Мстислав Толмачев - Такая долгая полярная ночь.

Питание было под контролем лагерной медицины, нам его приносили и раздавали, ничего у нас не украв. Хоть «наркомовская» норма питания и была скудной, но она выдавалась в «слабосилке» без утайки. От цинги регулярно пили горькую терпкую настойку стланика или иголок лиственницы.

Тепло и отсутствие подневольного труда на морозе и колымском ветру, а также много свободного времени располагало меня углубиться в мысли. Анализируя свое положение и положение тысяч таких же, как я, рабов, я пришел к выводу, кто главный палач и убийца, и где его резиденция. Этот кремлевский затворник был главным шахматистом, играющим на шахматной Доске Смерти. А все прочие разных рангов были соучастниками этой дьявольской Пляски Смерти. Здесь же на Колыме нас убивала в рассрочку мелочь: палачи, дегенераты и разные отбросы человечества.

Глава 33

«Отечество наше страдаетПод игом твоим, о злодей!»

Лежа на верхних нарах в этой «слабосилке» и наслаждаясь теплом, когда, как мне казалось, каждая молекула моего тела с жадностью впитывала нагретый воздух, я предавался своим мыслям. Ничто не отвлекало меня, и я задумался.

Мысль о том, что я, как и многие, обречен на смерть, что медленное умирание, «смерть в рассрочку» щедро отпущена мне властью. Да, советской властью, правительством «первого в мире социалистического государства», что мне уготована смерть в стране, где так «вольно дышит человек». Уверенность, что никогда не увижу свою мать, Аню и всех близких и родных мне людей, все более овладевала мною. И все более я утверждался в мысли, что этот главный — Иосиф Джугашвили с партийной кличкой Сталин — все знает, и все эти зверства творятся с его ведома. Повелитель жестокостью нагонял страх и принуждал к повиновению. И вся «страна социализма» прославляла его! Слабосилка, где я находился, в лагере рудника имени Лазо (Юго-Западное горно-промышленное управление Дальстроя МВД) лишь на время продляла наше существование. Возможно, что слабосилка была организована по инициативе медицинских работников лагеря. Ведь большинство медиков были заключенные, а среди них не так уж много было сволочей. Как пример гуманного отношения приведу факт, рассказанный мне одним заключенным, который лежал в лагерной больнице и был выписан после лечения. Он сказал, что в регистратуре больницы работает заключенный командир крейсера «Красный Кавказ». Спасибо тем, кто вопреки гибельному заданию, спущенному свыше, пытался спасти клейменных тавром «врагов народа».

Я понял, что много было людей, которые солидаризировались с властью «за боюсь», как говорили заключенные. Страх за себя и семью, надо думать, запирал критические уста, а у многих отверзал уста для славословия.

Пребывание мое в слабосилке закончилось и был я направлен в подсобную бригаду, которую использовали на наружных работах. Несмотря на некоторую передышку от мороза и тяжелых работ, я все же был слаб и движения мои были замедлены, я двигался, как во сне и понимал, что это тоже болезнь. Помогая рабочему (заключенному) на пилораме, я наступил на обрезки дерева, поскользнулся и упал грудью на пилораму, где бешено вращалась циркулярная пила. Я упал, невольно подставив бок пиле, полетели обрывки бушлата и вата. Рабочий на пиле, с лицом белым от ужаса, выключил рубильник и отчаянно заорал. Прибежал бригадир, бледный, он кинулся ко мне. Но я уже стоял на своих ногах и не чувствовал никакой боли. Бригадир ощупал меня, задрал на мне бушлат и поддетую под ним телогрейку, обнажив мой бок, он убедился, что зубья циркулярки, разорвав бушлат и телогрейку, на какие-то миллиметры не достали до тела. «Ну и счастлив же ты!» — воскликнул он. Не менее его я сам был удивлен, что не лежу с выпущенными из меня внутренностями. На разных работах пришлось мне работать, все больше ощущая, как тают мои силы. И все больше убеждаясь, что я обречен, что мне суждено умереть здесь, на Колыме.

Глава 34

«Но раб есть раб, и не в его власти решать свою судьбу.»

