Павел Щёголев - Падение царского режима. Том 1
Председатель. – Кто говорил?
Наумов. – Куломзин говорил, что государь намекал на это… Затем слышал я распространяемые про меня слухи Штюрмером, что будто бы я очень стремился к диктатуре, что я душевно переутомлен… и пр. Но, слава богу, все это кончилось, да и мое впечатление было такое, что это так долго продолжаться не могло. Несомненно, должно было что-нибудь случиться такое, что бы смело все это. Теперь относительно 5 миллионов; это было вскоре после назначения Штюрмера председателем Совета Министров, кажется, через 2 недели. Заседание Совета Министров кончилось, все были утомлены, было около 7 часов вечера. Я хотел уже уходить, торопился домой, смотрю, какой-то лист идет по рукам министров. Я хотел итти, но меня задержали. – «Погодите, тут журнал есть». – Это было первое заседание, в котором, между прочим, участвовал Н.Н. Покровский. Военным министром тогда был Поливанов. Я помню, как бедному А.А. Поливанову, видимо, тяжело было подписывать этот журнал. Я смотрю – журнал уже составлен: в безотчетное распоряжение выдать 5 миллионов председателю Совета Министров.
Председатель. – Дополнительный журнал предыдущего заседания?
Наумов. – Просто неизвестно откуда свалившийся. На повестке ничего не было.
Председатель. – А разве по каждому вопросу ведется отдельный журнал?
Наумов. – По каждому вопросу отдельный журнал, но есть вопросы сверх повестки, которые обсуждались помимо журналов, в виде отдельных сведений, и редактировались отдельно Лодыженским, без канцелярии.
Председатель. – Вы не помните даты?
Наумов. – Я очень сожалею, что у меня нет с собой записной книжки, где у меня все отмечено. Меня врасплох застал вызов сюда.
Родичев. – Вы твердо помните, что это было в распоряжение председателя Совета Министров, а не министра внутренних дел?
Наумов. – Что Хвостов принимал участие, я слышал. Вижу, какой-то листок идет от председателя Совета Министров. Я обратился к Покровскому и спрашиваю: «Что же, это помимо вас?» – «Да». – Я смотрю, – все подписывают, и говорю: «Мне нездоровится, я ухожу». Мне намекают, что «неудобно» уходить. Я говорю: «Ваше высокопревосходительство, разрешите спросить, что эти 5 миллионов, они из 10-миллионного фонда ассигнуются, или как?» – Тогда он говорит о чем-то с Хвостовым и отвечает мне: «Нет, это не из 10-миллионного фонда». – После этого я спрашиваю: «Как же вы хотите дать 5 миллионов помимо ассигнования законодательных палат?» – Тогда он опять с Хвостовым что-то говорит, затем подходит ко мне Хвостов и говорит: «Это нужно подписать, непременно нужно». – «Позвольте, на какие нужды, кому они нужны, скажите мне, и я, может быть, подпишу, как же мне подписывать, когда я не знаю?» – Он отвечает: «Потом все это можно выяснить, но сейчас это нужно». – Я высказал ряд резких выражений и заявил, что я подписывать не согласен. Тогда Хвостов наклоняется к Штюрмеру и что-то говорит, а Штюрмер заявляет торжественно, что это ассигновано по высочайшему повелению, что этот журнал доложен его императорскому величеству, и государю благоугодно было приказать этот журнал составить и подписать всем министрам. Положение было такое, что я на минуту стал втупик и говорю: «Если вы так ставите вопрос, что, согласно высочайшему приказу, я, – как верноподданный государя, – даю подпись, но оговариваю право доложить государю императору, при каких условиях я эту подпись даю». – И подписал. После этого Покровский идет ко мне в министерство, которое недалеко от Мариинского дворца. Полтора часа мы беседовали на эту тему и мучались, сознавая, в какую компанию мы попали! Я говорю: «Николай Николаевич, давайте писать по этому поводу отдельное мнение, так этот вопрос оставить нельзя». – Мы решили взяться за это дело. Через некоторое время Штюрмер заявил, что эти 5 миллионов, согласно высочайшего приказа, подлежат контролю, а потом через некоторое время эти 5 миллионов совсем отпали.
Иванов. – Вы не слышали, для какой именно цели это было?
