Василий Сорокин - Подводная уральская
Внешний вид командира безупречен: лицо всегда тщательно побрито, ботинки вычищены до блеска, подворотничок свежий, брюки отглажены. К аккуратности его приучил флот. До службы было не до подворотничков.
Родился Виктор Николаевич в деревне Шавково Гдовского уезда, неподалеку от Петербурга. Отец, Николай Устинович, и мать, Дарья Петровна, были, как в ту пору называли, безлошадными.
В семье Николая Устиновича и Дарьи Петровны шестеро детей: три сына — Виктор, Сергей, Александр, и три дочери — Люба, Вера, Нюра. Прокормить такую семейку нелегко. Много ли возьмешь с клочка земли! Зимой Николай Устинович уходит на заработки в Петербург — в артель, подрядившуюся строить дом, его берут охотно. Умеет вести кладку, топором тесать может и долотом владеет. Только вот редко достается хороший подряд. Артель состоит из пришлых, поэтому дают им самую дешевую работу. А питаться каждому приходится на два стола. Хотя и всухомятку, а начетисто.
В 1910 году Николай Устинович переехал с семьей в Петербург, снял комнату на окраине, поступил на завод. Гнул спину по двенадцати часов в день. Заработок был, правда, сносным. Но ведь и силенок-то сколько уходило!
Завод выпускал корабли, паровозы. В жестяном цехе круглые сутки ухало, брякало, гудело железо. Когда Николай Устинович возвращался поздно вечером домой, в ушах у него стоял звон. Он ничего не слышал. Лишь через час-другой глухота проходила.
Он отрастил усы, купил костюм. Надевал его по большим праздникам.
Незаметно подросли дети. В 1912 году Виктора отдали в церковно-приходскую школу.
— Пусть хоть один сын станет человеком, — говорила Дарья Петровна.
А что значило «стать человеком»? Прежде всего, думала она, надо получить хорошую, чистую должность — нарядчика ли, счетовода ли. О бо́льшем она не мечтала.
Николай Устинович, слушая жену, лишь ухмылялся. Иногда вставлял свои замечания:
— Фу ты, ну ты, мы обуты! Нет, Дарья, нечего Витьке быть конторской крысой. Пусть встанет к станку.
— Да что ты, отец?! В уме? Зачем же тогда учиться?
Она смотрела на мужа недоумевающими, скорбными глазами.
— Не помешает. Грамота нужна и рабочему человеку, — отвечал Николай Устинович. — И потом…
Дарья Петровна ожидала, что же он сейчас скажет.
— Что «потом»? — нетерпеливо спрашивала она.
— Правду быстрее узнает, — продолжал Николай Устинович. — Почему одни богатые, другие бедные. В газете об этом пишут.
— Это в какой же такой газете?
— В «Правде».
— В «Правде»? — переспросила Дарья Петровна. — А есть ли такая-то?
— Есть, — муж вынул из внутреннего кармана газету, развернул.
— Вот она. Купил, а прочесть не могу. Петр Сидорович должен вот-вот подойти, да еще кое-кто, прочтет нам всем вместе.
— Что ж, послушаем, — сказала Дарья Петровна, с интересом рассматривая газету. — Кто же они такие смелые, чтоб правду-то в глаза говорить?
— Большевики.
— Так кто же они такие?
— Ну, как тебе объяснить… Партия есть такая. За рабочих и крестьян-бедняков бьется, чтоб лучше жилось им, а помещиков, капиталистов — к чертовой матери, царя тоже.
В 1916 году Виктор окончил четвертую, последнюю группу церковно-приходской школы. В том же году семья вынуждена была вернуться в Гдовский уезд. Отца выслали из столицы за то, что принимал участие в забастовке, говорил речи против войны и царя.
Поздней осенью 1918 года в Шавково прибыл продовольственный отряд из Петрограда. Командир — пожилой, с обвисшими усами металлист вошел в скромное помещение комитета бедноты, шлепая подошвой порванного сапога.
— Председателя бы, — попросил он.
— Я председатель, — сказал высокий со впалыми щеками Сергей Мехов.
Вошедший вытащил из кармана пиджака бумагу и подал Мехов у.
— Разнарядка. На тыщу пудов хлеба.
Председатель взял предписание, надел очки.
— Вздыхать не надо, товарищ. — сказал командир продотряда. — В Питере голод.
— Я понимаю. — Мехов вернул разнарядку. — Только ведь у бедняка лишнего хлеба нет, середняк уже отдал излишки, а кулак прячет.
— Найдем! — сказал металлист.
— Я тоже так думаю, — подтвердил Мехов, кивнув головой.
— Как не найти — найдем. А ну-ка, Васютка, — обратился он к рассыльному, — сбегай к Хрулевым, позови сюда Виктора.
И когда Васютка убежал, пояснил:
— Бедняки они, Хрулевы. Полон дом детей. А Виктор — старший сын — секретарь комсомольской ячейки на селе.
