Анатолий Луначарский - ОБ ИСКУССТВЕ. ТОМ 2 (Русское советское искусство)
В этом отношении мимолетный визит во дворец меня никак не удовлетворил, и почти мучительно захотелось вернуться сюда, специально для того, чтобы ходить между этими портретами и умножать без конца свою собственную жизнь, заглядывая в глубины чужих «натур», открытых кистью великих мастеров.
ПОЧЕМУ МЫ ОХРАНЯЕМ ЦЕРКОВНЫЕ ЦЕННОСТИ
Впервые — «Красная газета». Вечерний выпуск, 1926, 5 и 6 августа, № 181, 182.
Печатается по тексту кн.: Луначарский А. В. Об изобразительном искусстве, т. 2, с. 178—183.
I
Новгород поразил меня своей уютной красотой.
От старого Господина Великого Новгорода осталось, можно сказать, одно местоположение да несколько врастающих в землю церквей. Эта старина не дает даже очень заметной ноты городу, — разве только чувствуется с первого взгляда обилие церквей в общем пейзаже и импонирующая значительность их. А в общем Новгород, прежде всего, тихий провинциальный город, расположенный над огромными водными поверхностями, брошенный среди бесконечных ковров зелени и пашен. Зелень эта врывается в самый город, раскидывается в нем садами, покрывает травами улицы, ветхие мостовые которых бессильны противиться растениям. Новгород необыкновенно богат тихими задумчивыми уголками. К прелести огромной шири, ласкового солнца, необычайной тишины, которая словно играет какое–то adagio' под сурдинку на волшебной скрипке, присоединяется, создавая беззвучный аккорд, воспоминание о пролетевших здесь бурях, о сломленной историческими условиями через край бившей здесь исторической жизни, принявшей столь своеобразный, столь неожиданный для деревенской феодальной России облик торгово–городской республики.
Не знаю, насколько в прежнее время Новгород служил объектом для живописцев, но сейчас живописцы тянутся сюда. В прошлом году приехавший сюда Кончаловский написал целую серию этюдов и картин.
Приехал сюда и Браз, приводящий в восторг новгородцев своими утонченнейшими воспроизведениями тех же напоенных лирикой красот заснувшего города.
Конечно, город не совсем заснул. Он уже просыпается для новой советской жизни. Но новой жизни в Новгороде придется немало спеть и набухать, чтобы лопнула оболочка этой исторической тишины, этого голоса тысячелетней истории и вечной природы, чтобы молчание это заговорило хором новых буйных и радостных голосов.
Древности, сохранившиеся в Новгороде, имеют почти исключительно церковный характер, и светская жизнь, военная и политическая, дошла до нас сквозь церковь. Церковь была средоточием культуры, духовенство было интеллигенцией. Вековое величие новгородских церквей, благолепие которых должно было служить не только во славу заемного византийского бога, но и величественным венцом венчать самого Господина Великий Новгород, перевидев все на свете, пережив целый пласт возникавших и развалившихся домов, донесло свою гордую голову до наших дней. Но церкви эти уже поддаются дряхлости, уже содрогаются и покрываются морщинами от постоянного прикосновения рук времени и ставят перед нами задачу: нужно ли хранить их, а если нужно, то как это сделать?
Конечно, не всякую старую церковь надо хранить. Есть церкви безликие, типовые, одна может заступить другую; но чем дальше в глубь веков, тем меньше доживших до нас церквей. Докатившись до XII и XIII веков, приходится считать их только единицами; типового здесь больше нет, здесь только уникумы, только незабываемые свидетели художественных и культурных чаяний и умений отдаленных предков. В веках более близких, среди более густого сонма храмов, выделяются те, на которых почила печать гения их строителей или расписавших их мастеров.
Но ведь церковь есть храм богу ложному, ибо всякий бог давно уже в глазах победоносных передовых сил нашей страны— тяжелая, гнетущая людей ядовитая ложь. Можем ли мы, в таком случае, интересоваться разными продуктами этой великой социальной лжи?
