Казимир Малевич - Том 4. Трактаты и лекции первой половины 1920-х годов
Таким образом видим законное обоснование живописных видоизменений, которы<е> образуют собой кольцо или орбиту своего движения; исходя из своего афелия, цвет достигает наивысшей живописной плотности в центре; двигаясь к перигелию, постепенно живописная плотность растворяется и в перигелии загорается ярким цветом; двигаясь дальше, к противоположному центру своей орбиты, <орбита> образует новую, противоположную плотность бесцветной консистенции.
Супрематический период меня убедил в этом, когда в его призме, движении цвета, резко обозначились три состояния в квадрате красном, черном и белом.
Возможно, что, связуя эти моменты с общим движением, мы <оказались> в одном из пунктов орбиты, где наше осознавание не окрашивается выходом из сферы цвета, <то есть> мы вышли в такую призму, которая осталась непроницаемой лучам цвета, или <в ней> они получают новое, бесцветное состояние. Возможно <отсюда> сделать вывод, что вещество — вне цвета и что окраска частиц есть только случай <результат> обстоятельства.
Под последними работами белого супрематизма нельзя, однако, усматривать, что белое получилось от физического колебания цветных лучей, что мы имеем новый факт белого света. Возможно, что есть какая-то доля того предположения в движении, но, во всяком случае, это только элемент, который неизбежен в движении целостного сознания, неуклонно идущего к созданию вещи вне всякого различия, преимущества; двигаясь к равенству, <следует> стремиться к своему обстоятельству вне всяких различий.
Город как высший человеческий центр показывает, что цветность в его призме из спектра исчезает. Если мы, по моему предположению, будем идти дальше в таком же порядке восхождения, как мы шли от центра деревни к городу, то я предполагаю, что и города в виде столиц должны тоже идти к образованию нового центра, я бы сказал, центра всех центров, который и образует собой тот Геркулес, возле чего будут вращаться все столицы. Таким образом мы получим новую единую столицу движения технического или духовно-технического человека.
Таким образом, человек получит один центр, как наши планеты и Солнце, а Солнце с множеством других солнечных систем — Геркулеса, возле которого все вертятся и составляют равенство равновесия в целой системе.
Возможно, что понятие белого или черного найдет себе иное истолкование, именно под белым возможно наметить цель, т. е. то место, на котором не будет видно различие; <возможно,> что стремление человеческих учений о равенстве и будет разуметься в черном или белом, так что фона, который образуется от введения или появления выдающегося факта, не будет существовать. Таковой высший центр единого общего я называю «Белым».
Оставляя этот вопрос о белом для дальнейшего его истолкования <в> наших будущих рассуждени<ях>, я не хочу оставить <не проясненным> одно из положений в кубизме о цветности. Известно, что западные кубисты, дойдя в живописи к темному спектру, стали палитру свою, как они говорили, оцвечивать; другими словами сказать, выводить или вводить в живописную материю цветность. Какова причина была, толкнувшая их на это, неизвестно, но возможно предположить, что причиною была эстетическая потребность и причина. Возможно, что эта причина была только одним из поводов, <и она сама> обнаружила совершенно другие причины, высказанные мною в вопросах о центрах и графике движения цвета.
Русские кубисты все же впервые построили обратную призму действия, через которую живопись распалась на цвета. Эта потребность была и у западных кубистов, но не была выяснена причинность. Мы не имеем никакого обоснования этой причины, кроме эстетического побуждения. Русские же кубисты стали ощущать то место в орбите живописного движения, где мир сущности живописной вступает в цвет, <в> момент распыления живописной плотности на ряд цветов, которые, возможно, были интенсивнее, чем были до образования вообще живописной плотности.
<При> участии в этой живописной работе новой живописной плотности, а также распыления ее на цвета, мне удалось вывести цвет в первенствующее начало данного времени под первой группой супрематизма. Повторяю, что все же речи о выявлении цвета как такового не было. Здесь было видно, что сущность живописная имеет какую-то заданность большую, нежели выявление элементов цвета; что это не аналитический момент, как только целостная заданность или уже данность, факт, представляющий собой вопрос, и <тогда> данность переходит в аналитическую полосу исследовательской науки живописи, отчасти которую я взялся исследовать и обосновать.
