Эдвард Мунк - Стенерсен Рольф
Мунк в высшей степени странно относился к пейзажам. Они могли действовать на него угнетающе. Часто он находил их нелепыми, неприятными. Он страдал болезнью пространства. В молодости с трудом переходил улицу. Не любил оглядываться по сторонам.
Большую часть времени он жил в горной Норвегии. И все же никогда не писал горного ландшафта. При виде горы у него кружилась голова.
Боязнь пространства и головокружение он изображал в картинах. Наиболее известная из них называется «Крик». Юноша на мосту руками обхватил голову. Рот раскрыт как бы для того, чтобы заглушить крик. Небо кроваво-красное, линии пейзажа громоздятся вокруг него чудовищными извилинами. На литографии «Крик» Мунк сделал надпись «Ich fühlte das Geschrei der Natur»[17]. Он вообще редко делал надписи к картинам. Ему было особенно важно, чтобы зрители поняли именно эту картину.
«Крик» — может быть, самая характерная картина Мунка. От нее веет всепоглощающим страхом. Она показывает, как краски и линии пейзажа восстают против слабого и сверхчувствительного человека. Это сам Мунк, который однажды вечером вдруг почувствовал, что пейзаж его парализует. Линии и краски ландшафта двинулись к нему, чтобы удушить его. Он пытался закричать от страха, но не мог произнести ни звука. Он понял, что с ним что-то случилось, что нервы его перенапряжены. И все же не пошел к врачу. Хотел остаться в таком состоянии. Думал, что болезнь, натянутые нервы помогают ему писать. Он не хотел быть обычным обывателем, потерять свою особую характерность. Он хотел быть художником Эдвардом Мунком.
— Все, что я могу дать, — это мои картины. Без них я ничто.
Гуляя, Эдвард Мунк редко останавливался и оглядывался. Он был так замкнут в себе, так поглощен своими мыслями, что, казалось, идет во сне. Если он поднимал глаза, то увиденное часто производило на него впечатление чего-то нового. Как будто он не привык смотреть. Поэтому он и писал по памяти увиденное им на одно мгновение.
— Я пишу не то, что вижу, а то, что видел.
Он часто писал вне дома, но глаза его не отрывались от холста. Он замыкался в себе, даже находясь под открытым небом.
Когда он построил в Экелю мастерскую под открытым небом, он обнес ее со всех сторон стенами четырехметровой высоты и двадцатиметровой длины. Стоя в мастерской, он видел только холст и серые стены и должен был поднимать голову вверх, чтобы увидеть кусочек неба.
Из Экелю открывается вид на Осло-фьорд. Но он не смотрел на него. Как кошки, как бы экономя, редко показывают острые когти, так и он старался меньше смотреть. Ему не доставляло радости правдоподобное, точное воспроизведение пейзажа. Линии и краски на его картинах следуют тем находкам, которые рождаются в нем. То, что он пишет, не должно быть похоже. Это должна быть хорошая картина. Поэтому трудно найти те деревья, дома и места, которые он писал. Если не считать ранних работ, то установить можно только пейзажи Осгорстранда. Именно эти пейзажи были ему родными. Все остальные встречали в нем чувство протеста. Их нужно было исправлять, чтобы они стали «хорошими картинами».
Причиной отъезда Мунка из Осгорстранда был его страх закоснеть в писании одного и того же пейзажа. Ему нужны были новые пейзажи. В 1908 году он снял дом в Крагерё, в нескольких милях к югу от Осгорстранда. Здесь он нашел темы двух больших картин, находящихся в актовом зале университета в Осло, — «История» и «Солнце». «История» — это приморский пейзаж. На скудной земле растет мощный суковатый дуб. Его крепкие корпи впитывают влагу из каменистой почвы. Под деревом сидит старик и рассказывает историю мальчику. Пейзаж в основных чертах — Норвегия. Бедная, голая земля, камни да море. Подобно дубу, норвежский народ добывает себе пропитание из камней и моря. Борется с холодом, побеждая скудость земли. Старик показывает мальчику страну. Рассказывает, как все было. Это Норвегия, суровая и холодная. Это твоя и моя страна. В ней твои корпи. Поэтому тебе здесь хорошо живется. Расти большим и сильным, как этот дуб.