Наумов. – Смею вас уверить, что я ничего не знаю. Меня возмущало такое легкое отношение к деньгам, потом отношение к министрам, – что же это такое, что же они хотели из нас сделать, пешек? 2-3 человека что-то выдумывают, и потом извольте подписывать.
Председатель. – Кто же были эти двое? А.Н. Хвостов, Штюрмер?
Наумов. – Да, я думаю, что они. Потом мне говорили, что это делалось якобы для «Нового Времени», – это раз и, во-вторых, как будто для подготовления выборов, я это слышал.
Председатель. – Вы присутствовали с самого начала в этом заседании Совета Министров?
Наумов. – Да, с самого начала.
Председатель. – Вы можете удостоверить, что о мотивах, о целях не было ни единого слова?
Наумов. – Ничего подобного. У Штюрмера была манера делать все как-то под шумок.
Председатель. – Может быть, об этом шла речь в предыдущем заседании?
Наумов. – Нет.
Смиттен. – На самые цели назначения 5 миллионов в журнале не было указано?
Наумов. – Ничего.
Председатель. – Александр Николаевич, вы кончили ваш связный рассказ?
Наумов. – Я рассказывал эпизодически, а общий ответ на вопрос, заданный вашими коллегами, тот, что я с этим темным застенком совершенно незнаком и никого там не знал, бог меня миловал! Я всегда был общественным деятелем и, когда попал в министерство, мне было особенно тяжело, что я должен был нести этот крест, и одно оправдание, что я работал для родины и армии, как мог, и не жалел здоровья. Самые условия, при которых я вышел в отставку, таковы, что, во-первых, мое нежелание быть министром безусловно у меня было уже при назначении, а затем создалась невозможность работать так, как бы мне хотелось. Я давал максимум работы, а получался минимум результатов. Я чувствовал, что делался бессильным. Было принципиальное расхождение главным образом с председателем Совета Министров. Горемыкин был человеком безличным, а этот, очевидно, вел известную политику.
Завадский. – В начале вашего рассказа вы упомянули, что вам тем более было неприятно быть министром, что вы знали условия отставки Самарина и князя Щербатова. Так как ваши дружеские отношения с ними, разумеется, делают вас человеком особо осведомленным, то Комиссии было бы интересно узнать, какие были условия отставки того и другого?
Наумов. – Самарин боролся главным образом с Варнавой и со всей распутинщиной.
Завадский. – Вы нам все-таки что-нибудь расскажете?
Наумов. – Я не беру на себя смелость говорить подробно, лучше, если бы они сами это сообщили, но в общих чертах Самарин был, видимо, мучеником при всех докладах, когда он выступал по поводу защиты церкви от тех, которые, по его мнению, совершенно непригодны в смысле несения пастырских обязанностей. Это была главным образом ставка на Варнаву. Самарин не предполагал уходить; в тот день, когда он был у государя с обычным докладом и никакого разговора по поводу его ухода не возбуждалось, в этот же день государь передал письмо Горемыкину, чтобы он передал его Самарину об его увольнении. – Отставка князя Щербатова состоялась в связи с тем, что он был одним из тех министров, которые высказывались против того, чтобы государь принял командование вместо Николая Николаевича. Потом он стоял за общественный элемент. Помните, когда был всероссийский земский съезд и государь обратился с милостивым обращением. Потом депутация ожидалась. Всероссийское заседание земского союза было в 1915 г., в начале сентября. Щербатов стоял за то, чтобы государь принял депутацию и отнесся с доверием. На этой почве и возник вопрос о его отставке. Следовательно, Самарин ушел главным образом из-за борьбы с распутинскими силами, а князь Щербатов – на почве отстаивания принципов искреннего, самого доверчивого отношения государя к общественным силам и к общественным организациям. Несомненно, около государя были лица, которые всегда следили за каждым из нас и как только убеждались, что государь находится под влиянием, скажем – вашим, и что влияние это идет вразрез этой клике куртизанов, сейчас шли к государю и старались всяческим образом парализовать ваше влияние.
Председатель. – Значит, они играли государственную роль?
Наумов. – Я думаю, несомненно.
Завадский. – Кто же это был?
Наумов. – Ближайшим лицом был Воейков, потом, я не скрою, тут и императрица Александра Федоровна играла огромную роль.
Председатель. – А кроме императрицы?
Наумов. – Это было решающее влияние.
