Евгений Рудашевский - Намаскар: здравствуй и прощай (заметки путевые о приключениях и мыслях, в Индии случившихся)
…
Вычитал сейчас (в поезде) анекдот индийский: «Нищий мужчина стоял на углу Парковой улицы в Калькутте; он протягивал две руки, и в каждой – чаша. Прохожий бросил в одну из чаш монету и спросил: «Зачем тебе вторая чаша?» Ответил ему нищий: «Бизнес мой в дни последние хорошо идёт. Вот и решил я филиал открыть [в оригинале – branch office]» {19} .
23.07. Калькутта
(Из письма Алексея Салтыкова: «Мы бросили якорь перед Калькуттой. С первого взгляда город похож на Петербург: река, широкая, как Нева, ряды европейских зданий с большими промежутками, низменная местность и целый лес мачт. Но какая жара, какая духота» {20} .)
Одиннадцать часов. Ночь. Оля успокоилась. Спит рядом. Желаю ей мягких сновидений. Оле нужна мягкость после всего, с ней претворившегося. Работаю при фонаре. В коридоре – шаги…
24.07. Калькутта
(До 1911 года Калькутта была столицей Британской Индии. В названии звучит имя тёмной и яростной богини Кали.)
Ох, безумные дни. Многое случилось. Слов для этого нужно в излишке; ни сил, ни времени нет, поэтому останусь краток.
Вчера абзац я не закончил – вслед «шагам» записанным обнаружил, что Оля не спит. Разговоры начались долгие; лишь к четырём уснула Оля полноценно, но тогда о Дневнике я думать, конечно, уже не мог.
Сейчас всё разрешилось кровью и дождём. Успокоилось. До отъезда в Бхубанешвар – 5 часов. Расскажу в последовательности.
Повелось всё от Бодх-Гаи, когда лежал я в скупости движений, в жару, бредливости. Оля придумала страхов во множестве о том, что болезнь моя окончится печально. Не меньше переживаний случилось от насекомых, виденных нами в излишке, от заразы, которую способны они укусом перенести. Фоном к чувствам этим было томление от жизни неприятной, прежде незнакомой. Нет событий, звуков привычных, и сознанию отдохнуть не в чем – так начиналось утомление, от каждого дня тяжелеющее. Прозрением жестоким для Оли увидеть было, в какой нищете, в каком унижении живут люди. Обглоданные болезнями, калеченные дети; струпья, для подаяний выставленные, зловонье непрекращающееся, всюду – неисчерпные свалы мусора, гнили; испражняются на обозрении мужчины, одурманенные шепчутся подростки, битые до гнойности дрожат собаки; трупы разлагающиеся крыс, подле лавки фруктовой лежащие (прежде всего – их вздёрнутые жёлтые зубы); смрад и темень подворотен, жар густой, выщипывающий глаза по́том; и всё это – в степени великой, в количестве необозримом, бескрайне, непрекращаемо: из города в город; а меж городами и пространства нет пустого – застроено всё, и всё злоуха́ет. К этому – шум нестихаемый от рикш, людей, молитв. И хватают за руки нищие, и здороваются для фотографии совместной, и под ногами разложение вязкое, и гениталии святых, нищих, и с помойки побирающиеся старики, и мухи над заплесневевшим рисом… И страх, что прикосновения, в Агре случившиеся, повторятся вновь. И прочее (такое же потное, грязное, множественное), со всей мнительностью природной умешанное, Олю привело на одиннадцатый день пути к нервности подавляющей. Ослабленный своими бедами и весь посвящённый Индии, я творившегося не приметил.
Оля спрятаться хотела. В Бенаресе стирку собрала большую – пыталась отвлечь себя занятем обыденным. Взяла от меня даже чистое бельё – для мыла, воды, сушки. Помощи в этом не было.
Пробовала читать книги, слушать музыку, смотреть ролики, но прекращала всё быстро, обречённо.
Темп, устроенный в путешествии нашем, принуждал к подвижности неусыпной. Остаться без меня в комнате гостиничной казалось Оле ещё большей тяжестью; напрягшись, она следовала за мной во всех прогулках – без жалоб…
Наконец – Калькутта. 5:40. Город, славный своим именем. Ждали мы, что краски и запахи будут другими, что память Англии здесь сильна, а значит, отдохнуть получится от дикости и грязи.
Вокзал Howrad ожидания наши укрепил. Могучий дебаркадер показался чистым. На улице вместо рикш к нам в приветствие вышли таксисты – это заявило особенность явную Калькутты (предыдущим городам индийским чуждую).
Утро началось мягкое, без жары. Мы пешком от вокзала вышли к южной части старого города (перейти нужно было через реку Хугли – по знатному мосту, затем – 5 километров квартальных дорожек).
Прогулка от вокзала представлялась чудесной, но вскоре мы поняли – Индия здесь всё та же…
Грязь, запах мочи. Женщина над базаром стоит – возле моста; сушит на себе ткань и показывает грудь обильную. Утренняя торговля ей не в смущение, как и мужчинам, на корточки усевшимся по дороге и в кювет направившим естественность свою (плоть они даже не пытались прикрыть).
