenter! fiat sic (превосходно! да будет так). В самый день рекреаций собирались воспитанники поутру на сборное место, одетые в праздничное платье, и отправлялись веселой толпою торжествовать первое мая. Там до прихода своих наставников иные забавлялись уже в мяч. Прочие помогали ставить и накрывать столы с кушаньем и заботились, чтобы все было готово и сделано хорошо. Когда начинали сходиться званые гости, тогда встречали их приветствием, а главного, почтеннейшего и любимого, встречали музыкою и провожали с поклонами до первого места. Спустя несколько времени подносили закуску, а потом подавали обед. Товарищи садились за другими столами. Во время обеда играла музыка и пили за здоровье своих начальников и учителей. Когда у робких питомцев развязывались язычки, тогда собирались говорить похвальные слова. Каждый поочередно вынимал из-за пазухи согретую пламенным сердцем речь и говорил до того, что весь захлебывался от пота, который катился с него градом, вместо радостных слез. Пылкий вития еще не окончил: он только начал; он твердит во всеуслышание, что все его товарищи глубоко запечатлели в своих сердцах высокие и мудрые правила своих мудрейших наставников. От слов его сверкали молниеносной восторженностию глаза наставников, которые, <будучи> уже наэлектризированы излиянием сочувственной души, требовали бокалов за преуспеяние в науках. Им подавали безмерные, но наполненные воспламенительным одушевлением. Наставники после этого не слышали, что им льстили, а панегиристы сами не знали что несли и до того заносились, что одно утро раскрывало им глаза — они вставали из-под кустов от преуспеяния.