Мишель Декер - Клод Моне
Позже во время одной из бесед с Клемансо он пытался оправдаться:
— Я вдруг осознал, что стою, уставившись на ее висок, и машинально ищу переход живого цвета в мертвый… Синий, желтый, серый, не знаю какой еще… Вот до чего я докатился. Все это происходило помимо меня, автоматически. Сначала шок и дрожь от созерцания этого цвета, а потом чистый рефлекс, бессознательное стремление делать то, что я привык делать всю свою жизнь…
Неудивительно, что это полотно, сегодня выставленное в Зале для игры в мяч, долгое время оставалось недоступным широкой публике.
Да, Моне повел себя как истинный художник, изучающий оттенки фиолетового, характерные для трупа, и превращающий лицо умершей в розовато-лиловую симфонию, но кисть его двигалась нервно, мазок местами ложился грубо, и мы не можем отделаться от мысли, что во всем этом было что-то от некрофилии.
Для организации похорон обратились в благотворительную организацию. Люди, работавшие в ней, входили в Братство милосердия и представляли собой добровольных гробовщиков. Согласно исторической традиции они носили яркие и пестрые одежды — в давнем прошлом, когда члены Братства занимались погребением умерших от чумы, их необычный наряд служил прохожим предупреждением: держись от нас подальше, не то заразишься. С той же целью каждый из них имел при себе «трещотку» — несложный инструмент, заставлявший непрерывно тренькать колокольчики, настроенные на две ноты — соль и ля. Членов Братства во все времена отличали личная отвага и благородство.
В воскресенье 7 сентября, около двух часов пополудни, погребальная процессия с прахом Камиллы медленно двигалась в сторону небольшого местного кладбища. Всего несколько сотен метров, отделявших погост от владения г-жи Элиотт. Кладбище располагалось на склоне невысокого холма, но добровольные помощники, несшие гроб, нисколько не запыхались, поднимаясь наверх, — бедняжка Камилла перед смертью совсем истаяла. В самом конце аллеи, тянувшейся вдоль кладбищенской ограды, их ждала вырытая в земле могила. Ни надгробия, ни памятника… Аббат Амори прочитал заупокойную молитву.
Пройдет немного времени, и могила Камиллы Донсье зарастет сорной травой, которую никто на свете не позаботится вырвать… Впрочем, нет. Мадлена Бландар — бывшая кухарка, а позже жена штукатура Огюста Ловре, навещая могилы родных, будет иногда заглядывать и сюда, к «бедняжечке госпоже Моне». Но все равно чугунная ограда вскоре покроется ржавчиной, а затем и вовсе рухнет. И тогда уже ничто не напомнит здесь о Камилле.
Заросли чертополоха да пара хилых елочек, выросших неизвестно как, — вот и все, что от нее осталось. Бедная Камилла!
Хорошо еще, что на могилах ее соседей по вечности пышно разрослась лаванда. И в ветреные дни душистые ветки ласково склоняются над ней, даря последнее утешение…
Глава 11
ЛЕД ТРОНУЛСЯ
Признаемся, мы немного сгустили краски. Все то время, что семья продолжала жить в Ветее, Марта, Бланш и Сюзанна («большие девочки», как называли их дома) регулярно заглядывали на кладбище и приносили упокоившейся Камилле букетики цветов. Весной 1881 года они посадили на ее могиле фиалки.
Но до прихода этой весны еще надо было пережить кошмарную зиму 1879/80 года. Мороз стоял жестокий. В тот год, как и в 1709, 1768, 1776, 1789-м, а также в 1859 и 1877 годах, Сена от самого истока в Лангре до устья покрылась толстым слоем льда. В такие редкие по суровости зимы ртутный столбик термометра мог за одну ночь упасть так резко, что река замерзала буквально за несколько часов, а плавающие по ней суда едва успевали добраться до гавани.
