Казимир Малевич - Том 5. Произведения разных лет

Наступает новая область — беспредметная, абстрактная; новое видение природы и мира и всех явлений, т. е., вернее, ничего не видение, — эта область сильнее всего, это призма разрушения призраков и всех предметов и идей. В эту призму пусть посмотрит художник, инженер, ученый, священник — они увидят, что мир есть то, что нераздельно, вне различий, мир не имеет в себе двух различных начал, мир есть мир, но не дух и материя. Мир — вне отношений и принципа относительности. Мир — междупредметный, междуидейный, междуобразный. Как человек, который пытается стать интернациональным и рассчитывает получить благо в тот момент, когда народы, как предметы, станут вне этого, станут между предметами, между народами, — будут беспредметны, хотя и будут владеть множеством предметов.

Под этим нужно разуметь, что если народ станет между народами, то он уже не народен, не предметен. Потерявший свою нацию, свою народность, как и предмет, ставший междупредметным, — будет беспредметным. Уничтожение собственности уже гарантирует дорогу к беспредметности. Достижением пункта, где все или одна религия станет между религиями, она <религия> достигнет беспредметности: все будут владеть Богом, но он никому, как <и> собственность, не будет принадлежать.

Коммунизм как Третий интернационал — Коминтерн — уже беспредметен. В его задаче лежит обеспредметить сознание, сделать землю свободной от посягательства человека на нее, как свою собственность; в этом — достижение наивысшего предела. Здесь же нашла себе международный предел и новая религия, признаки которой в Ленинизме, но не в Ленине.

Все учения учат только одному — беспредметности, <тому,> что идея не достигает предмета, а только образа; образ это и есть возможная предельная форма материализма, действительности. Каждый учитель говорит ученику только о беспредметности. Но после смерти зачастую ни один ученик не понимает учителя и творит предметность, хочет осуществить идею учителя в ней. Так создалось множество обрядов и предметов, о которых не говорил учитель, ибо он знал, что идея, пытающаяся стать предметом материальным, всегда проваливается, дальше образа не идет, ибо идет против немыслимого, против того, чего осмыслить нельзя; каждая машина, если она исходит из представления преодоления совершенства, блага улучшения, то она не что другое, а только образ будущей действительности.

Материя не осмысливается, оставляя по себе немыслимость — ничто. Поэтому каждая вещь в идее — ничто, ее нет в материи. Отсюда то, что мы называем предметом — не предмет, а образ идеи.

Идея для огромного числа людей — всё. Говорят: он — идейный, значит, доверить ему можно все, ибо он беспредметник. Здесь слово «беспредметник» употребляю в ином смысле, нежели оно значит в беспредметности, где нет идей. Идея — это еще образ предмета, предмета будущего, и предметники старого рассматривают идейного <предметника> с этой точки, обеспечивая им <через него> целостность своего предмета. Идейный человек не является собственником, но он хочет сделать идейный предмет, который бы никому не принадлежал лично; пока это удается ему только в форме образа, <образ — это> недомысел идейного человека.

Жизнь идейных людей протекает в образах, представлениях, в мечте об идеальном предмете, строе Государства и «вечном совершенстве» думающих об их образе; так как идеальным он <строй Государства> может быть только в образе, художестве, поэзии, <то идейные люди> тоже идут по той же дороге, что и политические строители, и также имеют надежду нарисовать действительность, но в результате получается образ, но не действительност<ь> материальн<ая>, ибо сам материализм еще не материя, это степень материализированной материи — материя, обращенная в материал, а материал уже в предмет, вернее, <в> образ, в этом предел.

Отсюда существуют два мировоззрения: од<но —> мир как идея, кроме которой ничего не существует, и <второе —> мир как материя, как физическое обстоятельство вне идеи. Мир как идея состоит из массы предметов, которые творятся из вымышленного в материи материала, создается мир предметный, который и есть вымышленный мир, вымышленная человеком природа; отсюда то, что мы называем предметами утилитарными, есть вымысел, которого в природе не существует; нет в природе чайника, тарелки, хлеба, машины, городов — есть одна беспредметность действи<я>, абстракция и наш вымышленный мир как природа, «конкретность».

