Вера Лукницкая - Николай Гумилев
Зимой и ранней весной заседания "Цеха Поэтов" продолжались. В это же время Гумилев часто бывал в "Бродячей собаке" - подвальчике на Михайловской площади (ныне пл. Искусств), оборудованном под ночное кафе, где собирался литературно-артистический Петербург.
ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
5.12.1925, Суббота
...В "Бродячей собаке" (началась она, кажется, с 1 января 1912 г.) АА бывала только до начала войны, а после начала была только раз - когда Николай Степанович приезжал с фронта и его чествовали (он с "Георгием" уже приезжал)...
Гумилеву и Ахматовой нравилась атмосфера этого ночного кабачка, кафе, клуба со смешным названием. Им нравилось засиживаться до утра, как бы участвуя в трогательном и грустном спектакле, который чуть-чуть декорирует жизнь. Полутьма, полуулыбки, полунамеки - и стихи, стихи до утра, и конечно же яростные и беспощадные споры о смысле жизни и искусства.
Вспоминает В. П я с т: "Сейчас много возводится поклепов на бедную "издохшую "Собаку""... - А вот не угодно ли: в час ночи с самой "Собаке" только н а ч и н а е т с я филологически-лингвистическая (т. е. на самый что ни на есть скучнейший с точки зрения обывателей сюжет!) лекция юного Виктора Шкловского "Воскрешение вещей"!..
Во втором отделении, а иногда и с первого, после удара в огромный барабан молоточком Коко Кузнецова или кого другого, низкие своды "Собачьего подвала" покрывает раскатистый бас Владимира Маяковского...
Иногда Маяковский, иногда Хлебников или еще Бенедикт Лившиц... Или застенчиво нежный, несмотря на свой внушительный рост, Николай Бурлюк...
Собственно, настоящих собак в "Собаке" не водилось, по крайней мере почти. Была какая-то слепенькая мохнатенькая Бижка, кажется, но бродила она по подвалу только днем - когда, если туда, кто и попадал иной раз, то испытывал ощущение какой-то сирости, ненужности; было холодновато, и все фрески, занавесы, мебельная обивка, все шандалы, барабан и прочий скудный скарб помещения, - все это пахло бело-винным перегаром.
Ночью публика приносила свои запахи духов, белья, табаку и прочего, обогревала помещение, пересиливала полугар и перегар... Итак, акмеисты: то есть Ахматова, Гумилев, Мандельштам - и потом так называемые "мальчики" из "Цеха Поэтов" - Георгий Иванов, Георгий Адамович; потом другие "примыкавшие" - будущие ученые, как-то В. Гиппиус, В. Жирмунский, - и сколько еще других! - одни чаще, другие реже, - но все отдавали дань "Бродячей собаке".
Нам (мне, и Мандельштаму, и многим другим тоже) начинало мерещиться, что весь мир, собственно, сосредоточен в "Собаке", что нет иной жизни, иных интересов, чем "Собачьи".
"Лишь Блок, - говорил Пяст, - никогда не появлялся в "Собаке", всегда оставаясь "дневным человеком"..."
18 февраля 1912г. в редакции "Аполлона" состоялось заседание "Общества ревнителей художественного слова", на котором выступили Вяч. Иванов и А. Белый с докладами о символизме. Гумилев парировал выступлением, в котором четко сформулировал свое полное обособление от символизма. Это выступление стало фактически официальным утверждением нового направления в поэзии. Гумилев провозгласил а к м е и з м (А. Белый утверждает, что слово "акмеизм", от греческого "акме", обозначающего не только "цвести", но и вершину чего-либо, придумал он в присутствии Вяч. Иванова, а Гумилев охотно подхватил его) и стал его признанным лидером, а журнал "Аполлон" и маленький журнал "Гиперборей", созданный "Цехом Поэтов", в частности Гумилевым, в конце 1912 г. и просуществовавший до конца 1913-го, - его выразителями. И хотя в февральском номере "Гиперборея" за 1913 г. появилась редакционная заметка: "В опровержение появившихся в печати неверных сведений, редакция считает необходимым заявить, что "Гиперборей" не является ни органом "Цеха Поэтов", ни журналом поэтов - акмеистов. Печатая стихотворения поэтов, примыкающих к обеим названным группам, на равных основаниях с другими, редакция принимает во внимание исключительно художественную ценность произведений, независимо от теоретических воззрений их авторов", - в "Гиперборее", в основном, но и в "Аполлоне" печатались стихотворения поэтов нового направления.
День 18 февраля 1912 г. стал днем окончательного разрыва отношений Гумилева и Вяч. Иванова.
В сентябрьском номере "Аполлона" за 1912 г. Гумилев впервые употребил слово "акмеизм" в печати, а в первом номере "Аполлона" за 1913г.опубликовал статью "Наследие символизма и акмеизм".
