Василий Сорокин - Подводная уральская
Позади остался полуостров Рыбачий. По-прежнему шли в надводном положении, только теперь применяли противолодочный зигзаг, то есть резко отворачивали от курса то в одну, то в другую сторону.
Качка в открытом море заметно усилилась. Волны окатывали пушку, при поворотах клали «Малютку» на борт. Можно уйти на глубину. Там всегда спокойно, как бы ни свирепствовал шторм. Однако не хотелось без особой на то надобности тратить энергию аккумуляторной батареи. Лишний раз всплывать и заряжаться там, под носом врага, вряд ли целесообразно.
Морозов молчанием выражает свое согласие с решением командира. Будь оно неправильным, Морозов подсказал бы: «Нет уж, давайте от греха подальше». Опасно встретиться с вражеской лодкой. Подойдет незаметно, пустит торпеду и… конец! Однако Морозов ничего этого не говорит, он лишь спрашивает:
— Кто наверху?
— Боцман Дьячков, — отвечает Хрулев.
Командиру хочется спросить боцмана: «Как там на вахте, все ли в порядке?», но он заставляет себя не задавать лишних вопросов. К чему они? Зрение у боцмана отличное. Заметил бы что, доложил.
Брызги мелкой дробью стучат по резиновой куртке, и хотя она называется непромокаемой, шерстяной свитер постепенно набухает влагой. Боцман медленно поворачивает голову. Смущают гребни волн — иные похожи на следы торпеды: такие же белые. Вышедший месяц быстро скрылся за темными тучами.
Наступило утро.
«То, что тучи низко плывут над водой — это, пожалуй, и хорошо, — думает Дьячков. — Вражеской авиации помеха».
Тем не менее он нет-нет да и поглядит вверх. А вдруг пойдет бреющим, хотя при такой погоде «Малютку» заметить трудно, однако надо быть готовым ко всему. Как и все старшины и офицеры, кому положено стоять вахту наверху, боцман отлично изучил силуэты вражеских самолетов. Никогда себе не простит, если проворонит стервятника. Время от времени он докладывает в центральный пост, что в море и в воздухе ничего подозрительного не обнаружено. В ответ слышит: «Смотреть в оба!», на что бодро отвечает: «Есть, смотреть в оба!».
Перед тем, как встать на вахту, Дьячков привязался к тумбе перископа тонким стальным тросом, чтобы не слизнула волна. Она, пожалуй, злее, круче тихоокеанской. Служил Дьячков до войны на Тихом, не раз ходил в «автономку» — и на месяц, и даже на два — рекордный срок по тому времени. Осенью сорок первого должен был уйти в запас, ждала его дивчина, весела и пригожа лицом. Звали ее Ольга.
Жил Дьячков до службы в Архангельске. Отец у него умер еще в 1928 году, мать ушла из жизни совсем недавно. Два брата погибли на фронте.
Боцман гонит от себя воспоминания. На вахте нельзя отвлекаться. Промелькнуло недавнее прошлое, кольнуло сердце и ушло. И нет ничего вокруг, кроме пенящихся гребней волн да холодного ветра. И неуютно, одиноко на мостике, да что поделаешь — надо стоять и смотреть в оба, все видеть и обо всем докладывать. Служба!
Дьячков — заместитель секретаря партийной организации. Помимо служебных обязанностей, у него масса других дел, больших и малых. И с народом поговорить, и подбодрить в трудную минуту, и беседу провести: о текущем ли моменте, о положении ли на фронтах. Мало коммунистов пока в экипаже.
Зато комсомольская организация многочисленная. Руководит ею старшина 2-й статьи Иван Корчма. В эту минуту он несет вахту у станции погружения и всплытия.
Акустик Григорий Демьяненко сидит в наушниках с видом сосредоточенным и напряженным, прослушивает море.
Ворчит, бьется море, все заглушая вокруг. Вот послышался свист. Что это? Шум винта? Нет.
Источник — не двигатель и не винт. Григорий уверен в этом. Сколько он прослушал записей различных шумов на тренировках — не счесть. А это… Это похоже на голос касатки. Да нет, пожалуй, другое. Что же тогда? Если гидроакустик и не определил характер постороннего звука, тем не менее он обязан доложить командиру. Демьяненко через переговорное устройство докладывает о постороннем шуме.
— Чей шум? — быстро спрашивает Хрулев.
— Не могу определить, — отвечает Демьяненко.
Эти слова больно бьют по его самолюбию. Хотя в закутке Григорий один, он покраснел. Ему кажется, что и в самом деле он где-то и что-то прошляпил и теперь все укоризненно смотрят на него. «Не могу определить…» За такой ответ акустика не хвалят.