Оля устала от встречных взглядов – мутные, красные глаза. На меня смотрят кратко; Олю долго, жадно изучают, пусть одета она закрыто; вольностью ей было оставить голыми руки (до локтей), показать в брюках формы ног своих и бёдер.
Снова по кюветам в давней смерти лежали крысы. Их жёлтые резцы. Мусор. Фекалии – людей, животных.
Тротуар здесь выложен аккуратно. Подходя к центру, увидели мы цивилизацию европейскую; но была она испоганена, обгрязнена.
Запах благовоний, гнили, туалета, фруктов мешается с запахом кондиционера и кожаных чемоданов (выбивающимся в отворяемые двери дорогих магазинов). В канаве возле салона Nokia моются пятеро нищих. Под широкими витринами бутика полуголый индиец выпекает на масле лепёшки. Воздух в городе – тяжёлый, влажный, почти банный (каким был он в Дели).
Олю за руку схватил нищий. Она вскрикнула. «Hello…» – протянул индиец хрипло, показал миску. Оля отдёрнулась. Идём дальше. Нищий увязался за нами, и отмахиваться от него нужно было не меньше десяти минут. Не хотелось бежать, а слов он не понимал. Оля разозлилась. Ответила грубо, но в мутных глазах индийца не проступило реакции. «Hello!» – и лезет, жмётся к рюкзаку, а руки у него изъязвлённые…
Наконец отстал. Идём дальше. В магазине спросили о гостевых домах. Нам указали гостиничный район (мы почти угадали его положение); за указание это нехитрое спросили плату… Даже малое для иностранца из корысти вершится.
Тошнит собаку. Рядом играет ребёнок босоногий. Тут же один мужчина облегчает мочевой пузырь, а другой торгует крохотными арбузами.
В центре Калькутты – толпливость душная. Здесь нашлись кофейни и магазины европейских марок; настоящий супермаркет (нас впустили свободно, индийцев же через металлодетектор пускают, сумки выказывать заставляют). Даже в супермаркете к нам подскочили юноши (одетые хорошо, чисто) – схватили меня за руку для рукопожатий, расспросы завели о поездке моей. Я не тот, что 10 дней назад, – приветствиям не ответил, руку отдёрнул. Надоело. Вежливость (в сущности – лицедейство) во мне прекратилась; не ко всем, но ко многим, прежде всего – к шумным и навязчивым.
«Привет! Друг! Как дела? Откуда ты? Из Канады? Из Германии? Из США? Из Франции? Первый раз в Индии? – мужчина пристроился рядом, идёт по улице нашим шагом; слова свои от молчания моего не прекращает. – У тебя хорошо подстрижена борода. Почему ты не говоришь со мной? Я похож на попрошайку – посмотри на меня? Я просто хочу поговорить. Помочь тебе. Хочешь, заглянем в мой магазинчик? Лучшее качество, дёшево! Эй! Хелло! Э-эй! Можешь хоть что-нибудь сказать? Или хочешь гашиш? Гашиш. Ты куришь? А? Куришь?»
Нужно сразу грубить твёрдым «нет» и резаной ладонью.
Наконец гостиничный район. Десятки гест-хаусов. Выбрали хороший номер с кондиционером. 520 рублей в день. Цена не обеспечила чистоту белья. Попросил сменить. Выдали стираные простыни и наволочки; в них при раскрытии нашлись пятна, сор…
Номер наш в прайс-листе обозначен привилегированным (люксом); поднимавшиеся к нам в туалет насекомые (через половой слив) привилегированности этой не стеснялись.
Легли вздремнуть. Перед сном вспомнился мне памятник Ленину (виденный недалеко от вокзала). Здесь-то его каким интересом поставили?
Проснулись к полудню. Начали близость; не мог я сообразить, что для Оли в этом была новая попытка освободиться от усугублявшейся подавленности. Вместо свободы получилось утомление; истощение нервное приблизилось к пику.
Измыслив себе странные боли в левом боку, вычитав в Интернете, что боли эти – селезёночные и могут предвещать малярию, Оля ушла в задумчивость. Сказала, что в красном цвете календаря случилась задержка на двое суток. Отказалась от еды. Так довершила своё истощение.
В два часа вышли мы к реке Хугли. Хотели пройти сады викторианские, затем подняться до Shipping Corporation – купить билеты на корабль из Мадраса до Порта Блэр (Андаманские острова). Тогда уже Оля призналась, что чувствует под грудью не то холодок, не то огонёк крепнущий. Я значения для этих слов не нашёл. Ответил только, что отказ от еды был напрасным.
Жар, влажность. Солнце вылущилось из облаков. Мокрое тело. Идём через дороги, поляны. В старых парках (как и в центре Калькутты) казалось, будто цивилизованность здесь человеческая была – крепкая; но затем канула в туман, всё дикостью заволокло.