Вымышленный мир, или природа, со всеми утилитарными последствиями составляет нашу действительную жизнь в образах. Жизнь вне вымысла как бы не существует для нас. Где прекращается вымысел, наступает смерть. Однако в первобытном не существовало ни сознания, ни мысли, это новые аргументы, достижения нашей современности, — неужели тогда была смерть<?> Если в первобытном не было сознания, то нет его и теперь, нет и мысли, откуда им взяться<?> Мы вступаем в фактическую беспредметность, чего так боимся. Боимся потерять собственную мысль, сознание, потерять образ. После смерти человека мы продолжаем жить тем, что он выдумал, вымыслил — это называем его делом, которое вышло из существования мысли и думы, из которых можно выдумывать или вымыслить предметы и разделять их на материальные, духовные и художественные категории.

Учителя — идейные люди, ученики продолжают осуществлять идею, т. е. выражать учителя. Смысл и заключается, в одном случае, возвести учителя как идею в материальный предмет, сделать из нее утилитарно-практический, целесообразный предмет В другом — художественный образ. От этой попытки образуется много материальных предметов и множество художественных портретов и художественного производства. Множество их происходит от того, что ни в одном предмете не выражается учитель и ни в одном художественном портрете не находим его сходства. Поэтому каждый художник этого порядка стремится достигнуть этого сходства, а каждый политический деятель стремится достигнуть политического сходства, но тут происходит то, что тот и другой утеряет в памяти своей выражаемое лицо, его черты, и поднимается спор между художниками и между политическими мастерами о его сходстве, характере, черт<ах;> при жизни <они об этом> не столковались.

Это одна причина возникновения предметов; другое происхождение множества предметов происходит от того, что ко мне как комплексу материальных соединений приблизился другой комплекс других материальных соединений. Скажу<, к примеру,> огонь: чтобы сохранить себя от ожога, я начинаю защищать свой комплекс, делаю заслонки — это не символизм; или наступает холод, я делаю печи для сохранения тепла, и от этих бесконечных обстоятельств и возникают утилитарные предметы как защита и преодоление. Но, несмотря на их показательность, необходимость их спорна, вымышлена; при других обстоятельствах нашего комплекса, может быть, ничего не нужно, так как фактически огня нет, как и холода — это наш вымысел, материя не издает ни огня, ни холода. Если бы огонь был и сжигал бы все, то до сих пор вся материя давно пережглась бы либо замерзла. В природе нет того, что могло бы сгореть и замерзнуть.

Идея хочет оидеализировать материю или хочет выйти из своего зажизненного сна в явь, т. е. стать материей, но материя может только отразить ее, не изменив себя; искажая и изменяя самую идею, она искажает предметы, и человеку не удается найти их точность, — вот еще третья причина размножения предметов. Предметы разрушимы, разбиваются, т. е. материя освобождается от них, становится беспредметной, она больше не отражает и идею, как разбитое зеркало — лицо. Для человека остается только один образ, оставшийся вне материи, в который он и верит, но отраженный в его мозгу. Но некоторые говорят: в душе ношу его образ или сердце. Будет ли это Христос или Ленин — вера в него должна быть как образ, от которого освободилась материя.

Всякий Ленинист без веры в него — не Ленинист. Ленин как материя не существует, <к>ак и Христос. Сейчас существует его образ в материи и вера, чем обеспечивается будущее достижение действительности, т. е. уже Ленинизма — бессмертия. Для того, чтобы защитить образ, портрет идеедателя, его возводят на ступень святого — эту святость должны защищать верующие от всякого пятна, видоизменения; если же образ не свят, он разрушим. Возведение явления в святое обстоятельство равно возведению такого технического средства, которое способно консервировать, сохранять от изменения охраняемое — значит, сохранять от движения. Изменяется образ, изменяется вера, идея. Ленинизм не есть динамика, а абсолютная статика (Ленин — динамичен). Слово святое — обожествление — имело такое же значение в религии, как орудие технической защиты.