Илья Эренбург - Война. 1941—1945
Я скажу еще об одной встрече, чтобы стала яснее грандиозность происходящих событий. Желая оправдать себя, Гитлер говорил немцам, что Нормандия его интересует куда больше, нежели Белоруссия или Литва. Но вот на лес близ Вильнюса посыпались парашютисты. Зрелище напоминало карикатуру на лето 1941 года. Я не знаю, надеялся ли Гитлер с помощью этих фрицев отстоять город. Интересно другое: парашютисты, солдаты 2-й авиадесантной дивизии, прилетели в Вильно на «Ю-52» 8 июля из Нормандии. Я разговаривал с пленным парашютистом Альбертом Мартинсом из 6-го полка названной дивизии. За несколько дней до своего злосчастного приземления он находился в Аббевилле и охранял стартовые площадки пресловутых самолетов-снарядов. Если Гитлер вынужден отправлять солдат из Нормандия в Литву, значит, наше наступление его весьма и весьма занимает…
Что же приключилось на центральном участке нашего фронта? Ошибочно думать, будто победа далась нам легко, будто против нас оказались морально подточенные немцы. Мы встретились не только с мощными оборонительными сооружениями, но и с отборными войсками противника. На юге немцы были обескуражены рядом поражений. Немец на Донце с ужасом вспоминал Дон, на Днепре он помнил Донец и, дойдя до Буга, обремененный мрачными воспоминаниями, он становился легким на подъем. Иначе выглядели немцы, защищавшие Витебск или Оршу: им не раз удавалось отбивать наши атаки, и миф о немецкой непобедимости, давно похороненный на Украине, еще жил в Белоруссии. За два дня до наступления 21 июня фельдфебель Иоганн Штольц писал в дневнике: «Русские явно готовятся к чему-то. Пусть сунутся — это будет красивое истребление всех советских сил…»
Даже в начале наступления немцы еще сохраняли чванливую уверенность. 24 июня обер-лейтенант Гребер писал своей жене в Бад Флинсберг: «Ситуация такова, что мы считаем русское наступление диверсией, — чтобы отвлечь внимание от главного удара на юге. Однако небольшой отряд — рота или батальон — могут оказаться в неприятном положении… Я считаю, что через месяц здесь будет все спокойно… Жаль мне расстаться с пятнадцатилетней Соней, которая после войны могла бы поступить к нам нянькой, если мы поселимся на востоке. И если ты захочешь ее взять. Она чистоплотная, работящая и выносливая крестьянская девушка. Во всяком случае, у меня большие планы о поселении здесь после войны. Деревянный домик в мечтах уже готов, даже клозет. Что ты на это скажешь? С весны до осени здесь хорошо, как в горах Лаузитца, а к зиме можно привыкнуть…» Да, как это ни звучит фантастически, обер-лейтенант Гребер 24 июня 1944 года еще мечтал о колонизации России!
Каждый, кто видел рубежи немцев, знает, что не искусство фортификаций подвело Гитлера: у немцев было достаточно времени для сооружения оборонительных линий, и немцы не спали. На двадцать — тридцать километров в глубину шла немецкая оборона. Защищали эти рубежи такие крепкие части, как, например, 78-я штурмовая дивизия, слывшая среди немцев неодолимой.
Немцы ждали удара, но не знали, когда и где в точности он будет нанесен. Они думали, что наступление начнется в Южной Белоруссии. Однако наступление началось в Северной Белоруссии. А когда немцы стали перебрасывать войска с Припяти на Березину, двинулся Первый Белорусский фронт.
Артиллерийской подготовке предшествовала сильная разведка боем. Противник выдвинул на передний край все свои силы. Зверь побежал на охотника, и охотник не прозевал — сила артиллерийского огня была необычной, по 200–300 стволов на километр.
Если бы германское командование поспешило отвести свои войска после первых поражений на запад, может быть, ему удалось бы спасти часть живой силы. Но немцев еще раз погубила их спесь, их недооценка нашей мощи. Они цеплялись за землю, и земля их проглотила. Генерал-лейтенант Окснер, командир 31-й ПД, возмущенно говорил мне, что его дивизия не дрогнула под натиском: «Дрогнули соседи». Приятель генерала Окснера генерал Дрешер, командир 267-й ПД, говорил своим офицерам: «Нас подвели другие дивизии». Ганс кивает на Карла, а Карл на Фрица. Тем временем наши части быстро продвигались на запад. Когда были преодолены все линии немецкой стороны, в чистый прорыв были пущены конница и крупные танковые соединения. Танкисты маршала Ротмистрова, генерала Бурдейного и генерала Обухова выбрались на простор и понеслись к западу.
