Эдуард Филатьев - Бомба для дядюшки Джо
Академиков Александра Фрумкина и Кирилла Синельникова, профессора Исая Гуревича, полковника Андрея Свердлова, а также физиков-дублёров из Бюро № 2 Якова Терлецкого и Аркадия Рылова наградили орденом Трудового Красного знамени.
Орден «Знак почёта» получили научные сотрудники, инженеры и техники рангом пониже, а также один лаборант и одна машинистка.
А вот Абрам Алиханов, Исаак Кикоин и Фриц Ланге наград не удостоились. Ведь бомбу под Семипалатинском взорвали плутониевую. Поэтому уран-235, которым занималась Лаборатория № 3 во главе с академиком Алихановым, Лаборатория № 4 во главе с доктором Ланге, а также завод № 813, где научным руководителем был Кикоин, для первого «изделия» не понадобился. Физикам, не имевшим отношения к производству плутония, предстояло дожидаться второго испытания. Только когда через два года взорвали бомбу урановую, на её создателей пролился дождь наград, льгот и премий.
А пока лишь счастливые участники первого взрыва привыкали к новому статусу состоятельных граждан, владельцев квартир, автомобилей и дач. Сын Кирилла Щёлкина писал:
«Отец рассказывал, как Курчатов уговаривал его выбрать место для строительства подаренной ему Сталиным дачи в Крыму в Мисхоре. Он так красочно и восторженно рассказывал, какая именно в Мисхоре замечательная природа, что чуть было не уговорил.
Отец понимал, что почти никогда на далёкую дачу в Крыму не поедет, и выбрал Подмосковье.
Курчатов выбрал Мисхор и был на своей даче всего два раза. Кстати, это была единственная дача, которую не строили заново: Сталин забрал одну из дач Ворошилова и подарил её Курчатову».
А вот каким запомнился Курчатов той поры физику Николаю Власову:
«Если он отдыхал под Москвой, то туда постоянно приглашал сотрудников для деловых переговоров. Сажал гостя в лодку, сам садился за вёсла и, не спеша перебирая ими, слушал, задавал вопросы, спорил, принимал решения и давал деловые советы или поручения. Даже далеко от дома в Крыму он не за. бывал о делах, часто звонил в институт».
Физики после взрыва
Итак, с задачей, которую Сталин поставил перед Курчатовым и его командой, физики (с помощью Берии и его людей) справились — по чертежам и расчётам, добытым советскими разведчиками, создали грозное атомное оружие. Но сразу возникал вопрос: что делать дальше?
Нет, нет, в простое ядерщики не находились. Перед ними стояло множество ответственейших задач. Главной из них являлось создание надёжного запаса бомб, необходимых, как говорили им, для защиты страны Советов. Ведь капиталистический Запад кишмя кишел поджигателями новой войны!
Однако, дав учёным задание ковать «атомный меч» (или «щит» — его по-прежнему называли и так и этак), строго-настрого приказали, чтобы создаваемые ими «изделия» были точно такими же, как тот образец, который испытали 29 августа! Никаких изменений в конструкции!
Для учёных это означало, что творческий этап их работы закончен. Осталось только штамповать однажды созданный экземпляр.
Физики, конечно же, приуныли.
Ведь они уже привыкли к бешеному темпу работ. И к той секретности, в которой эти работы проводились. Привыкли к высокому уровню обеспеченности. И даже к тому звездопаду наград, что так приятно увенчивал завершение каждого очередного этапа их трудов.
Физикам хотелось продолжать дело, оказавшееся таким интересным по своей сути. И которое возглавлял такой выдающийся руководитель, как Курчатов. Трудиться под его началом было безумно увлекательно и удивительно легко.
Юлий Харитон впоследствии неоднократно писал о…
«… поразительной способности Игоря Васильевича безошибочно находить правильные пути и цели и принимать незамедлительные меры для их реализации даже при весьма скудных и неполных исходных научных данных».
Борис Дубовский:
«… очень многие решения Курчатову приходилось в то время принимать интуитивно».
Владимир Комельков:
«Игорь Васильевич в высшей степени обладал талантом генератора идей».
Ефим Славский:
«Он был самый эрудированный специалист в ядерной физике».