В одной своей работе я усмотрел, что живопись является не только узко профессиональном> дело<м>, прост<ым> ремесло<м>, но она является еще и той щелыо, через которую возможно просматривать мир других явлений.
Вычерчивая разные графики цветного исследования, я не мог не обратить внимания на то, что всякое явление имеет свою окраску, и начал таким обрезом устанавливать по цвету уровень и развитие данного явления. Цель таким образом расширялась введением классификации по времени тех или иных окрашенных вещей, а также установления степени развития сознания не только живописного, но и человека. [Начатая мною эта работа требует много труда и средств, которых нет.]
Таким образом, живописное дело не так узко, а <оно> широко охватывает большую область, и думаю, что в будущем начатая работа найдет продолжателей.
Современная эпоха по моему цветному графику представляет собой цветную полосу, но эта полоса не представляет собой простую эстетическую окраску, здесь окраска окрашивает не вещи, как только сознание.
Экономические революции совершились не под каким-либо цветом, как только красным, но и это красное разделилось на несколько сил своей яркости, так что а процессе развития силы одного красного цвета получились большие разницы. Так что российское выявление красного цвета является ярче <цвета> западного социализма. Сознание России окрашено ярче.
Мне приходилось слышать объяснение одного социалиста, почему революция имеет красное знамя. Он объяснил просто — красное означает кровь рабочих. Но мне кажется, что если бы кровь рабочих была синяя, все же революция была <бы> под знаменами красными14.
Возможно провести аналогию двух революций: <революция> социалистических сдвигов, выражающихся в разных формах социалистических партий, которые колеблют одни экономические устои, одно установившееся сознание, подобн<а> живописной революции со сдвигами кубистическими установившегося живописного сознания.
Социалистические группировки — это те же цветные лучи, прошедшие через обратную призму раскрепощения и стремящиеся вновь соединиться в новой конструкции под измерением нового сознания.
В этом случае живописная революция совершила большой пробег до последнего предела, за которым наступает бесцветный белый мир равенств.
Подоб<ие> живописной цветной палитр<ы> представляет собой и экономическая, политическая революция. Каждое сознание политической группировки имеет свой цвет. Политическое сознание не только выкра<шено>, но и имеет свою форму, котор<ую> называет Интернационалами. Интернационал — это уже новая палитра цветов, которые должны составить единое бесцветное тело, выйдя из всех различий к единству и равенству.
Интернационал, таким образом, есть новая конструктивная форма как сущность народных масс. Подобно живописной массе. Но ни ту ни другую не узнают.
Но мы имеем в политической группировке несколько Интернационалов, числом три, которые, кажется, начинают свое исчисление только в желтом цвете <I> Интернационала, постепенно усиливая свою окраску, доведя силу до красного, или III Интернационала; и если продолжить эту политическую группировку общества дальше, то яркость красного будет уже двигаться от перигелия к центру, т. е. к новой бесцветной форме равенства. Но здесь по пути стоит еще одна политическая группировка, <группировка> анархизма, которая, кажется, имеет черное знамя, смысл которого может быть уяснен в том, что в черном нет различий, ничто в нем не выделяется, все равно.
Но поскольку в черном знамени есть мысль об освобождении личности <, где личность выступает> как нечто изолированное, единичное, постольку мысль <анархизма> должна перейти в белое как безразличное, неизменное во всех видах вещество.
Таким образом, цветовая палитра исчезнет как в политических группировках, так и в живописных.
Итак, заканчивая свое рассуждение о свете и цвете, я должен сказать еще несколько слов о том, что из последних рассуждений вижу, что все окрашивает себя в тот или иной цвет, что каждая идея в человеке имеет свою окраску, свой цвет. Что же такое представляет собою идея? С моей точки зрения, идея представляет собой призму, через которую преломляется известный мир, идея — заданность.
