Борис Фрезинский - Писатели и советские вожди
На другой день Уншлихт распорядился тираж книги конфисковать. Узнав об этом, Троцкий уже 2 августа 1922 г. написал записку членам Политбюро Каменеву и Сталину:
Тов. Каменеву и тов. Сталину.
По поводу записки т. Уншлихта № 81423 от 1 VIII.
В соответствии со всей нашей политикой по отношению к литераторам предлагаю арест книги Пильняка немедленно снять и объяснить его как недоразумение. 2 VIII 22 г.
Л. Троцкий[162].Сталин, похоже, на обращение Троцкого не отреагировал. Тогда 4 августа Троцкий обратился официально в секретариат ЦК (не упоминая фамилии Сталина):
В<есьма> спешно. Совершенно секретно.
В секретариат ЦК. Копия Л. Б. Каменеву.
Предлагаю немедленно поставить на разрешение Политбюро вопрос о конфискации, наложенной на книгу Пильняка «Смертельное манит». Ни по содержанию, ни по форме эта книга ничем не отличается от других книг Пильняка, которые, однако, не запрещены и не конфискованы (и совершенно правильно). Обвинение в порнографии неправильно. У автора наблюдается несомненная склонность к натуралистической необузданности. За это надо его жестоко критиковать в печати. Но натуралистические излишества, хотя бы и грубые, несомненно, в художественном произведении не являются порнографией. В отношении автора к революции та же двойственность, что и в «Голом годе». После того автор явно приблизился к революции, а не отошел от нее. В согласии с уже состоявшимся решением ЦК по отношению к авторам, развивающимся в революционном направлении, требуется особая внимательность и снисходительность. Конфискация есть грубая ошибка, которую нужно отменить немедленно. 4. VIII — 22 г.
Л. Троцкий[163].На письме помета: «Согласен. Л. Каменев».
10 августа 1922 г. на заседании Политбюро по сообщению Троцкого было принято решение, в котором легко ощутим почерк Сталина:
О конфискации книги Б. Пильняка «Смертельное манит» (Троцкий).
а) Отложить до следующего заседания, не отменяя конфискацию.
б) Обязать Рыкова, Калинина, Молотова и Каменева прочесть рассказ Пильняка «Иван да Марья», а всех членов ПБ — повесть <Пильняка. — Б.Ф.> «Метель» в сборнике «Пересвет»[164]
Через неделю, 17 августа 1922 г., Политбюро постановило:
Предложить ГПУ отменить конфискацию книги Пильняка «Смертельное манит»…[165]
Мотивированная позиция Троцкого по поводу книги Пильняка отнюдь не означала проявления с его стороны идеологического либерализма. 4 августа 1922 г., в тот же день, когда Троцкий писал в секретариат ЦК, протестуя против конфискации книги Пильняка, он направил Сталину и Каменеву и другое письмо:
т. Сталину,
т. Каменеву Л. Б.
В Москве начал выходить альманах «Авангард»[166] с участием партийных товарищей под редакцией Оскара Блюма[167]. Что это значит? Неужели же он на свободе и имеет возможность даже редактировать сборники? Он неизбежно станет источником величайшей заразы. Полагаю, что тут нужно принять решительные меры.
4/VIII 22 г. № 440, Л. Троцкий[168].9 августа Троцкий запрашивал Каменева (видимо, речь шла о списке литературы): «Включен ли в список Нестор Котляревский? Его речь „Пушкин и Россия“, изданная Академией наук (по распоряжению академика Ольденбурга[169]) насквозь пропитана реакционно-крепостническим идеализмом»[170].
Троцкий присылал Каменеву некоторые свои тексты; скажем — письмо поэту Городецкому[171] по вопросу объединения писателей, которое считал важным (в этом письме критически обсуждался план Городецкого деления писателей на категории; конкретные варианты Троцкий оспаривал: «Почему Брюсов, коммунист и, если не ошибаюсь, член партии отнесен к одной группе с Бальмонтом и Сологубом? Стало быть у Вас допускается отвод по прошлой деятельности. Сомнительная постановка вопроса»[172]. Чувствительность Троцкого в этом вопросе понятна — он в некоторых большевиках чувствовал подобную «память на прошлое» и в отношении себя лично.