"Тогда же не только ему (вместе с небольшим кругом единомышленников), но и многим казалось, что разрушение символизма означает не более и не менее как кризис всей русской поэзии. Это была распространенная аберрация зрения: символизм отождествлялся со всем литературным и художественным миром. Иные из художников, те, что, находясь в недрах символизма, действительно переживали острейший и мучительный кризис, вышли из него обновленными новым знанием жизни и искусства. Гумилеву казалось, что акмеизм - единственный выход из "катастрофы" и что ему, как Адаму, предстояло начать новую жизнь на новой земле Поэзии" (А. Павловский. Николай Гумилев. Вступительная статья к однотомнику Гумилева в Большой серии "Библиотека поэта").
Стихи Гумилева, публиковавшиеся в "Аполлоне" в 1910 - 1911гг., вошли в его книгу "Чужое небо". Эта книга - итог выраженных Гумилевым принципов нового литературного направления. В книгу Гумилев, вопреки своему обычаю, включил не только свои стихи, но и переводы пяти стихотворений Теофиля Готье, чтобы усилить, утвердить акмеистическое направление. Увлекаясь западным искусством и, в частности, занимаясь переводами Готье, Гумилев увидел в нем безупречного акмеиста и постоянно повторял, словно внушал как совершенную формулу акмеизма одну из любимых строф стихотворения Готье "Искусство":
Искусство тем прекрасней,
Чем взятый материал
Бесстрастней
Стих, мрамор иль металл.
Новую книгу Гумилева "Чужое небо" заметили - о ней писали, говорили, его хвалили. Кузмин: "Это взгляд юношески-мужественный, "новый", первоначальный для каждого поэта взгляд на мир, кажущийся юным, притом с улыбкою, - есть признание очень знаменательное и влекущее за собою, быть может, важные последствия. Своей новой книгой Гумилев открыл широко двери новым возможностям для себя и новому воздуху".
Гумилев послал сборник А. Блоку: "Александру Александровичу Блоку с искренней дружественностью. Н. Гумилев".
Блок ответил письмом: "Многоуважаемый Николай Степанович! Спасибо Вам за книгу. "Я верил, я думал" и "Туркестанских генералов" я успел давно полюбить по-настоящему, перелистываю книгу и думаю, что полюблю еще многое. Душевно преданный Вам А. Блок".
ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
4. 01.1925
Из разговора о Гумилеве записываю следующие слова АА: ""Цех" собой знаменовал распадение этой группы - Кузмина, Зноско, Потемкина, Ауслендера. Они постепенно стали реже видеться, Зноско перестал быть секретарем "Аполлона", Потемкин в "Сатирикон" ушел, Толстой в 1912 году, кажется, переехал в Москву жить совсем... Появилась совсем другая ориентация... эта компания была как бы вокруг Вячеслава Иванова, а новая - была враждебной "башне" (Вячеслав тоже уехал в 1913 году в Москву жить. Пока он был здесь, были натянутые отношения). Здесь новая группировка образовалась: Лозинский, Мандельштам, Нарбут, Зенкевич и т. д. Здесь уже меньше было ресторанов, таких - "Альбертов", больше заседаний "Цеха"... Менее снобистской была компания".
Значительным событием в жизни Гумилева стал и выход в свет книги А. Ахматовой "Вечер". Гордость, беспокойство, радость, ревность - мы можем только гадать, какие чувства испытал Гумилев.
По словам Павлович36, Гумилев искренне думал, что "быть поэтом женщине - нелепость". Но, прочитав "Вечер", был ошеломлен: "Что ты, Аничка - готовый поэт". И еще он говорил: "Ахматова такой значительный человек, что нельзя относиться к ней только как к женщине".
ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
13.01.1925
Н. А. Шишкина мне сообщила, что Николай Степанович, рассказывая ей об АА, сказал следующую фразу: "Ведь это я ее сделал. Я просматривал ее стихи, говорил, что они безвкусны, заставляя ее переделывать их... она самоуверенно спорила".
Оставив в стороне основания, по которым Н. А. Шишкина, давая мне такие сведения, могла быть небеспристрастной к АА, я приведу другое сообщение - Б. С. Мосолова. Давая мне воспоминания о Николае Степановиче (осенью 1925 г.), он сказал, что в годы 1910-1912 на "башне" В. Иванова и в "Бродячей собаке" многие иронически называли Н. Гумилева - "Н. С. Ахматов", желая показать обратное влияние, и раз, услышав это, АА была крайне обижена.
Вопрос общения двух поэтов чрезвычайно сложен. "Никакой блеск собственных его рифм и метафор не помог убедить ее, что нельзя вить семейное гнездо, когда на очереди высокие поэтические задачи. Помощница нужна ему, нужен оруженосец, спутник верный, любовь самоотреченная нужна, а не женская, ревнивая, к себе самой обращенная воля..."