Некоторые прежние революции, как отмечал это и Плеханов, возникали под знаком столь бурной ненависти ко всему прошлому, что в них развертывались полуслепые силы разрушения. Чем сильнее была такая революция, чем глубже чувствовала она, что принесла с собой новый мир, тем больше презирала она все, что оставалось от старого мира, служившего сброшенным ныне господам. Но никогда не было революции более великой, чем Октябрьская; никогда революция не могла с большим правом сознавать, что она есть порог к чему–то новому; никогда новые голоса не имели таких научно обоснованных причин к враждебной оценке мира эксплуатации. Но, с другой стороны, никогда революция не шла под знаком столь яркого сознания, никогда она не умела ценить себя так, как наша, в качестве настоящего и продукта прошлого, в качестве великого звена в истории человечества. Пока революция наша шла стихийно — или, вернее, там, где она шла стихийно, — она, конечно, развертывала и слепые разрушительные силы; но там, где великая партия, носительница великого пролетарского сознания, проявляла свое могучее действие, там революция становилась разумной.
Марксизм глубоко историчен, марксизм рассматривает историю человечества как нечто целое, марксизм понимает, кроме того, что эпохи не строятся одна на другой просто как нечто во всех отношениях новое, превосходящее старое; марксизм понимает, что те или другие стороны жизни в прошлых эпохах могли подниматься на особую высоту в том или другом исключительном отношении, и что, с изменениями исторических условий, уходила возможность расцвета тех или других явлений, которые, однако, не должны быть вычеркнуты из общей сокровищницы человеческих достижений. Маркс считал непревзойденными художественные достижения Древней Греции. Он, конечно, понимал, какие силы заставили христианский мир разрушать древние греческие храмы. Но, само собой разумеется, понимание причин не мешало ему относиться к этому, как к горькому и печальному варварству, сильно обеднившему человечество. Пролетариат же должен суметь покончить со всем безобразием прошлого, а красоту прошлого — там, где она есть, — уберечь.
II
Да, пролетариат должен суметь покончить со всем безобразием прошлого, а красоту прошлого — там, где она есть, — уберечь. Это, однако, не так просто. Конечно, в этом отношении Советской властью совершены чудеса, которые сейчас уже всем миром признаны. Среди волн разбушевавшегося народа, часто совершенно невежественного и голодного, выпрямившего спину с чувством неугасимой мести, пришпоренной новой борьбой, новыми обидами, — среди всего этого хаоса мы сумели сохранить наши музеи, в которых кроме художественных ценностей хранились и материальные ценности на гигантские суммы, сохранить с минимальными потерями все огромное архитектурное, скульптурное, живописное, художественно–промышленное достояние прошлого. Это было нелегко, и это сделано было соединенными усилиями тех коммунистов, которые поставлены были на охрану культурного наследства, и тех героических музейных работников, от директора до последнего сторожа, которые в холоде и голоде отстаивали каждую мелочь великолепных памятников, им доверенных. Но памятники старины капризны. Это многовековое растение под тайным влиянием времени, текущего и точащего его, заболевает то той, то другой — иной раз почти неведомой — болезнью. Оно тает в наших руках, и нужны огромные усилия, чтобы спасти его.
Есть грубая форма спасения (то, что прежде понималось под реставрацией) — более или менее придерживаясь старых контуров, зарисовывать по–новому стены, ставить контрфорс окружать целое здание каменным футляром, ветхие части зам нить новыми, подчас такими, которые самому архитектору к жутся более красивыми или более характерными, или таким на которых сказались попросту его беспомощность и неумел Многое разрушило неумолимое время, многое разрушили чел веческое невежество и злоба — подчас и святая злоба, — но мн гое разрушили также реставраторы. По адресу этого безда ного типа, с самомнением прикасающегося к произведения органически выросшим из целого особого коллективного дух этого надутого, чванного мнимого ученого и мнимого художн ка, часто раздаются проклятия нового типа архитекторов «консерваторов» под сводами испорченных реставраторами дво цов и храмов.
При ничтожных средствах, ничтожных до смешного, в эт< области, где еще есть много неизведанного, с огромной и ро кой осторожностью восстанавливают, расчищают от дурачес реставраторов наши нынешние, новые «консерваторы», блюд> сохраняют то, что консервировать нужно.
Центральнейшей древностью Новгорода является, конечн великий храм Софии. К. сожалению, внутри он так испорчен, чг там почти нечего смотреть, вряд ли когда–нибудь можно буд< восстановить его фресковое богатство. Зато архитектурно < вызывает огромный интерес. Я не хочу распространяться зде< об интересе чисто историко–архитектурном, об интересе архитектурно–техническом — об всем этом много писалось и еп много напишется, — но мне хочется сказать несколько слов чисто художественной стороне.
