Роберт Фулгам - Все самое важное для жизни я узнал в детском саду
А еще мой рассказ о том, как люди с богатым воображением встают на плечи друг другу, и тянется цепь: от земли до воздушного шара, до человека в корзине шара и к человеку на Луне. Все правильно: одним суждено быть наземной командой — крепить стропы, разводить костры, мечтать и грезить, отправлять шар в полет, смотреть, как он поднимается в небо; другие же созданы, чтобы летать и бросать вызов неизведанному. Об этом в нашем рассказе тоже говорится.
Такое приходит на ум в переломные моменты в жизни наших детей, когда те поднимаются на следующую ступеньку: прощаются со школой, с колледжем, с родительским гнездом. Чем напутствовать их, что дать с собой в дорогу? Воображение, а еще — дружески подтолкнем вперед и вверх и благословим.
Подойдите-ка сюда, дети. Сюда, к краю. Хочу показать вам кое-что. Страшно, отвечают, но очень интересно. Ну подойдите же, заставьте работать воображение! И дети подходят. И заглядывают за край. Мы подталкиваем их. И они летят. Нам — доживать свой век и уснуть вечным сном дома. Им — покинуть отчий кров и погибнуть вдали от дома, где-нибудь в дороге. И воодушевлять тех, кто будет после, тоже подойти к своему краю и — взлететь.
Такое приходит на ум и в переломный момент — в середине — собственного жизненного пути. Вообще-то я собираюсь жить долго, с пользой и спокойно уснуть вечным сном в своей постели, на родной земле. Просто оказалось, что день рождения мой совпадает со столь памятным для деревушки Анноне днем. И двухсотлетний юбилей этого события я отметил собственным полетом на воздушном шаре: старт состоялся на поле, неподалеку от деревушки Скаджит-Вэлли, что в Ла-Коннер.
Летать никогда не поздно!
А теперь я бы хотел рассказать о Ларри Уолтерсе, это мой герой. Уолтерсу тридцать три года, он — водитель грузовика. Он сидел в шезлонге у себя во дворе, позади дома, и жалел, что не может летать. Потому что, сколько себя помнил, страстно желал подняться ввысь. Взять и подняться прямо в небо и увидеть все вокруг — далеко-далеко. Чтобы стать летчиком, нужны время, деньги, образование и возможности, а у Ларри ничего этого не было. Планеризмом он заниматься не хотел: дело опасное, да и места подходящие все не близко. Так и просидел Ларри много-много летних дней у себя во дворе в старень-ком шезлонге — простой такой металлический стульчик с заклепками и натянутым полотном, какой, наверное, стоит в любом дворе — хоть в вашем.
Следующую главу этой истории поведали газеты и телевидение. Вот он, дружище Уолтерс, в небе над Лос-Анджелесом! Полетел-таки. Поднялся ВВЫСЬ! По-прежнему сидя в своем шезлонге, только теперь шезлонг прикреплен к сорока пяти метеорологическим зондам, наполненным гелием. Ларри прихватил с собой парашют, рацию, шесть банок пива, немного арахисового масла, бутерброды с джемом и духовое ружье — стрелять по шарам, когда надо будет спускаться на землю. Но вместо того чтобы подняться над округой, скажем метров на шестьдесят, Ларри взмыл на три с лишним километра, прямо через взлетно- посадочную зону международного аэропорта Лос-Анджелеса.
Уолтерс — человек неразговорчивый. Когда журналисты спросили его, зачем он это сделал, то услышали в ответ: «А чего на месте сидеть?» На вопрос, страшно ли было, Ларри ответил: «Страшно, но здорово!» На вопрос, полетит ли еще, он сказал: «Не-е». А когда спросили, доволен ли, что слетал, Ларри расплылся в улыбке: «Ага. Очень!»
Человечество сидит на земном стуле. И, казалось бы, всем понятно, что больше ничего не остается делать. А такие земляне, как Ларри, привязывают свои стулья к воздушным шарам и взлетают, подчиняясь воле мечты и воображения.
Человечество сидит на земном стуле. И, казалось бы, всем понятно: таков уж удел человека — оставаться на Земле. А такие земляне, как Ларри, взмывают ввысь, ибо верят — все осуществимо! И шлют с трехкилометровой высоты иную весть: «Взлетел! Смотрите, я взлетел! Я ЛЕТАЮ!»
Сила духа — вот что важнее всего. Быть может, ждать придется долго. Быть может, средство окажется необычным или неожиданным. Но если мечта проникла в самую душу, а воображение упорно ищет любое доступное средство — то и невозможное становится возможным.
Стоп! Сейчас какой-нибудь неисправимый пессимист из числа вечных сторонних наблюдателей, конечно, заявит, что все равно по-настоящему люди летать не могут. Во всяком случае, как птицы. И он прав. Но наверняка живет где-нибудь одержимый мечтой человек с лихорадочно блестящими глазами; и он, запершись в своей маленькой мастерской, глотает витамины и минеральные добавки и отчаянно машет руками, как крыльями, — быстрее, еще быстрее, как можно быстрее!