«Солнце» — это солнце, каким Мунк увидел его ранним летним утром в Крагерё. В Крагерё Мунк создал свои лучшие зимние пейзажи. И все же ему там не нравилось. Он был уроженцем восточной части страны, а Крагерё находится на границе между восточной и южной частью. Южная часть еще скуднее, чем восточная. Даже леса там не такие густые. Пейзаж в Крагерё был для Мунка слишком голым, слишком бесплодным. И уже через несколько лет он снял дом на острове Елёйя — одном из самых плодородных островов Норвегии. Здесь он пишет поля и луга, создает картины: «Пахари», «Уборка урожая», «Мужчина на капустном поле», «Путь между белыми березами». Но и это не был мунковский пейзаж. Он был слишком плодороден. Мунк не мог жить «среди полей и лугов, коров и свиней». В 1911 году он купил дом в глубине Осло-фьорда, где земля не так плодородна, — Рамме в Витстене. Из Рамме через фьорд он мог видеть Осгорстранд. Единственное место, где ему всегда было хорошо.
В Витстене он написал картину «Мать-Земля» и две небольшие картины для актового зала университета в Осло. Но и здесь ему не жилось. Он купил маленький ботик, чтобы переплывать фьорд. Но пользовался им редко. Он быстро заболевал морской болезнью. Парусника не хотел заводить, «потому что ветер то слишком сильный, то слишком слабый».
В 1916 году он купил свою самую большую усадьбу Экелю у Скейена, всего в ста метрах к западу от Осло. Это стоило дорого. В главном здании восемь комнат. В усадьбе был хлев, оранжерея, к ней примыкал большой сад и почти тридцать тысяч квадратных метров возделанной земли. Мунк не хотел заниматься сельским хозяйством. Он закрыл оранжерею. Запустил сад. Продал коров и писал лошадей.
Трудно сказать, чувствовал ли Мунк себя хорошо в Экелю. Он купил усадьбу, чтобы было где разместить «Фриз жизни». Ему хотелось видеть его целиком. В Экелю это ему не удалось. Постепенно он стал считать, что все картины, которыми он доволен, относятся к «Фризу жизни». Поэтому он смог развесить в Экелю лишь небольшую часть фриза. Большинство картин находилось в мастерской, многие же висели или стояли в главном здании. Он часто жаловался на то, что купил Экелю. Ему не нравились соседи. Они были «сбродом из Осло». Так он именовал всех, кто ему не нравился и кто жил в Осло. Почти ни по одному пейзажу, написанному в Экелю, нельзя установить, какое место на нем изображено. Особенно часто он писал сарай в Экелю. Но и он из картины в картину менял и форму и цвет. Главное здание и вид на фьорд Мунк никогда не писал.
Осло он любил. «Он так чудесно расположен. Он мог бы стать одним из красивейших городов мира. Какой там воздух. Мягкий и чистый. Наслаждение идти вниз по улице Карла Юхана. Я не могу ходить по этой улице. Это обходится мне в тысячу крон. Почти все мои знакомые нуждаются в деньгах. Здравствуй, Эдвард, — говорят они, — тебя так редко видно. Рад тебя встретить. Помнишь времена, когда у тебя в кармане болтались одна-две кроны? И ты не решался их истратить. — И он получает тысячу крон, а я беру машину и еду домой».
Несмотря ни на что, в Осло Мунк чувствовал себя дома, хотя и считал «буржуазный сброд Осло» ужасным.
На мой вопрос, кто унаследует собрание его картин, он ответил:
— Осло. Так лучше для картин. Здесь их дом. Собственно нужно было бы подарить несколько картин в Германию. Там ко мне пришла известность. Но теперь, когда самолеты могут молниеносно перелетать из страны в страну, художники должны собирать свои картины у себя на родине. Да к тому же в Германии все идет кувырком после того, как этот Гитлер пришел к власти. Ужасно, что Осло получит мои картины. Хуже всех была «Афтенпостен». Даже после смерти Шибстеда она не стала лучше. «Афтенпостен» старалась уморить меня с голоду. И все-таки они послали ко мне корреспондента в день моего семидесятилетия. Я стал таким знаменитым, что они уже не в состоянии были меня убить.
— Вы из «Афтенпостен»? — спросил я. — Будьте добры, уйдите.