Фейнберг:
«Игорь Васильевич, не будучи математиком, был человеком, обладающим способностью очень глубокого логического мышления, которое позволяло ему руководить работами не только экспериментаторов, но и теоретиков — не вдаваясь в математические тонкости проблем».
Николай Власов:
«И.В. Курчатов был ярко выраженный скородум… Способность быстро приходить к решению позволяла ему успевать сделать очень много».
Одним словом, работать в фирме Курчатова было очень интересно и не менее престижно. Но физики очень быстро пришли к выводу, что переход на серийное производство атомных бомб не сулит ни интересной работы, ни потока наград. И в спаянной ядерной команде стали возникать настроения центробежного толка.
Физик Виктор Талызин свидетельствовал:
«… после решения атомной проблемы все тут же начали создавать программы, что делать дальше. Все хотели заниматься только наукой, каждый начальник сектора хотел строить ускоритель…».
Подобные настроения тотчас уловили «уполномоченные» и «секретари», приставленные к учёным-атомщикам, и начали сигнализировать обо всём Берии. Лаврентий Павлович сразу понял, что к чему, и вскоре поставил перед ядерщиками новую задачу. Для её решения надо было мобилизовать все силы и весь интеллект.
Но сначала состоялось очередное заседание Специального атомного комитета. О том, кто присутствовал на нём, в протоколе почему-то не указано. Возможно, потому, что обсуждать предстояло вопрос не особенно актуальный — всего лишь о хранении продукции из плутония (в протоколе он назван «аметилом»). Вот этот документ:
«г. Москва, Кремль 1 ноября 1949 г.
Строго секретно (Особая папка.)
Хранить наравне с шифром
1. Отметить, что хранение деталей РДС-1 из аметила на комбинате № 827 поставлено неудовлетворительно. Детали РДС-1 были помещены в сырые подземные помещения, не обеспечивающие поверхность их от окисления.
2. Указать начальнику комбината № 817 т. Музуркову и главному инженеру т. Славскому на недопустимость такого отношения к хранению изделий из аметила.
3. За, местителю начальника комбината № 817 по режиму т. Рыжову, ответственному за хранение аметила и давшему неправильное распоряжение о закладке деталей РДС-1 в сырое помещение, объявить выговор…
4. Обязать начальника комбината № 817 т. Музуркова в 3-дневный срок наладить бесперебойную вентиляцию хранилища, обеспечить тщательную просушку его и оборудовать приборами для контроля влажности и температуры.
Т. Музуркову лично систематически проверять состояние хранилища и помещённых в него деталей из аметила.
5. Поручить заместителю начальника Первого главного управления при Совете Министров СССР т Мешику с выездом на место проверить исполнение настоящего решения.
Председатель Специального комитета при СМ СССР Л. Берия».
Это было первое (из документально запротоколированных) дисциплинарное взыскание тем, кто только что был удостоен высоких правительственных наград. Ведь Борис Глебович Музурков получил, как мы помним, вторую звезду Героя Социалистического труда, Ефим Павлович Славский — первую, а начальник отдела Главпромстроя МВД СССР Пётр Григорьевич Рыжов стал кавалером ордена Трудового Красного знамени.
И ещё это был, пожалуй, один из первых случаев наказания работников атомной промышленности за беспечность, проявленную там, где надо было проявлять сверхбдительность.
Главным виновником случившегося являлся, вне всяких сомнений, Ефим Славский, человек, всего за несколько лет до этого называвший себя «профаном» в атомных делах. А теперь, являясь главным инженером комбината, он осуществлял научно-технический контроль над сложнейшим атомным производством.
Инженер Славский (именно так назван он в документах, подписанных Сталиным) мог, конечно же, многому научиться. Ведь он постоянно общался с Игорем Курчатовым, Анатолием Александровым и другими физиками-ядерщиками.
Мог…
Однако жизнь показала, что Славский больше тяготел к руководству. И в этом он, как известно, весьма преуспел.
Та беззаботная лёгкость, с которой Ефим Павлович передоверил хранение плутониевых полусфер такому же неспециалисту в атомных вопросах, каким являлся сам, очень напоминает ту лёгкомысленную беспечность, с которой он три десятилетия спустя передал атомные электростанции в ведение Министерства энергетики. Но происшествие, случившееся в 1949-ом, принесло Славскому всего лишь неприятный попрёк со стороны Берии. События 80-х годов обернулись, как известно, чернобыльской трагедией.