Можно бить врага, гнать врага, но, битый и отступающий, он способен собраться с силами и дать отпор. В Белоруссии произошло нечто другое: враг был уничтожен. Немцы, защищавшие Витебск, Оршу, Могилев, не ушли на запад: они остались в земле, либо сидят в сотнях лагерей близ фронта, либо отнюдь не торжественно продефилировали по улицам Москвы. Генерал армии Черняховский, один из самых молодых и блистательных генералов Красной Армии, человек, который воюет с вдохновением, сказал мне: «На этот раз мы не ограничились освобождением территории и уничтожением вражеской техники, мы уничтожили всю живую силу противника». Я напомню, что генерал Черняховский бил немцев и у Воронежа, и на Днепре; у него имеется шкала для сравнений. Напрасно сводки Гитлера говорят об отходе, об очищении городов, — немецких дивизий, сражавшихся на Центральном фронте, больше нет. Немцы, пытавшиеся было оказать сопротивление в Вильнюсе, не были никогда в Белоруссии — тех, белорусских, Гитлер сможет увидеть только во сне.
Через несколько дней после начала наступления немцами было потеряно командование: десятки дивизий превратились в десятки тысяч блуждающих фрицев, которые уже защищали не тот или иной рубеж, а только свою шкуру, пытаясь прорваться на запад.
Трудными лесными дорожками понеслись к Минску, обгоняя врага, танкисты-тацинцы. Партизаны им указывали путь, строили мосты. Полковник Лосик говорил: «Шли мы там, где только зайцы ходят». Работали над дорогой все, от бойцов до генерала; в одни сутки прошли 120 километров; вышли в тыл отступавшим немцам; свыше трех тысяч немецких машин с танками и самоходками шли по дороге в четыре ряда. Они не ушли: ни танки, ни машины, ни фрицы.
Когда наши танкисты ворвались с северо-востока в Минск, немцев было в городе больше, нежели наших, но эти немцы не походили на тех, с которыми сражались наши войска в начале наступления, и город был к утру очищен от врага.
Когда я приехал в Минск, город горел. Взрывались дома. А жители уже выходили из подвалов, приветствуя освободителей. Кажется, нигде я не видел такой радости, как в Минске. Кто скажет, что значит пережить три года немецкого ига?.. А танкисты уже были далеко на западе. Еще не успели убрать у Толочина мешанину из железа и трупов, как началось новое истребление немцев между Минском и Ракувом. Там я видел тысячи и тысячи машин, искромсанных танками и авиацией. Клубы пыли были начинены немецкими приказами, письмами, фотографиями голых женщин, всей той бумажной дрянью, которую таскали с собой недавние завоеватели. А танкисты неслись дальше, и с трудом я их догнал по дороге в Лиду.
С завистью сказал мне капитан Мюнхарт, старый немецкий штабист: «Взаимодействие всех видов оружия обеспечило вашу победу». Это не был фриц-капутник, нет, капитан еще пытался себя утешить надеждой если не на победу, то на какой-то «компромиссный исход», но о советском военном искусстве он говорил, как будто изучил наши передовицы. Он бесспорно был прав. Могли ли танкисты пройти от Орши до Немана без нашей авиации? Командиры авиачастей находились в танках. Летчики были глазами наступающей армии. Прекрасные перспективные фотоснимки ежедневно показывали пути отступления немцев. Огромную роль сыграли «Илы», они сразу нарушили связь врага, уничтожили его радиостанции. Немец особенно нуждается в управлении: предоставленный себе, он мгновенно из дисциплинированного солдата превращается в босяка. Немецкие офицеры и генералы, потеряв связь со своим командованием, окончательно растерялись. Минск был давно в наших руках, а они еще пытались прорваться к Минску.
Как всегда, самое трудное выпало на долю пехоты, и справедливо говорит генерал Глаголев, старый русский солдат: «Прославьте нашего пехотинца». Его прославят историки и поэты. Сейчас я коротко скажу, что наша пехота шла по сорока километров в сутки, что протопали солдатские ноги от Днепра до Немана, что пехотинцы выбивали немцев из дзотов, гнали болотами и лесами, штурмовали тюрьму Вильнюса, от стен которой отскакивали снаряды, и, не передохнув, пошли дальше. Что вело их? Что гонит вперед? Я слышал, как запыленные, измученные люди спрашивали у крестьянок: «Милая, далеко отсюда до Германии?..» Бойцы говорили мне: «Хорошо бы в армейской газете каждый день печатать, сколько еще километров до немецкой границы». Сколько? Недавно отвечали: двести. Потом — полтораста, сто. Потом… И со вздохом облегчения шептал при мне старшина: «Подходим…» Кроме техники, кроме стратегии есть сердце, и для сердца не было еще такой неотразимой цели, как страна разбоя: это главное направление возмущенной совести.
