Илья Эренбург - Война. 1941—1945
Как всегда, самое трудное выпало на долю пехоты, и справедливо говорит генерал Глаголев, старый русский солдат: «Прославьте нашего пехотинца». Его прославят историки и поэты. Сейчас я коротко скажу, что наша пехота шла по сорока километров в сутки, что протопали солдатские ноги от Днепра до Немана, что пехотинцы выбивали немцев из дзотов, гнали болотами и лесами, штурмовали тюрьму Вильнюса, от стен которой отскакивали снаряды, и, не передохнув, пошли дальше. Что вело их? Что гонит вперед? Я слышал, как запыленные, измученные люди спрашивали у крестьянок: «Милая, далеко отсюда до Германии?..» Бойцы говорили мне: «Хорошо бы в армейской газете каждый день печатать, сколько еще километров до немецкой границы». Сколько? Недавно отвечали: двести. Потом — полтораста, сто. Потом… И со вздохом облегчения шептал при мне старшина: «Подходим…» Кроме техники, кроме стратегии есть сердце, и для сердца не было еще такой неотразимой цели, как страна разбоя: это главное направление возмущенной совести.
Нужно пройти или проехать по длинной дороге от Москвы до Минска и дальше до Вильнюса, чтобы понять тоску солдатского сердца. Мертва земля между Уваровом и Гжатском: ни человека, ни скотины, ни птицы — здесь был передний край. Потом начинается «зона пустыни»: сожженные и взорванные немцами Гжатск, Вязьма, Смоленск. Снова поля боя и могилы, мины, проволока. Потом скелет Орши, развалины Борисова и разоренный, изуродованный Минск. И дальше все то же: пепелища Ракува, Молодечно, Заславля, Красного, Сморгони. Но есть нечто страшнее и развалин, и обугленных камней, и самой пустыни: путь немцев — это путь страшных злодеяний. Когда наши вошли в Борисов, они увидели гору обугленных трупов. Это было в лагере СД. Там немцы держали полторы тысячи жителей — мужчин и женщин, стариков и детей. 28 июня, накануне отступления, немцы сожгли обреченных. Часть они погнали к Березине на баржу, и баржу, облив бензином, подожгли: преступники развлекались накануне своей гибели. Чудом спасся инвалид с деревяшкой вместо ноги, Василий Везелов: он выкарабкался из-под трупов. Он рассказал проходящим бойцам о трагедии Борисова. И, слушая, бойцы говорили: «Скорей бы в Германию…» В Борисове бойцы шли мимо Разуваевки, где немцы в течение трех дней расстреляли десять тысяч евреев — женщин с детьми и старух. Дойдя до Минска, бойцы увидели лагерь для советских людей в Комаровке; там немцы убили четыре тысячи человек. Минчанин, танкист Белькевич, узнал в Минске, что немцы накануне убили его сестру — семнадцатилетнюю Таню. Нужно ли говорить о том, что чувствует Белькевич? Вот деревня Брусы. Была деревня, теперь пепел. Бойцы обступили старика Алексея Петровича Малько. Он рассказывает: «Вчера… Сожгли, проклятые… Двух дочек сожгли — Лену и Глашу». У Ильи Шкленникова немцы, убегая, сожгли мать и четырехлетнюю дочь. И снова угрюмо спрашивают бойцы, далеко ли до Германии. Возле Минска есть страшное место — Большой Тростянец. Там немцы убили свыше ста тысяч евреев. Их привозили в душегубках. Желая скрыть следы преступлений, немцы в Большом Тростянце жгли трупы, вырывали закопанных и жгли. Убегая, они убили последнюю партию, сожгли и, спеша, не дожгли. Я видел полуобугленные тела — голову девочки, женское тело и сотни, сотни трупов. Я много видел в жизни, но не скрою — я не мог шелохнуться от горя и гнева. Сказать, о чем думали бойцы в Тростянце? Была здесь справедливость: на Могилевское шоссе прорывались окруженные немцы. Рассвирепев, наши бойцы дрались с особенной яростью. Немцы не ушли от расплаты: снаряды, мины, авиабомбы, пули настигли палачей. Был жаркий день, и нельзя было дышать от трупного смрада: сотни немцев еще валялись вдоль дороги. На их лицах был оскал ужаса. А бойцы думали об одном: скорее в Германию! Быстро передвигаются танки и мотопехота, но всех быстрей идет Справедливость: это она привела нашу армию к Неману и за Неман — к окрестностям границы.
