Борис Фрезинский - Я слышу все… Почта Ильи Эренбурга 1916 — 1967

Я прочел «Падение Парижа». Читать здесь нечего. Я хочу перечитать еще раз и не могу решиться. Так тяжело было болеть и исходить отвращением и любовью к героям романа. Ваш роман читает сейчас по очереди весь полк, и ко мне обращаются за разъяснением многих возникающих при чтении вопросов. Спрашивают, были в действительности Тесса, Виар, Дессер? Я не слышал раньше таких имен, да мне кажется, что это не фотопортреты, а образы политиканов буржуазной Франции. Мне кажется, что в Тесса много черт от Даладье[195], хотя он описан, вернее упоминается, самостоятельно. В Виаре я узнаю Блюма[196] и многих социал-капитулянтов. Дессер! Это, пожалуй, после Горького один из лучших образов умного капиталиста. Умного и честного. Это очень обаятельная фигура, и она только подчеркивает исключительность и нежизнеспособность таких людей в буржуазной старой Франции. Резко контрастирует с другими столпами капитала. Жаль его гибели, но видишь, что это для него выход. Очень обаятелен и теплый образ Мишо. Трогателен Пьер. Радостно видеть, что положительные фигуры романа выписаны так же ярко, как и отрицательные. Живешь вместе с ними и до конца им веришь. Но что мне жаль — это гибели Люсьена. Вы много отдали этому образу и, я думаю, не напрасно. Люсьен, образ молодого человека послевоенной Франции, талантливого, сильно чувствующего, но опустошенного альковой, ресторанной <жизнью>, живущей подножным моментом сытой Франции.

Так хотелось, чтобы он был сейчас в рядах наших союзников. Может быть, они не были бы тогда так флегматичны и раздумчивы. Конечно, я говорю не об одном Люсьене. Ваш роман отвечает на вопрос, который висит сейчас в воздухе у наших людей: «Не было ли ошибкой заключение договора с Германией о ненападении и дружбе?» С этой Францией, Францией Тесса, Бретейля и Виара вместе идти было нельзя. Я чересчур сильно ненавидел и ненавижу немцев, чтобы душой принять нужность этого договора. Но голова подсказывает логичность этого хода нашей дипломатии. Во всяком случае, «Падение Парижа» раскрывает сейчас нам картину подлости и лицемерия, трусости и недееспособности руководителей Франции 1939-40 годов. Настойчивым языком произведение показывает причины развала и гибели государства. И великая роль Вашей книги для наших людей. Читаешь и задаешься вопросом: Читают ли ее в Англии, в Америке? Так ли она берет за душу народы Америки, Англии, как берет нас, советских людей? Я только что получил Ваше письмо со словами уверенности в выступлении наших союзников. Все-таки, простите мне эту резкость, но наши союзники омерзительны в своей «трезвости» расчетов и военных ходов. «Рассчитывать», когда нужно действовать, — омерзительно. Я понимаю Ваше положение и не жду от Вас никаких высказываний в письмах с разъяснением обстановки и мотивов такого поведения «друзей». Но друзья они плохие, скверные. И мало чему научила их жизнь. Я думаю, что таким поведением они роют себе яму. Народы Америки и Англии преисполнятся чувством неполноценности своих руководителей. У многих явятся мысли в правоте слов фашистской пропаганды о том, что им не страшны Америка и Англия, что Англия умеет воевать лишь чужими штыками. А выбей у нее чужие штыки, и она будет без силы. А зачем они так слепы в своей недейственной мудрости? И что они оставят у нашего народа после победы над врагом? Чувство неуважения к ним и недоверия. Нам страшно трудно, но все равно нас не победить немцу. Плюнет им история в глаза — за трусость и «расчеты». С большим удовлетворением я прочел гневное письмо Сталина корреспонденту американской газеты[197]. Он прав! Опять эти «друзья» выпустили победу из рук. Опять навалили на наши плечи всю тяжесть борьбы. Они хотят победить только храбростью своих машин, техники. Черт с ними! Мы уже так научились переживать позор своих «друзей», что больше о втором фронте не говорим. Мы переиначили русскую пословицу «На союзников надейся, но врага добей».

