Алексей Парин - Елена Образцова: Голос и судьба
Является Карлос, жадно перечитывающий письмо, которое вызвало его на свидание сюда, в сад. Начавшееся в спокойном тоне, высказывание инфанта вскипает страстью, в ожидании возлюбленной он порывисто выкрикивает обычные итальянско-оперные атрибуты предмета страсти («mio ben», «mio tesor»). Появившейся принцессе (она под вуалью, и Карлос принимает ее за Елизавету) адресуются лихорадочные слова признания в любви. Какой триумфирующей фразой отзываются его слова в пении Эболи! Образцова как будто чертит своим голосом магические знаки победы. Голоса инфанта и принцессы ищут дорогу друг к другу — и вот уже сливаются в едином порыве. Но вуаль поднята — и Карлосу ясна его оплошность. Эболи еще не знает, в чем причина замешательства. Ее вопросы полны искреннего недоумения: «Не верите моему сердцу, которое бьется только для вас?» Как будто юноша испугался своего чувства и вдруг оторопел перед той, которую на самом деле любит, и его нужно ободрить, подтолкнуть к открытому выражению чувства на телесном уровне. Мольба, печаль, смятение помогают Образцовой лепить фразу удивительной красоты, в которой звучит неподдельное чувство. Обмен величавыми, округлыми фразами позволяет не угасать надежде на благополучный исход в душе Эболи. И только вслушиваясь в смысл сказанного Карлосом, она вдруг понимает причину его внезапного охлаждения. Вначале догадка, голос будто погружается в глубину сознания («Qual balen!» — какая мысль). Потом ясное понимание сути: «Какая тайна! Вы любите королеву!» Это почти крик, но Образцова безупречно держит в неприкосновенности целостность музыкальной фразы, только звуковысотные скачки передают страшную бурю, которая проносится в этот миг в ее душе.
Вбегает маркиз Ди Поза, который понимает, какой роковой момент настал в жизни его друга Карлоса. Он принимает на себя удар, и они обмениваются равновеликими репликами с принцессой (в греческой трагедии это называется «стихомифия»). Напряжение нарастает, фразы становятся короче и агрессивней. И Эболи заявляет о своей готовности бороться до победного конца: «Я враг блистательный, мощный!» В терцеттино голоса двух разгневанных мужчин и рассвирепевшей женщины хлещут друг друга, как плетки. Эболи еще раз формулирует свою враждебность, на сей раз через сравнение: «Я тигрица с жестоким сердцем, бросаю вам вызов и буду мстить!» Надо сказать, что в этой сцене все трое исполнителей проявляют свой естественный темперамент, и он оказывается немалым, но энергия, которая звучит в голосе Образцовой, кажется вообще запредельной. Именно она сообщает всему эпизоду ощущение эмоционального взрыва, как будто внутри сердца Эболи разрывается бомба — и сметает всё на своем пути. Плач Карлоса, погребенного под пеплом от этого взрыва, звучит беспомощно и жалко. Эболи ведет всех в путь вражды и ненависти.
Накал страсти, который владеет всем ее существом, сообщает какую-то сверхпроводимость голосу, он вонзается в наш слух, колет, режет, сечет его направо и налево. Попытку Родриго убить взвинченную террористку вовремя останавливает Карлос, и голос Образцовой устраивает буквально автоматную очередь, направленную на противников: «Бойся за себя, неверный сын! Моя месть уже вступает в силу!» Эти выстрелы служат запалом для смерча, который проносится по сцене в финале терцета. Нам ни вдохнуть, ни выдохнуть, нас несет и швыряет вместе со сцепившимися в клубок голосами, как будто дикие псы ведут схватку не на жизнь, а на смерть. Этот терцет — самая страшная, самая жуткая сцена всего спектакля, когда мы можем буквально пощупать руками человеческую ненависть. Я вспоминаю огонь в глазах Образцовой в телетрансляции — из них сыпались искры, и земля содрогалась. Актерский талант русской певицы праздновал здесь один из главных своих триумфов. Короткий дуэт Карлоса и Родриго, завершающий эпизод, кажется тут ненужной заплатой, и даже величавая мелодия дружеского союза, подводящая черту, не позволяет нам изгладить в душе страшные следы от смерча, спровоцированного принцессой Эболи.
В январской записи у Образцовой другие партнеры — Пласидо Доминго (Карлос) и Ренато Брузон (Родриго), и общий результат — при кажущемся сходстве — существенно иной. Доминго куда как эмоциональнее, теплее, нежнее Каррераса, и в дуэте с ним в голосе Образцовой проступает лихорадка страсти. Наоборот, Брузон мрачнее, суровее, мужественней сладкоголосого Каппуччилли, и в терцете ярость Эболи выходит на более опасные рубежи. Аббадо ведет всех троих своей твердой рукой, и общий рисунок не меняется. Но при столкновении более определенных, более ярких характеров и сила личности Образцовой предстает еще более выпукло.