* * *Первый раз это произошло в квартире тети Виолетты в посольском районе Вашингтона — в то лето мне исполнилось тринадцать. Поездом добрался я из далекого Уэйко (штат Техас) посмотреть Город на Потомаке. Тетя Виолетта — матерая карьеристка, очаровательная верхоглядка и честолюбивая гурманша — считала мою мать «язвой» и всем этим вместе взятым полюбилась мне. Мы с ней прекрасно ладили. Но в вечер «большого приема» все кончилось.
Состав гостей впечатлял: сенатор, два генерала, избранные иностранцы со своими избранными дамами. Для провинциального мальчишки — целое событие; тетя Виолетта по такому случаю обрядила меня в костюм из легкой полосатой ткани и галстук-бабочку. Très chic! ¹ (¹ Шикарно! (франц.).) Я великолепен!
Но не во всем. Меня попросили помочь приготовить кое-что к обеду, вручили бумажный пакет, велели помыть содержимое и тонко-тонко порезать — для салата. А в пакете лежали — грибы! Противные, бурые в крапинку, с волнистыми краями — бр-р-р!
Уж я-то грибы видел и хорошо знал, где они растут — в темных, покрытых слизью уголках сарая и курятника. Однажды поселились даже в моих тенннсных тапочках, которые я на все лето забыл в шкафчике в раздеввлке спортзала. Есть еще грибки — я это знал, потому что у меня самого они появились на ногах между пальцев, когда я целый год носил, почти не снимая, одни и те же теннисные тапочки. Но мне никогда и в голову не приходило трогать грибы и уж тем более мыть, резать и есть их! (Отец говорил мне, что Вашингтон — город странный и нехороший, и теперь я понял, почему он так говорил.) И я потихоньку спустил пакет в мусоропровод — думал, с мальчишкой-провинциалом хотят сыграть «городскую» злую шутку.
Те грибы, наверное, были какие-нибудь дорогие и редкие — ведь старая тетя Виолетта просто взбеленилась, когда обнаружила пропажу. Я и поныне убежден, что именно из-за той истории она исключила меня из завещания, как выяснилось после ее смерти. Я не был комильфо. Признаться, до сих пор к грибам и тем, кто их ест, я отношусь весьма подозрительно. Хотя при необходимости я, конечно же, проявляю показную цивилизованность и притворную утонченность — можете быть уверены, ее вполне достаточно, чтобы на приемах есть что предлагают, а отвращение оставить при себе. Внешне я нормальный, спокойный гость, но я так и не понял, — по крайней мере, до конца, — что́ же такое грибы и те, кто их ест.
Вообще много всего на свете такого, чего я до конца не понимаю — и мелочи, и кое-что покрупнее. Я даже составил список, и чем старше становлюсь я, тем длиннее становится список. Вот, например, несколько вопросов, которые добавились в нынешнем году:
Почему у магазинных тележек одно колесо — само по себе и двигается боком по отношению к трем остальным?
Почему многие закрывают глаза, когда чистят зубы?
Почему люди думают, что если кнопку лифта нажать несколько раз, то он придет быстрее?
Почему нельзя писать слова, особенно иностранные, как слышишь — так же проще?
Почему многие, бросив письмо в почтовый ящик, приподнимают крышку и проверяют — упало ли оно на дно?
Почему зебры — в полоску?
Зачем многие ставят в холодильник пакет молока, в котором молока осталась самая малость на донышке?
Почему нет традиционных гимнов в канун Дня всех святых?
Почему на каждом дереве найдется хотя бы один упрямый сухой лист, который не опадает вместе с остальными?
Означают ли что-нибудь модные нынче одеколоны для собак?
Конечно, все это не назовешь секретами промышленной мощи. Самое важное и трудное из непонятного мне с давних пор находится в начале списка. Например, что такое электричество? И как голуби находят обратный путь к дому? И почему нельзя добраться до конца радуги? А в самом-самом начале списка всего непонятного мне находятся действительно важные вопросы. Например, отчего люди смеются? И для чего вообще существует искусство? И почему Бог не хочет что-нибудь исправить или завершить свои труды? И наконец, среди первых стоят вопросы типа: зачем жизнь? И как это мне придется умереть?
Вот тут-то самое время вспомнить о грибах. Недавно на Новый год я был в гостях, и нам подали салат с грибами. Я снова вспомнил о них и призадумался. А после достал энциклопедию и кое-что оттуда вычитал о них. Грибы имеют тело, спорофор гриба. Они принадлежат к малодоступному для глаз темному миру — составная часть смерти, болезни, разложения, гниения. Живут за счет того, что питаются разлагающимися веществами. Дрожжи, головня, ложномучнистая роса, плесень, грибковые образования — может, сто тысяч различных видов, а может, и больше, точное их число неизвестно.
