«Благо разрешился письмом…» Переписка Ф. В. Булгарина - Фаддей Венедиктович Булгарин
Я напечатал (14 марта) отрывок из Вашего письма о погоде в Дерпте[2049]. Если Вы гуляете, зайдите в Карлово и взгляните на оранжереи. В Карлове целая коллекция дуралеев, как то: мой архитектор, садовник и проч. Черт знает что делают! Узнайте, получил ли садовник семена, которые я послал ему чрез Туна, – и напишите, ради бога! Скоты ничего не пишут; видно, не умеют! Поклонитесь и расцелуйте от меня всех членов семейства моего доброго Фробена, от него всех до Густава[2050] включительно. Расцелуйте и милого Краснокутского. Смертельно хочется в Карлово! Устаю здесь. Работы много, а пакости еще больше. Человечество! А каковы мои земляки? Вот уж скоты! Воображаю, сколько забот и хлопот Вашему папа! Сегодня пишу к нему[2051]. На границе Польши надобно бы написать: «Страна сумасшедших»! Прощайте, обнимаю Вас от всего сердца и души. Верный друг
Ф. Булгарин.
19 марта 1846
С.-Петербург
Письмо Ф. С. Малевскому
Франц Семенович Малевский (Францишек Иероним; 1800–1870) – юрист, с 1829 г. возглавлял в Петербурге Литовскую метрику при Сенате, где были собраны копии государственных документов Великого княжества Литовского XV–XVIII вв. Позднее служил во 2-м (занимавшемся кодификацией законов) отделении Собственной его императорского величества канцелярии. В 1828 г. Булгарин в записке для III отделения так характеризовал Малевского: «Сюда переселились из Москвы два поляка, первый польский поэт Мицкевич и друг его Малевский, принадлежавшие некогда к студентскому виленскому обществу филаретов, за что они, вместо наказания, высланы из Литвы на жительство в Россию, в 1824 году. <…> Мицкевич и Малевский – люди образованные, тихие, скромные, ведут себя отлично в отношении нравственном и политическом и вовсе исцелились от своей школьной политики. <…> Малевский, как искусный законник и магистр прав, определяется в сенатские метрики, где он будет весьма полезен Сперанскому при составлении свода польских законов. Сперанский знает о достоинстве Малевского» [2052].
Дорогой и любимый господин Францишек!
Я потерял друга, подобного которому у меня нет и никогда больше не будет. Такая дружба встречается только в нашем несчастном племени! Доказательства: ты и Адам[2053]. Я пла́чу и буду плакать до конца жизни. Ордынский был благонравным и поистине добродетельным человеком. Господь меня карает! Я должен страдать! Te Deum laudamus[2054], что бы в жизни ни было ужасного![2055]
Перед моим отъездом на квартиру покойного Ордынского были отправлены следующие мои вещи: 1. Сундук с серебром. На сундуке написано: Булгарин (на бумаге) и стоит печать с моим гербом; 2. Зеленый сундук с серебром; 3. Красный сундук с бельем; 4. Сундуки из красного дерева с верхней одеждой и 5. Коробка с желтой французской шалью; 6 и 7. Два ящика с вином; 8. Доски из бледно-красного дерева[2056]. Кроме того, у Ордынского осталась расписка каретника Тацки, что он получил 800 рублей серебром за четырехместную карету, и 500 рублей серебром, которые Ордынский должен был заплатить Тацки, когда карета будет готова. Тацки все это знает. В выдвижном ящике бюро Ордынского лежит пакет, принадлежащий моей семье, и этот пакет важен тем, что в нем находится портрет моей жены в трауре. Мой сын Мечислав, оставшийся в Петербурге у полковника Тихонова, чтобы подготовиться к вступлению на русскую военную службу в соответствии с требованиями, знает, в каком ящике лежит пакет, и вся моя семья знает. Пусть барон Неттельгорст привезет, если будет нужно, моего сына Мечислава, и он покажет сверток.
Мне пишут, что какой-то капитан Московского гвардейского полка[2057] опечатал комнату Ордынского. Поэтому я прошу тебя и заклинаю, дорогой пан Францишек, чтобы, когда квартира будет распечатана, мои вещи отдали моему зятю, барону Неттельгорсту. Я доверяю тебе, как самому Ордынскому. Будь добр, не допусти моего разорения. Как попадет все это в руки полиции – поминай как звали! Пишу об этом Галахову[2058]. Что это мои вещи[2059], знают и слуга Ордынского, и водовоз из дома Меняева[2060], который перевез вещи, и мои люди, и они могут описать каждую вещь, которая находится в ящиках. Будь добр, помоги нам в этом деле. Бог знает, может быть, и я когда-нибудь тебе пригожусь[2061].
Руки твои целую,
Искренний друг и слуга
Тадеуш Булгарин,
4 июня 1852 г., из Карлова, возле Дерпта.
NB. Я так волнуюсь, что уже много часов от слез ничего не вижу[2062] и ни о чем не могу думать.
Письма знакомым
Письма И. Ф. Маковкину
Иван Федорович Маковкин (1790–1835) – петербургский купец 3-й гильдии в 1817–1821 гг., позднее 2-й гильдии, с. – петербургский портовый досмотрщик и биржевой маклер; масон. Он отдал брата своей жены Ардалиона Самойлова в пансион, который Булгарин, переехав в купленное им имение Карлово под Дерптом, устроил там с первого же года дерптской жизни для обучающихся в здешнем университете русских студентов.
Первые три пансионера, Николай и Сергей Прокофьевы, сыновья директора Российско-американской компании Ивана Васильевича Прокофьева, а также Ардалион Самойлов, прибыли в Дерпт одновременно. Прокофьевы поступили на камеральное отделение Дерптского университета в октябре 1828 г. Николай Прокофьев на дуэли был ранен в подмышку и в грудь и после университетского суда выбыл из университета, не окончив курс. Сергей Прокофьев окончил университет в декабре 1834 г. Самойлов изучал филологию в течение пяти лет, с 1828 по 1833 г. [2063]
Еще один пансионер Булгарина (с 1829 или 1830 г.), Иван Гаврилович Головин (1816–1890), вспоминал: «Пансион этот стоил 1200 руб. ассигнациями в год и состоял из двух завтраков, из обеда и из ужина да из квартиры» [2064].
1
Милостивый государь Иван Федорович!
Беспорядочная и распутная жизнь гг. Прокофьевых принудила меня жаловаться на них отцу, а по возвращении их ныне 23 июля из Петербурга подать пункты, по которым надлежало сообразовываться, живя в чужом доме. В пунктах сих выписаны некоторые беспорядки,
