Гении разведки - Николай Михайлович Долгополов
В сентябре 1963-го в Москву приехала третья жена Филби Элеонора. Ким уже девять месяцев находился в Москве. Первым гидом Элеоноры стала Мелинда. И если Мелинда еще как-то освоилась в Москве, то Элеоноре это никак не удавалось.
Я читал ее книгу «Ким Филби — шпион, которого я любила», написанную об этом периоде их с Кимом совместной жизни. Хотя жизни, как таковой, не было. Все попытки свыкнуться, как-то пристроиться разбивались о суровый, так казалось Элеоноре, и так и было на самом деле, московский быт. Она описывала нехватку продуктов. Рассказывала, как куратор Кима, одно время им был не кто иной, как впоследствии сбежавший в США Олег Калугин, приносил к ним домой пакеты с дефицитной гречкой. И Элеонора считала это недостойным ни страны, ни старшего офицера, вынужденного таким образом поддерживать ее с Кимом.
Развлечений было немного. Нехватку общения Элеонора пыталась компенсировать выпивкой, предпочитая всему остальному доступную русскую водку. Почудилось, что в Штатах с оставшейся там дочерью ей станет легче. Она задержалась в США, а вернувшись в Москву, поняла: между Филби и Мелиндой — роман.
Ким не ожидал ее возвращения. Его отношения с Маклейном, естественно, разладились. Промыкавшись в бесполезных ожиданиях, Элеонора навсегда покинула СССР в мае 1965-го. Она умерла через три года в США.
А Мелинда оставила своего Дона. И перебралась в квартиру Филби. Но и тут не заладилось. Не мне судить о причинах.
Я скрупулезно изучал жизнь Кима Филби в Москве после его встречи с Руфиной Ивановной летом 1970 года. Что было до этого, в чем причина разрыва Кима с Мелиндой, сказать не берусь. Но в 1966-м они расстались. У нее — ни друзей, ни поддержки, одни укоризненные взгляды.
Вдумайтесь. Середина 1960-х: всех бросившая и всеми брошенная иностранка в чужом городе. Да, немного говорила по-русски, но все равно была абсолютно одинока. Что делать? И она вернулась к Дону Маклейну. А он, гордый, обманутый, ее принял. Их дальнейшее существование было необычным. Все же позже она ушла и жила, никому не нужная, отдельно от мужа и детей. Потом, и это видится абсолютной закономерностью, уехала в Америку. Не прижилась она в Москве, да и не могла прижиться.
Наверное, Дон корил и себя за такой исход. Он жил своей жизнью на новой родине, не сумев помочь самым близким — жене и детям, найти в этом существовании смысл и суть.
Да, декабристкам было дольше и дальше ехать до сибирских руд. Но притом руды эти были все же родными. А из англо-саксонских жен наших разведчиков декабристок не получилось.
Брожение закончилось отъездом
Мы оба — Борис Евгеньевич Рябчиков и я — сыновья журналистов, начинавших в «Комсомольской правде». Наши отцы — дружили, а мы знакомы не были. Так что в определенной степени можно сказать, что нас свел Дональд Дональдович Маклейн.
Как и сын Маклейна — Дон-младший, Рябчиков поступил в Менделеевский институт. Познакомились они «на картошке», куда по традиции первокурсников отправляли еще до начала первого семестра. Семейству Маклейн еще «не вернули» их фамилию. Высоченный парень представился Доном Фрейзером. Как и других здоровяков, будущего специалиста по радиационной химии определили грузчиком.
Студенческая дружба не прервалась и после окончания учебы. Рябчиков хорошо знал семью однокурсника, бывал у него дома и на даче. О подробностях московского житья-бытья семьи Маклейн мне бы хотелось рассказать устами Бориса Евгеньевича Рябчикова, человека доброго, наблюдательного и своих английских друзей любившего.
— То, что Дон пошел на радиационную химию, было достаточно странно. Получил профессию несколько специфическую. А перед этим недобрал баллов в МГУ. Поступил к нам, на закрытый факультет.
Он был хороший парень. В детстве — пионер — всем ребятам пример. Старательный школьник, говоривший по-русски так, что акцента я не улавливал. Потом — хороший студент не только с дипломом, но и с профессией инженера, которая кормила.
Его иностранная фамилия нас не смущала. Фрейзер, ну и пусть Фрейзер. Знаете, мы, молодые, в то время лишних вопросов не задавали. Не принято было. Хотя и догадывались, кем были родители Дона, но точно, что и кто, не знали. Есть какие-то тайны, и бог с ними.
А преподаватели были в курсе, даже называли настоящую фамилию, которую мы пропускали мимо ушей. Понятно, что Дон — англичанин.
И когда преподавательница английского начала к нему прикалываться, мол, нечего выпендриваться с этим твоим лондонским прононсом, мы к ней подошли. Объяснили: «Да он, в общем-то, англичанин, так что зря вы с ним так». Она, видимо, сходила куда-то, ей все растолковали, и Дона от занятий английским, чтобы народ не смешить и никого из преподавателей не позорить, освободили. А вот я, имея такого друга, ухитрился не выучить английский.
Начали общаться на картошке и все годы учебы провели в одной крепкой компании. Дружили, начали ездить друг к другу в гости. Познакомились с