8 декабря 1879 года на Ветей обрушился снегопад. Толщина снегового покрова достигла 40 сантиметров! 10 декабря один из соседей, некий буржуа из Вернона, отметил, что температура упала до минус 25 градусов. Он же записал в своем дневнике, что «река[41] гонит кривые льдины».
Нетрудно представить себе, во что превратилась жизнь семейства Моне-Ошеде в заснеженном Ветее. Дороги сделались непроходимыми. Клод больше не мог уезжать в Париж, чтобы продать очередную картину. С едой стало совсем худо. А тут еще детвора дружно заболела ангиной и — этого еще не хватало! — вдруг объявился недовольный Эрнест. Выбрал время, ничего не скажешь! Но если он и надеялся привести Алису в смущение, то просчитался.
Она уже прочно вошла в роль хозяйки дома. И Эрнест не имел к этому дому никакого отношения!
Правда, перед соседями Клод и Алиса старались соблюдать внешние приличия. Редкие посещения еще давали Эрнесту право считаться «настоящим мужем». При посторонних Алиса обращалась к Моне исключительно на «вы» и называла его «месье»; он отвечал ей тем же. Но на самом деле вся эта комедия мало кого вводила в заблуждение.
Эрнест умолял ее:
— Возвращайся ко мне!
— А что мы без него станем делать? — сухо отвечала она. — Что мы будем есть? Чем топить дом? — И добавляла: — Да, у нас мало денег, но он хотя бы работает!
Что касается Эрнеста, то он, долгие годы живший в роскоши и праздности, судя по всему, так и не осознал до конца, что полностью разорен и погряз в долгах. Если мать иногда давала ему какие-то деньги, он тратил их мгновенно, не задумываясь о том, что будет дальше.
Его донимали кредиторы. Кое-кто из них даже заявлялся в Ветей с требованием немедленно вернуть деньги и угрозами. Однажды, когда в столовой находилась только Марта, один такой заимодавец ворвался в дом и обратился к испуганной девочке:
— Господин Ошеде дома? Или мадам? Я хочу их видеть!
— Мама наверху, — пролепетала та. — Сейчас я ее позову…
— Сегодня я не в состоянии уплатить вам ничего, сударь, — спокойно объяснила вызванная дочерью Алиса, — потому что у меня ничего нет.
— Ах так! Ну вы обо мне еще услышите! И гораздо раньше, чем думаете! — побелев от ярости, крикнул тот.
И, бросившись к стоящему рядом пианино, схватил вазу с роскошным букетом цветов, которые так любил Моне, и грохнул ею прямо по клавишам.
— Нам потом пришлось ремонтировать инструмент, — гораздо позже с улыбкой вспоминала Марта.
Конец года в Ветее ознаменовался не только холодом, но и голодом. Хуже того: перед ними замаячила угроза выселения. Слишком уж они затянули с арендной платой за дом. Значит, надо писать! Надо продавать, и как можно быстрее! В списке покупателей фигурируют все те же имена — Беллио, певец Фор, Кайбот, Шоке. Верные поклонники. В доме теперь не осталось даже постельного белья — хозяин прачечной наложил «арест» на сданные в стирку простыни и не собирался их возвращать, пока не будут оплачены все счета.
Бакалейщик отказал в кредите. В сочельник 24 декабря 1879 года дети даже не стали выставлять свои стоптанные башмаки перед камином. Они понимали, что подарков ждать неоткуда. Камин, правда, еще топился, но лишь благодаря Алисе, которая лично заготавливала для него дрова. В отличие от хрупкой и слабенькой Камиллы она была женщиной сильной и крепкой. И умело орудовала пилой и топором.
— Видите, как хорошо, — шутливо говорил ей местный лесник. — Одними и теми же дровами вы греетесь дважды!
И Алиса щедрой рукой швыряла в ненасытный огонь все новые поленья. Еще бы, мороз на улице стоял страшенный. