Михаил Фонотов - Времена Антона. Судьба и педагогика А.С. Макаренко. Свободные размышления
Теперь он – классик, а был – живой человек
Простите, а есть ли она, наука педагогика? Вообще – есть?
Антон Макаренко: «Меня возмутила безобразная организованная педагогическая техника и мое техническое бессилие. И я с отвращением и злостью думал о педагогической науке: „Сколько тысяч лет она существует! Какие имена, какие блестящие мысли: Песталоцци, Руссо, Наторп, Блонский! Сколько книг, сколько бумаги, сколько славы! А в то же время пустое место, ничего нет, с одним хулиганом нельзя управиться, нет ни метода, ни инструмента, ни логики, просто ничего нет. Какое-то шарлатанство“».
Драка беспризорников
Антон Макаренко: «Моя педагогическая вера: педагогика – вещь, прежде всего, диалектическая, не может быть установлено никаких абсолютно правильных педагогических мер или систем».
Антон Макаренко, из письма жене, 1928 год: «В эти последние дни я понял еще одну вещь. Нет никакой системы колонии Горького, нет вообще никакой педагогической системы. Долой педагогику. Есть только живая жизнь».
А ведь найдется, небось, «знаток», который откроет миру, что Макаренко опроверг сам себя. Будто разочаровался он в педагогике вконец и признал ее шарлатанством…
Наверное, нельзя забывать, что, какой он ни классик и как ни велик, но – живой человек, а значит, не лишен таких свойств, как эмоциональность, непосредственность, сомнения, метания, рефлексии. Все, что связано с человеком, – сложно. А педагогика – наука о человеке, о том, как из детей создавать людей. Ничего сложнее этого нет. Не зря говорят, что человек – последний объект науки, что пока она еще не готова его исследовать. И педагогика как наука, пока еще – рваная, отрывочная и обрывочная. Не остановить ее диалектическую неугомонность. Если о воспитании «нормальных» детей педагогика в чем-то уже утвердилась, то до испорченных «пацанов» ее руки еще не дошли. И можно понять растерянность Макаренко, когда он столкнулся с вчерашними уголовниками. Никто не мог подсказать ему, как с ними обходиться. Как их укрощать и приручать. Как им напомнить, что они – нормальные люди. Только потом, когда он, методом проб и ошибок, отыщет какие-то приемы и средства, пригодные для «уголовной» педагогики, Макаренко сам убедится и будет убеждать других, что «они» – такие же, как «мы», и каждый из нас мог бы оказаться на их месте. Значит, и воспитание их – не какое-то особое. Так-то оно так, но не сразу. А первая встреча и первые контакты воспитателя и парня-оторвыша, познавшего «свободу» и набитого только обидой, ненавистью и жаждой мщения, – никакая не педагогика. Это ЧП, чрезвычайное происшествие. Непредсказуемое и опасное, как встреча в лесу зверя и безоружного человека.
Плотник Боровой (второй справа) с группой воспитанников колонии им. Горького. Лето 1926
Ах, это воспитание… То восторг, то уныние. То успех, то крушение… Наука ли она, однако, – педагогика? Как она может быть наукой, когда в воспитании все спонтанно, интуитивно, сиюсекундно… Жизнь-то не повторяется. Каждый раз она – другая. Каждый день – сюрприз. И ни подсказок, ни помощи со стороны. И никакого опыта – нечему отстояться. Всё в потоке. Всё в движении…
Ах, эта вездесущая среда…
Сколько времени отводится на воспитание человека? Если официально, то восемнадцать лет. За это время надо «впихнуть» в растущего человека все, что накопило общество за века и тысячелетия. Процесс натужный, напорный, принудительный. Дети сопротивляются учению. Если первичное познание – страсть, то вторичное познание – натаскивание. Может ли воспитание быть легким, интересным, привлекательным, увлеченным, радостным? Почему-то нет. Должно быть и вроде может быть, а не получается. Кто виноват – взрослые ли, дети ли? Взрослые исконно не могут, а дети исконно не хотят. Взрослые напрашиваются в поводыри по жизни, а дети норовят идти без сопровождающих. Взрослые хотят остеречь детей от ошибок, а дети настроены совершить на своем пути все «предписанные» судьбой ошибки.
Но, может быть, взять и отказаться от воспитания? Никого – не воспитывать. Тем более что и без воспитателей воспитание происходит всегда и везде, независимо ни от кого конкретно. Сказано же: среда воспитывает. Ну, и отдать ей всю педагогику. Что будет, то будет. Какая среда, такой и результат. И тогда вся педагогика сведется к тому, чтобы «делать» такую среду, которая – сама, автоматом – «печет» людей, таких же, какова сама. И здесь мы в очередной раз попадаем в ловушку двух противоречий: хорошую среду делают хорошие люди, а хороших людей делает хорошая среда. Все сводится к тому, чтобы где-то взять хороших людей. Точнее, всех сразу сделать хорошими. Но люди никогда не станут святыми. И, значит, никогда не будет педагогики для святых людей. Она им и не нужна.
А пока, наверное, надо признать, что мощность профессиональной педагогики «бледнеет» перед воспитательной мощью вездесущей среды. А среда – это народ. Академик образования Е Волков пришел к тому же выводу: «Самая сильная, самая надежная и эффективная педагогика есть та, которая повторяет педагогику всего общества». И подтверждает это заключение примерами «из Макаренко»: «Тот же малограмотный Калина Иванович, никогда не обучавшийся педагогике, – опора и надежда Макаренко. Он символизирует союз Макаренко с народным педагогическим творчеством».
Антон Макаренко: «Человек воспитывается целым обществом. Все события в обществе, его работа, движение вперед, его быт, успехи и неудачи – всё это настолько могучие и настолько сложные воспитательные факторы, что адекватно показать их работу можно только в большом специальном исследовании».
Антон Макаренко: «Со всем сложнейшим миром окружающей действительности ребенок входит в бесконечное число отношений, каждое из которых неизменно развивается, переплетается с другими отношениями, усложняется физическим и нравственным ростом самого ребенка. Весь этот „хаос“ не поддается как будто никакому учету, тем не менее он создает в каждый данный момент определенные изменения в личности ребенка. Направить это развитие и руководить им – задача воспитания».
Антон Макаренко: «Задача воспитателя – восстановление нормального соотношения между личностью и обществом».
У меня такое мнение, что и в наше время педагогическая наука мало понимает в том, как – конкретно – окружающая действительность воздействует на растущего человека. В этом смысле как будто нет никакого продвижения к ясности. А хотелось бы знать, как на протяжении шестнадцати лет, от двух до восемнадцати, человеческое общество усердно, сердечно и немилосердно обходится с человеческой личностью? Конечно, задача очень сложная. Стихия общества подобна стихии погоды, но еще «стихийнее». И то сказать – метеорологи все-таки уже выдают какие-то прогнозы, хотя бы на два-три дня, а «педагогическая погода» все так же непредсказуема. Еще рано решать такие задачи? Науке они не по силам еще?
Пока же картина, как в «Медном всаднике», – подавляющая громада «окружающей действительности», окружающая наивного и доверчивого ребенка, а внизу – небольшая фигурка педагога.
Кому позволено «бить морду»?
Такое впечатление, что в педагогике ничего не устоялось. Все оспорено, и не по одному разу. А вопрос «как?» – остается. Например, как воспитывать – с насилием или без него? С наказанием или без него?
Время сослаться на Макаренко. На тот эпизод, когда он, не сдержавшись, ударил Задорова.
Группа педагогов коммуны им. Дзержинского
«Мой гнев был настолько дик и неумерен, что я чувствовал: скажи кто-нибудь слово против меня – я брошусь на всех, буду стремиться к убийству, к уничтожению этой своры бандитов. У меня в руках оказалась железная кочерга. Все пять воспитанников молча стояли у своих кроватей.
– Или всем немедленно отправляться в лес, на работу, или убирайтесь из колонии к чертовой матери.
И вышел из спальни».
«Пройдя к сараю, в котором хранились наши инструменты, я взял топор и хмуро посматривал, как воспитанники разбирали топоры и пилы. У меня мелькнула мысль, что лучше в этот день не рубить лес – не давать воспитанникам топоров в руки, но было уже поздно: они получили все, что им полагалось. Все равно. Я был готов на все, я решил, что даром свою жизнь не отдам. У меня в кармане был еще и револьвер».
«Нужно, однако, заметить, что я ни одной минуты не считал, что нашел в насилии какое-то всесильное педагогическое средство. Случай с Задоровым достался мне дороже, чем самому Задорову».
Еще было происшествие – с Волоховым, когда Антон Семенович схватил его за воротник:
– Слушай! Последний раз предупреждаю: не морду набью, а изувечу!
И – случай с Осадчим.
«И вдруг педагогическая почва с треском и грохотом провалилась