Я хочу еще несколько слов посвятить нашим военным делам. В газетах, особенно «Красной звезде», много уделяется вопросам умения воевать, «воевать не числом, а умением». Много говорят у нас в частях о военной хитрости, о скрытности, внезапности, — но нашему полку в сентябре месяце пришлось поддерживать одну крупную операцию против врага. Кричали о тайне, внезапности, а на участок предполагаемых действий три дня подряд подтягивали войска, запрудив все дороги и дав полную возможность вражеским самолетам видеть переброску. Перебросив людей и технику (достаточно крупную), 2 дня прощупывали оборону противника, а в день наступления, выдав водку пехоте, концентрировали ударную группу в 15 метрах от обороны противника, не позаботившись о скрытности и внезапности. Многие пехотинцы «клюкнули» и стали громко отыскивать свои подразделения, чем враг и воспользовался. Обнаружив такую громкую «внезапность», будучи уже подготовлен, он массированным огнем минометов и батарей совершенно расстрелял этот батальон. А когда пошли в наступление танки, они были в большинстве своем подбиты незамеченными противотанковыми орудиями врага, а пехота прижата к земле массированным огнем минометов. Батареи наши не могли оказать действенной помощи, т. к. карточки огня, розданные командирам батарей, не отвечали настоящим целям. В результате батареи наши, погремев для услады себя, неприятельских огневых точек не подавили, танки не могли пройти, а пехота, оказавшись накрытой, понесла тяжелые потери. Вся операция кончилась ничем на 3-й день, и, несмотря на то что мы имели превосходство в силах и технике, на этом участке наши действия ни к чему не привели, кроме как к потерям. Выяснилось, что части, несколько месяцев стоящие на этом рубеже, противника и обороны не изучили, а подобная «внезапность» не дает возможности добиться эффекта даже превосходством сил. Эта так называемая «операция» говорит лишь о том, что мы еще много говорим, а действовать умело не все руководители способны. А разбить врага — можно хитростью, внезапностью, необычным маневром, на который он не сразу сможет ответить. Не умеем мы еще использовать первоначальный успех. Не хватает стремительности, умения наращивать наступление, как произошло в наступлении у нас, первый удар бывает самый сильный, а потом идет вниз, выдыхаясь, и закрепиться не умеем как следует. А люди у нас в бою действуют замечательно.

Это уже не то, что было в 1941 году. Подобные «операции» лишь подрывают веру бойцов в успех своих действий. Обжегшись на молоке, он будет дуть и на воду. Меня почему-то раздражают песенки вроде той, что поет киноартист Крючков[198]: «Воевать мы мастера и сегодня как вчера». Подобное любование и самовосхваление себя пользы не приносит. Доказательством этого служит начало войны с немцем. Мы часто наряду со «скромными» глазами, внутри себя, чересчур уж восхищены сами собой. Это наше качество, русское, бросаться в крайности. А в этой войне мы от этого много теряем. Только что прочли сообщение в газетах о дебатах в английском парламенте по поводу высказывания т. Сталина американскому корреспонденту. Противны они — в своих словопрениях. Я замираю — в душе, думая о величайшем счастье, которого, возможно, добьется моя Родина, разбив фашизм под Сталинградом. Как всполошились бы друзья, увидя эту победу без их участия. Так жалко, что наша часть не бьется под этим славным городом. Но мы все, участники оборонительных боев, ждем того счастливого момента, когда нам будет приказано «Вперед». А биться мы умеем лучше немцев. За год враг нигде не мог продвинуться ни на шаг на нашем фронте. Жаль лишь, что мы его еще не ковырнули как нужно.

Дорогой тов. Эренбург. Мой адрес изменился. По условиям сохранения военной тайны запрещено упоминать часть, особенность ее, подразделение и мое воинское звание, а просто 1592 полевая почта часть №112 Александру Федоровичу Морозову.

Матери своей передал Ваши теплые слова от всего сердца — благодарит Вас за них. И старушка моя будет вам благодарна за них, хотя, может быть, и не знает Вас.

Впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.2545. Л.67–69.

Ташкент <в Москву;> 12/XII <19>42

Уважаемый Илья Григорьевич,

просьба, с которой я беру на себя смелость обратиться к Вам, заключается в следующем:

После нескольких месяцев пребывания в Ташкенте, куда я был эвакуирован из Москвы вместе с группой писателей, мне удалось наконец попасть на фронт. Я побывал под Сталинградом в качестве военного корреспондента Узбекского Телеграфного Агентства. Но, к сожалению, моя должность вскоре была упразднена, и я был откомандирован обратно в Ташкент. Глубокий тыл не по мне, и поэтому свое возвращение сюда я воспринял так, как если бы меня сослали за тягчайшее преступление.

Вот почему я обращаюсь к Вам с горячей просьбой помочь мне снова выехать на фронт для работы в армейской печати. Быть корреспондентом «Красной звезды» я и не мечтаю, но, может быть, Вы найдете возможным порекомендовать меня какой-нибудь газете или журналу с тем, чтобы я смог выезжать на фронт. В этом случае я приложу удвоенные старания, чтобы полностью оправдать Вашу рекомендацию.