До осени 1922 г. помимо официальных бумаг в Политбюро, Троцкий еще мог по вопросам культуры обращаться к Каменеву, человеку, не чуждому литературных интересов и женатому на его сестре. Хотя уже с началом болезни Ленина (в мае 1922 г). Каменев вошел в претендующую на захват власти «тройку» Сталин — Зиновьев — Каменев, а летом в одном из писем больному Ленину попросту намекнул на целесообразность устранения Троцкого и получил от него в ответ: «Выкидывать за борт Троцкого — верх нелепости. Если Вы не считаете меня оглупевшим до безнадежности, то как Вы можете это думать???? Мальчики кровавые в глазах…»[173].
С конца 1922 г. резкое ухудшение здоровья Ленина позволило участникам «тройки» действовать открыто, и переписка Троцкого с Каменевым прекратилась.
Троцкий продолжал печатать в «Правде» статьи по вопросам литературы, но атаки на него становились публичными; их ярость была монотонно возрастающей функцией времени. В 1923 г. Демьян Бедный в «Правде» писал о литературных статьях Троцкого так:
Не утаить, как не таи(Признаньем дружбы не нарушу?),Мне Льва Давыдыча статьи,Как кислота, разъели «душу».
Да одному ли только мне?С отравой справлюсь я, быть может,Но неокрепнувший вполнеНаш молодняк меня тревожит.
Наш, пролетарский молоднякСконфужен собственным обличьем.Зло-символический ПильнякПред ним смердит гнилым величьем.
Наглее, юрче с каждым днемОрда попутчиков беспутных.Меж тем, охвачен уж огнемПростор тревожный далей смутных.
Уже минуты сторожитВзор пролетарской Немезиды,И надо крикнуть: — срок изжит! —Но голос сорванный дрожитОт незаслуженной обиды[174].
Через семь лет Д. Бедный мог уже не заботиться о вежливости. 14 марта 1930 г. «Правда» напечатала его поэму-фельетон «Плюнуть некогда»: «Про Троцкого нынче мне толковать, // Что дохлую крысу жевать…» и т. д. Дальше — больше.
А в январе 1937-го, когда было объявлено о приговорах по делу Радека — Пятакова — Сокольникова и других «троцкистско-зиновьевских извергов», писательница А. Караваева написала, что не может радоваться предстоящим казням, «пока матерый бешеный волк фашизма Иуда Троцкий еще жив»[175].
Но к тому времени генеральный секретарь созданного заботами товарища Сталина Союза советских писателей, уже визировал не проскрипционные, а расстрельные списки его членов…
Карл Радек и писатели
Европейский революционер, политик с явно авантюрной жилкой, марксистский идеолог, умевший менять ориентиры, сообразуясь с обстоятельствами времени и места, публицист и достаточно циничный острослов, наконец, литературный критик Карл Бернгардович Радек свободно говорил и писал по-польски, по-немецки и по-русски. Он родился в 1885 г. во Львове, с юности участвовал в революционном движении, состоял в социал-демократических партиях Польши, России, Австро-Венгрии и Германии, был делегатом международных социалистических конференций, включая знаменитую Циммервальдскую, и к моменту приезда в Россию в апреле 1917 г. (вместе с Лениным в пресловутом пломбированном вагоне) имел репутацию эрудита, знатока европейских дел и вместе с тем человека как бы не вполне серьезного. После захвата власти большевиками Радеку определили служить на ниве международной политики — в НКИДе. В 1918 г. вместе с Бухариным, Иоффе и Раковским его нелегально направляют в Германию для подготовки там революции; в феврале 1919-го немецкая полиция арестовывает Радека, и до декабря его держат в берлинской тюрьме Моабит (об этом Радек подробно и живо рассказал в книжке «Немецкий ноябрь», выпущенной в Москве в 1927 г.). Вернувшись в Россию в несомненном политическом ореоле[176], он становится членом и секретарем Исполкома Коминтерна и авторитетным экспертом Политбюро ЦК РКП(б) в области международной политики. В 1919–1924 гг. Радек — член ЦК РКП(б). В 1923 г. его вновь командируют в Германию по случаю возникновения очередной — и снова кончившейся поражением — революционной волны.
В политических дискуссиях 1923–1924 гг. Радек — сторонник Л. Д. Троцкого (особенно в критике Сталина за провал германской революции). Политически эта позиция оказалась проигрышной, и Радек лишился постов в ЦК и в Коминтерне. С 1925 г. он — ректор Университета народов Востока имени Сунь Ятсена и в эти годы много занимается литературной работой. Два тома «Портретов и памфлетов» Радека, впервые изданные в Москве в 1927 г.[177], пользовались в левых интеллектуальных кругах шумным политическим и литературным успехом[178]. «Сохранив в разговоре сильный иностранный акцент, Радек научился писать по-русски с редким совершенством», — воспроизводит мнение этих кругов А. Орлов[179].