Тотальная война. Выход из позиционного тупика - Эрих Людендорф
Офицер генерального штаба, которого я командировал на поле сражения, описал мне состояние тех дивизий, на которые 8 августа удар обрушился в первую очередь, в таком виде, что я был поражен. Я вызвал начальников дивизий и строевых офицеров в Авен, чтобы обсудить с ними детали событий. Я услышал от них о блестящих подвигах храбрости, но также и о действиях, которые, должен откровенно сказать, не считал возможными в германской армии: наши солдаты сдавались отдельным неприятельским всадникам, сомкнутые части складывали оружие перед танком. Одной свежей дивизии, которая храбро шла в атаку, отступающие войска кричали: «штрейкбрехеры» и «им еще мало войны»[66]. Эти слова повторялись еще и впоследствии. Во многих частях офицеры уже не имели никакого влияния и плыли по течению. В октябре, на заседании кабинета принца Макса, статс-секретарь Шейдеман обратил мое внимание на реляцию одной из дивизий о событиях 8 августа, представлявшей столь же мрачную картину. Я этой реляции не знал, но мог подтвердить ее содержание своими данными. Один батальонный командир, прибывший на фронт с пополнением незадолго до 8 августа, объяснял эти явления недисциплинированностью солдат и духом, с которым наши солдаты прибывали с родины. То, чего я опасался и о чем беспрестанно предостерегал, на этом участке превратилось в действительность. Наш боевой механизм утратил свою полноценность, и наша боеспособность пострадала, хотя значительное большинство наших дивизий продолжали геройски драться. 8 августа подчеркнуло умаление нашей боеспособности; при создавшемся положении вопроса об укомплектовании у меня не было надежды найти стратегическую комбинацию, которая позволила бы нам вновь закрепиться в выгодном положении. Наоборот, я пришел к убеждению, что у верховного командования не осталось под ногами твердой почвы, на которой до сих пор, поскольку это возможно на войне, я базировал свои мероприятия. С этого момента, как я тогда выразился, война приобрела характер бесшабашной азартной игры, что я всегда считал гибельным; я слишком высоко ценил судьбу германского народа, чтобы ставить ее на карту. Надо было кончать войну.
8 августа открыло глаза обоим командованиям, как германскому, так и неприятельскому, как мне, так и генералу Фошу, который это сам подтвердил в «Daily Mail». С этого дня началось великое наступление Антанты, финал мировой войны, причем противник развивал все больше энергии, по мере того как наш развал становился для него очевиднее.
Я считал возможным, что события, последовавшие за 15 июля, могли поколебать доверие ко мне его величества и генерал-фельдмаршала. Кроме того, новое лицо, может быть, могло более беспристрастно оценить обстановку. Ввиду этого, как я уже упоминал, я самым серьезным образом заявил фельдмаршалу, что если у него нет ко мне полного доверия или если он считает это желательным, то он может заместить мою должность новым лицом. Он отказался. В том же духе я говорил о замещении моей должности с начальником военного кабинета в случае, если по отношению ко мне имеются какие-либо сомнения. Но император оказывал мне в эти дни совершенно исключительное доверие. Я был глубоко тронут, но меня все-таки беспокоило, правильно ли улавливает его величество общее положение. Впоследствии я успокоился: император сообщил мне, что после неудачи наступления в июле и после 8 августа он пришел к сознанию, что Германия уже не может выиграть войну.
8 августа вечером сообщение ставки кратко гласило о том, что противник на широком протяжении прорвал наш фронт южнее Соммы. На следующее утро меня немедленно вызвал генерал фон Крамон из Бадена. Он сообщил мне, что мое сообщение вызвало большое беспокойство в Вене. Я не мог оставить его в сомнении относительно того, насколько серьезно я расценивал создавшееся положение. Несмотря на это, он просил меня обдумать, насколько вредно подействует резкое признание нашей неудачи на союзников, которые свое спасение видели только в Германии. То же повторилось 2 сентября.
Неудача на Западном фронте произвела сильное впечатление на союзников. Император Карл выразил намерение прибыть в середине августа в Спа.
От Болгарии нельзя было ожидать ничего хорошего. Под впечатлением положения, создавшегося на Западном фронте, а также вследствие Бухарестского мира и по причинам личного характера, на смену кабинета Радославова там образовался кабинет Малинова. Последний не являлся сторонником союза с нами, выбранные же им министры были нашими открытыми врагами и друзьями Антанты. После оккупации Болгарии Антантой Малинов был удален, но назначенные им министры остались у власти. Имперский канцлер должен был предвидеть политику министерства Малинова и воздействовать на царя, чтобы оно не было сформировано в таком составе. Поведение отдельных болгар в Швейцарии вызывало большие сомнения. Но мы все это допускали. Нельзя было заблуждаться в том, что Болгария стремится к заключению мира. Характерным было также то, что болгарский военный уполномоченный генерал Ганчев стал лишь очень редко показываться в нашей ставке.
Как только я вполне уяснил себе обстоятельства, созданные 8 августа, я решил как можно скорее приступить к совещанию с имперским канцлером и статс-секретарем министерства иностранных дел. Оно состоялось 14 августа в Спа.
13-го в помещении генерал-фельдмаршала, в гостинице «Британик», совещались имперский канцлер, генерал-фельдмаршал, статс-секретарь фон Гинтце и я. Я очертил военную обстановку, состояние армии, положение наших союзников и объяснил, что мы не в состоянии наступлением склонить противника к миру. Склонить же противника к миру исключительно оборонительными действиями, несмотря на подводную войну, едва ли явится возможным; ввиду этого нам надлежало добиваться окончания войны дипломатическим путем. В настоящую минуту Западный фронт держится, но при неуверенности, явившейся у военного руководства вследствие неустойки отдельных частей, по обстоятельствам может потребоваться дальнейший отход фронта. Но я все-таки еще твердо надеялся, что армия удержится во Франции. События на Западном фронте должны были произвести самое неблагоприятное впечатление