Прежде чем мы снова встретимся с нашей героиней в этом спектакле, нам надо пройти через величие и ужасы сцены аутодафе на площади перед собором Богоматери Аточской, через мрачные раздумья короля Филиппа и его спор за душу и тело маркиза Ди Позы с Великим Инквизитором (Евгений Нестеренко) и тягостную сцену объяснения Филиппа с Елизаветой. Клаудио Аббадо с его недюжинной волей и чувством формы делает этот путь захватывающим, требующим неослабевающего внимания.
Король зовет на помощь королеве, упавшей в обморок от его несправедливых и резких обвинений, и на сцене появляются маркиз Ди Поза и принцесса Эболи. Мы уже видим перед собой другую женщину, она пережила обиду, отомстила самым беспощадным способом — и теперь близка к раскаянию. Третья створка триптиха о принцессе Эболи открывается. Первые ее слова, про себя, при виде лежащей без чувств королевы: «О небо! Какое зло я совершила! Увы!» Темным, приниженным звуком произносит эту тираду Образцова. После реплики Родриго начинается гениальный квартет, в котором несмешивающимися слоями существуют поколебленная гордыня Филиппа, муки раскаяния Эболи, благородные порывы Ди Позы и лучезарная чистота Елизаветы. Квартет начинает Филипп, и Гяуров ни на гран не сбавляет спеси в своем богатом голосе; мы слышим, как король с легким сердцем перекладывает вину несправедливого обвинения на Эболи — «демона преисподней».
Второй вступает принцесса, и голос Образцовой на протяжении всего дуэта как бы выстилает своим черно-лиловым шелком то льющуюся темным потоком, то скручивающуюся в водовороты музыкальную материю. Эболи не устает повторять: «О роковое раскаяние!., я совершила адское преступление!», и поначалу ее мелодия течет параллельно мелодии короля, вместе с которым они и вершили свое черное дело. Мрачное течение мыслей пытается преобразовать во что-то положительное Родриго, и его рассуждения о смерти ради отчизны устремляются ввысь. Но король и Эболи перехватывают у него инициативу, и его голос принужден плыть в этом тягостном плавании вместе с ними. Но наступает черед Елизаветы — ее нежный голос обращается к небу, и троим свидетелям ее беды приходится молчать перед величием души оскорбленной королевы. Только Эболи негромко вставляет свой горестный комментарий к молитвенной речи Елизаветы. «Я чужая на этой земле, и надежду могу питать только на небеса», — что может быть горестнее этого признания самой себе?
После этого музыка Верди, как часто у него в ансамблях, завязывает все четыре голоса в тугой узел на гребне широкой мелодической волны. Этот поток может разделиться на две части — и тогда Эболи оказывается в одной связке с той, кого она предала, они по-женски беззащитно, робко движутся вперед, вверх, а мужские голоса звучат как враждебная сила. Но чаще всего мы слышим (на дне музыкального потока, в темноте) прорезающий все возглас самоуничижающей Эболи: «О роковое раскаяние!» Осознание собственной преступности давит на вчерашнюю тигрицу, не знающую прощения, как тяжелый камень.
И это осознание проявляется в полную силу в сцене объяснения Эболи с Елизаветой. Принцесса сразу все вываливает на королеву: «Пощадите недостойную, которая пришла покаяться!» Музыка движется скачками, словно у Эболи перехватывает дыхание, а она признается последовательно во всем: и в том, что похитила шкатулку у королевы, и в том, что обвинила ее в преступной связи с Карлосом, и в том, что сама любит Карлоса, и наконец, в том, что стала любовницей короля. Последнее признание дается ей особенно мучительно, и она говорит сбивчиво, скованно, потеряв всю свою обычную удаль. Мы понимаем, что раскаяние этой женщины искренне, потому что в голосе Образцовой нет и тени наигрыша. Ее Эболи равно убедительна и в сокрушительной ненависти, и в безоговорочном отчаянии. И мы верим в то, что так же, как она еще недавно желала зла королеве, теперь, пережив внутренний перелом, она воспринимает ее как «небесного ангела», почти как святую. Поэтому решение Елизаветы отлучить Эболи от двора воспринимается раскаявшейся грешницей особенно болезненно: она больше никогда не увидит эту великую женщину, этот источник небесного света. Эболи надлежит выбрать между изгнанием и пострижением в монахини. По-итальянски и вуаль, и покрывало монахини это одно и то же слово «vel», стало быть, пророчество песенки о вуали отозвалось в судьбе певшей эту песенку не только на словесном уровне.