Через пять минут Виктор пришел в комитет.
— Звали, Сергей Алексеевич?
— Знакомься, — Мехов указал рукой в сторону гостя. — Командир продовольственного отряда. Из Питера.
Рука у металлиста, покрытая синим узором вен, оказалась крепкой.
— Нужна твоя помощь, Витя, — продолжал Мехов. — Ты ведь батрачил у Гажина?
— Было такое…
— Так вот, хлеба он сдал пока меньше, чем середняк.
— Припрятал, — твердо сказал Виктор. — И сидит как собака на сене: ни себе, ни людям.
— Я тоже так думаю, — поддержал его председатель комитета бедноты. — Возьми-ка ты комсомольцев да пройдись с ними по богатеям. К Волковым загляните, само собой к Гажиным, Хурасовым — посевная площадь у них не меньше, чем у Волковых. А все плачутся — хлебушка, де, нету. Вот и поищите. Вместе с питерскими товарищами. Ясно?
— Ясно, дядя Сережа.
Виктору не так давно исполнилось пятнадцать лет, однако выглядел он на все семнадцать. Детство ушло прежде времени, и не было в нем беззаботного смеха — все больше холодные ветры да хмурые тучи. Да и сейчас, когда пришла юность, не видно солнца. Идет гражданская война.
Год назад всем беднякам села, в том числе и Хрулевым, нарезали земли, дали по лошади, по коровенке, у кого не было. Николай Устинович и Виктор теперь уже не батрачили. Засеяли весь клин, вырастили и рожь, и пшеницу, и просо, сжали, обмолотили. Излишки хлеба сдали государству.
Однако сейчас Виктор начал сбор хлеба для столицы со своего двора. Взвалил на спину и, согнувшись, понес в обоз продовольственного отряда мешок зерна.
По мешку принесли и его сверстники — братья-комсомольцы Василий и Александр Меховы — сыновья председателя комитета бедноты.
— Ну, боевое ядро, — сказал им секретарь ячейки, — теперь пойдем к толстосумам.
…Через месяц Виктора избрали секретарем уездного комитета Коммунистического Союза молодежи. Ни днем, ни ночью не знал покоя, мотаясь по деревням и селам. Опыта комсомольской работы ни у кого тогда еще не было, и приходилось начинать дело так, как подсказывало сердце.
— Чем мы должны заниматься? — спрашивали молодые парни и девчата, и Виктор убежденно отвечал:
— Помогать Советской власти.
— В чем?
— Во всем.
И он подробно перечислял все те дела, которые могла бы взять на себя ячейка. Открыть в деревне клуб. Поставить пьесу — таланты небось есть? Организовать курсы по ликвидации неграмотности.
Виктор стал хлопотать об открытии в селе школы для детей и для взрослых. Договаривался насчет помещения, подбирал учителей, искал бумагу, ручки с перьями. Все это стоило большой нервотрепки. Он не досыпал, питался где и как придется. Но предложи ему тихую, спокойную должность, наотрез отказался бы. Уж такой у него характер. Эти бесконечные заботы, взваленные на молодые, еще не совсем окрепшие плечи, научили его сразу познавать людей, верно обращаться с ними: со своими просто, по-товарищески, с чужими, кто с нетерпением ожидал прихода Юденича, круто, непримиримо.
Да, рано повзрослел Хрулев-младший. В 1920 году ему исполнилось семнадцать лет. А он уже многое испытал. Не раз кулачье грозилось отправить Виктора на тот свет, втоптать в грязь, задушить. А он как ни в чем не бывало по-прежнему носился по уезду — полный сил, энергии, жизни.
После гражданской войны — Петроград. Виктор работает грузчиком в порту: комсомол направил на архиважный, как ему объяснили, участок. И лучших из лучших Союз молодежи послал на транспорт, где царила разруха и где позарез нужны были стойкость и сила, молодость и честность.
В 1925 году Виктора Хрулева призвали на службу. Комсомол, взяв шефство над Красным флотом, послал туда тысячи молодых парней.
— Да ты тертый, оказывается, калач, — сказал военком, смотря в бумаги. — Такие нужны флоту — политически подкованные, напористые, грамотные.
Сразу же на море посланец комсомола Виктор Хрулев, разумеется, не попал. Месяц пробыл в карантине, после чего его направили в Кронштадт, в школу артиллеристов.
Сладок сон на заре, однако соловьем заливается боцманская дудка. Виктор вскакивает, натягивает брюки, тельняшку, бежит на физзарядку. Первые недели усиленно занимался строевой подготовкой. Боцман Дзюба, построив новичков в шеренгу по одному, придирчиво проверяет внешний вид. Хмурится. Одному скажет: «Подбери живот», другому: «Это что еще за фокусы, кто учил тебя портить брюки, немедленно убрать клинья», а третьего спросит: «Почему не почистил ботинки? Не успел? Наряд вне очереди!»