Истребление немецких дивизий, попавших в минский «котел», длилось около недели. Немцы не сразу присмирели. Вначале они мечтали пробраться к своим. У них были танки, «фердинанды», артиллерия. 7 июля берлинское радио бодро передало: «Сегодня третья годовщина германской победы у Белостока и Минска». Надо полагать, что белостокские немцы в тот день были уже охвачены дорожной лихорадкой… Что переживали немцы у Минска? 7 июля генералы Окснер и Дрешер отдали приказ; его текст предо мной: «Разведку производить путем офицерской разведки… Пробиваться в западном направлении… В целях сохранения военной тайны войскам объявлять лишь задачи дня… Непосредственно после выполнения огневых заданий разбить все оптические приборы, замки орудий закопать в незаметных местах… Всех солдат поставить в известность, что необходимо бесшумно подобраться как можно ближе к врагу и молниеносно на него напасть. Населенные пункты следует обходить… При каждом полку иметь радиоприемники и передавать солдатам известия немецкого радио. Все явления распада пресекать жесточайшими мерами…»
Генерал-лейтенант Окснер, говоря со мной, признался, что на следующий день его дивизия была разбита. Сам генерал превратился в одного из блуждающих немцев, и в плен он попал без генеральских погон: маскировался. Правда, он спесиво заявил мне, что немецкие генералы не сдаются в плен; но этот разговор, естественно, происходил уже после того, как генерал сдался, и мне пришлось утешить обладателя пяти орденов и старого «национал-социалиста» арифметикой: я сказал ему, что за три недели был взят в плен 21 генерал — по одному на день — и что он не первый, а двадцать первый.
Что происходило в самом «котле»? Еще 28 июня унтер-офицер 476-го противотанкового батальона 78-й штурмовой дивизии Альфред Пакулль писал жене: «Что это была за паника, что за ночь! Несемся на запад, русские — по пятам… Да, что это была за паника! Я до сих пор не могу понять, как мне удалось выбраться? Мы шли через лес, через болота. Я хотел спасти своих людей и прежде всего свою собственную жизнь… Я не в состоянии этого описать… Теперь война развернулась по-настоящему, и, может быть, мне не суждено вернуться… Кончаю, потому что надо убегать, скоро здесь будут русские…» В записной книжке ефрейтора Гейнриха Зегерса я нашел короткие записи: «25/6. Едва оторвались от противника. Снова брошены в бой. 26/6. Мы рассеяны. 29/6. Идем на запад. 1/7. Мы снова разбиты. 3/7. Путь на запад закрыт партизанами. Идем к Минску. 4/7. Кольцо сомкнулось. Удастся прорваться? Или плен?» Пленные солдаты рассказывают, что часто офицеры гнали их вперед с пистолетами в руках. На все был один ответ: «Фюрер приказал». Были крупные отряды бродячих фрицев с генералами и с «тиграми»; были и мелкие группы. Наши части уже подходили к Лиде и к Вильнюсу, а немцы все еще надеялись добраться до Минска…
Я был на КП дивизии в лесочке… Мы ужинали, когда затрещали автоматы: крупный отряд блуждающих немцев оказался рядом с нами. Два часа спустя они проникли на соседний аэродром. Их били всюду и долго не могли перебить — ведь это были не сотни и не тысячи, а десятки тысяч, лохмотья двенадцати германских дивизий.
Глубокий тыл на несколько дней стал фронтом. Правда, немцы здесь мечтали не о завоеваниях, но о спасении. Однако были среди них и сильные отряды, которые прорывались через шоссе, нападали на села, чтобы раздобыть провиант. Зверь метался: то пробивался на юг, то поворачивал к северу.
Это были деморализованные немцы, но я хотел бы предостеречь читателей от неверных выводов. Не потому мы разгромили немцев в Белоруссии, что они были деморализованы. 23 июня они еще верили в победу. Немцы в Белоруссии стали деморализованными, потому что мы их разбили. Нельзя принимать последствия за причину. Конечно, разбитые, потерявшие связь, заблудившиеся в лесах, немцы постепенно теряли не только военную выправку, но и веру в фюрера. «Кажется, Гитлер не очень-то разбирается в положении», — сказал мне один унтер-офицер. Перед этим он четыре дня питался черникой, и образ жизни лесного анахорета, видимо, оказался полезным для его мозгов. Одиночки стали сдаваться, хныкая и причитая. Я видел этих ручных фрицев, они говорили: «Мы шли по сорок километров в день… Офицеры ехали, а мы шли… Неизвестно куда… Потом офицеры переоделись… А мы хотим жить…» Вот такие фрицы и замелькали в газетных корреспонденциях. Они не выдуманы, но, глядя на них, вспомним, что до этого состояния они доведены снарядами, минами и бомбами. Ручные фрицы стали смертельно бояться танков. За каждым деревом им мерещились партизаны. Бухгалтеры, пивовары, псевдофилософы и мото-мешочники мало приспособлены для жизни в лесу. Один жаловался, что ему пришлось спать на сырой траве и он от этого заболел ишиасом… Так двенадцатилетний Алеша Сверчук привел 54 фрицев. Так корреспондент английской газеты «Таймс», проезжая по шоссе возле Минска, неожиданно напал на трофеи — на трех бродячих фрицев… Все это похоже на оперетку, но этой оперетке предшествовала величайшая трагическая битва.