Незаметно режим в отношении 58-й статьи как-то ослаб. Наша внутренняя зона, куда мы были водворены, не проверялась, ворота были нараспашку, и мы свободно ходили по большой зоне, а некоторые переселились в другие бараки. Только позднее я догадался, что мы обязаны тому факту, что Сталинград не пал, что Красная армия добилась ряда успехов на фронтах. Необходимость расстрела осужденных по 58-й статье отпала. Приближалась весна, зима 1942 года была на исходе. И опять чины Дальстроя МВД решали нашу судьбу. На руднике Лазо стали собирать этап. Конечно, каждый начальник лагеря старается отправить в этап всех тех, кто ему не нужен. В этап идут «доходяги», т.к. они не работники, штрафники, т.е. разные мелкие шкодники и очень редко воры, которых не назовешь кусочниками или торбохватами. Таким образом, в этап зачисляются ослабленные, нередко кандидаты на тот свет, и всякая воровская мелочь. И вот нас в теплый весенний день доставили в Сеймчан. Пересыльный лагерь состоял из нескольких больших бараков-палаток. Двухъярусные нары. Чисто, сквозь брезент потолка светит солнце. В том бараке, куда вошел я, людей мало, просторно, и я выбрал себе место на верхних нарах. Вероятно, недавно из лагеря уже ушел этап, а после санобработки помещений приняли наш этап. Около меня держится какой-то парень тоже с рудника Лазо. Я его не знаю, но чувствую, что ему одиноко. Его товарищи по бригаде в этап не попали, и он решил держаться около одного из лагеря в военной гимнастерке, т.е. около меня. О себе он ничего не рассказывает, да это и не принято в лагерной жизни. Редко бывают среди заключенных задушевные беседы. Ночи светлые, «белые», как обычно в высоких широтах после ухода зимы. На верхних нарах пусто. Ложусь, конечно, одетый, по соседству парень с Лазо и неподалеку какой-то цыган. Он не стар, но лицо его изрядно потрепано. Рано утром просыпаюсь, левый карман гимнастерки расстегнут, исчезла фотография Ани и кое-какие мелкие бумаги. Денег у меня не было. От моего резкого движения просыпается парень, мой спутник по этапу. «Пополоскали», — говорю ему. «Это он», — кивает он на цыгана. Цыган притворяется, что спит. Наваливаюсь на него и крепко сжимаю его горло. Парень садится ему на ноги. Животный ужас в его глазах. «Гад, — шепчу я, — крохобор, сейчас подохнешь». Парень, сидя на ногах цыгана, обшарил его. «Куда девал?» — спрашиваю. Цыган глазами указывает на потолочную балку, на которую натянут брезент палатки-барака Достаю то, что он украл: самодельный из голенища сапога бумажник и в нем фото Ани и моя армейская фотография. Мы отпускаем цыгана. «Живи, сволочь», — говорю на прощанье я. Цыган исчезает.

Наконец нас согнали на перекличку перед этапированием. Куда? В какие гибельные места нас, как негров-рабов в не столь уж далеком прошлом, повезут? Какой-то полуграмотный тип в военной форме, должно быть самый образованный из охраны, по формулярам стал выкрикивать фамилии заключенных, отбираемых на этап. Выкликнутый отвечал: «Я» или «Здесь» и отходил в сторону к куче уже отобранных для этапа и охраняемых. Но вот я услышал, как грамотей» выкрикнул мою изуродованную им фамилию. Впрочем передам это в транскрипции: «Толмачев, он же Мостислов, он же Павлович». «Я», — выкрикнул я, а стоящие рядом со мной блатные с уважением посмотрели на меня. Это надо же: у парня три «кликухи», т.е. клички. Видно опытный и отпетый человек! Потом мы плыли вниз по Колыме. Плыли для меня в неизвестность. Но ведь раб и не должен знать, куда его везут. Некогда и неграм, когда их из Африки везли в трюмах парусников в Америку, не сообщали маршрут путешествия. Плаванье наше протекало без каких-либо существенных происшествий. Запомнился только один эпизод, когда я потребовал, чтобы баланду получали, соблюдая очередь, так как тут все равны и нет особо важных. Тогда ко мне подскочил один из воришек, тип, имеющий весьма потрепанный вид. Молод, но заостренное худое лицо с впалыми щеками землистого цвета, полубезумные глаза — все говорило мне, что этот воришка на воле злоупотреблял морфием или кокаином. Ощерясь своим узкогубым ртом, показывая свои гнилые зубы, он бросился ко мне драться. Ударил меня головой в подбородок, «взял на калган». Я не ожидал этого, видя в нем просто нервного, точнее психопата. Получив от него удар, я с правой руки дал ему крюк по голове и одновременно левой рукой сильно ударил его в грудь. Он отлетел от меня и чуть не упал, его поддержали своими руками другие воры. Он что-то выкрикивал ругательное в мой адрес. Я различил слово «падло». «Ты сам падаль», — возразил я, — и не грози мне, живи спокойно, чтобы тебя такого бешеного не задавили». Позднее я узнал, что его фамилия «Счастный». Фамилия чешская, но явно не настоящая. Скорее всего кличка, превращенная в фамилию. В результате этой потасовки губы мои от удара головой этого психопата были разбиты об мои еще не выпавшие от цинги зубы. Миску баланды я отдал одному из своих соседей по этапу.