Хрулев какое-то мгновение молчит. Потом все то же переговорное устройство доносит его вопрос, заданный спокойным голосом: «Как сейчас? Шум усиливается? И откуда он?»
— Исчез, — отвечает Демьяненко, зная, что иногда это сообщение для командира хуже, нежели конкретный ответ, где указан и характер звука, и направление, и откуда он идет.
— Слушать внимательно! — раздается голос Хрулева.
— Есть, слушать внимательно! — отчеканил Григорий.
Но ничего тревожного больше не доносилось. Непонятный свист, прорвавшийся сквозь грохот моря и рокот дизеля, исчез.
Лодка делает очередной зигзаг и ложится на курс туда, к берегам Норвегии, где проходят вражеские коммуникации.
После доклада акустика «Малютка» не уходит на глубину. Григорий во всяком случае не слышит, чтобы вода, бурля и негодуя, врывалась в цистерны, и воздух со злым шипением уступал ей дорогу. В головных телефонах — монотонная, бесконечная песня моря, старающаяся усыпить, укачать, притупить остроту. Но не тут-то было!
Оставляя позади милю за милей, подводная лодка идет на выполнение боевого задания. Время хода до назначенной позиции — около суток. В пути вряд ли встретится транспорт. Моряки по очереди несут вахту. Одни стоят у механизмов и приборов, другие бодрствуют, третьи отдыхают. Как в карауле.
В дизельном отсеке тепло и уютно. Здесь нет той сырости, что в других отсеках. Пахнет теплым машинным маслом. Вахту несет Федор Малых, веселый, широкоскулый, с острой бородкой, мохнатыми бровями и ладонями такими, что в них вместилась бы, так во всяком случае кажется, большая сковорода. Он прислушивается к голосу мотора. Двигатель новый, части еще не притерлись, и дизель подрагивает больше, чем обычно.
В узкий люк на переборке с трудом протискивается инженер-механик Голубев.
Он хлопает по дизелю рукой, словно ласкает коня, и спрашивает:
— Ну, как наш «Аркаша»? — такое имя Голубев дал двигателю. — Не капризничает?
— Вроде бы нет. Только вот дрожит уж очень, — произносит Малых. — Видите?
— Дрожит, говорите? Ну, это не от страха, — смеется командир боевой части. — У коня одна лошадиная сила и тот дрожит от нетерпения, когда застоится. А у «Аркаши» лошадиных сил… сколько?
— Пятьсот.
— Правильно. Считай, целый табун несется по степи, стучит копытами, — произносит с усмешкой Голубев, а сам внимательно прислушивается к работе мотора. Голос у «Аркаши» еще не окреп как следует — со временем запоет басом ровно и спокойно. Сейчас же нет-нет да и сфальшивит — надо будет по возвращении еще раз его как следует отрегулировать. В походе сделать это вряд ли удастся. Правда, когда лодка идет под водой, работает не дизель, а электромотор. «Аркаша» в это время отдыхает. Но без особой надобности копаться в дизеле опасно. В любую минуту может поступить команда всплывать и тут уж сразу потребуется его работа.
— Да вы не волнуйтесь, — успокаивает Голубева старшина команды мотористов Панченко. — Вси буде гарно, — переходит он, как и всегда неожиданно, на украинский язык.
Старшина 2-й статьи Сергей Лузовков — третий в моторной группе — сейчас отдыхает на длинном и узком металлическом ящике с инструментом, на котором набросана ветошь. Спит ли он, нет ли, трудно сказать. Но, услышав разговор, открывает глаза, приподнимается, с опаской произносит:
— Вдруг откажет двигатель? Может быть, вернуться? Доложить: так и так, техника, мол, подвела.
Голубев холодно глядит на старшину.
— Вы это серьезно?
— Серьезно, товарищ старший лейтенант.
— Нет оснований для такой тревоги. Пока не выпустим по врагу торпеды, не вернемся.
Панченко и Малых переглядываются и тоже с удивлением смотрят на Лузовкова. С чего это он заныл? Сергея хорошо еще не знают: он прибыл в экипаж недавно. Все больше молчит, о себе лишь сказал, что женат, имеет детей. Никто не спрашивал новичка о семейном положении — не в отделе же кадров происходил разговор, а в экипаже, где жили. Заметили только одно: в поход Лузовков пошел без особого энтузиазма. Когда заправлялись горючим, смазочным маслом, принимали на борт боезапас, он вздыхал. Бывает. Чтобы отогнать от него мрачные думы, Панченко провел беседу по поводу побед подводников-североморцев, вспомнил стихи, напечатанные по этому поводу во флотской газете:
Борьба жестока. Что ни сутки —Корабль со свастикой на дне.Недаром плавают «малютки»,И «щуки» рыщут в глубине.
И несмотря на все это, — тяжелые вздохи… К чему это?
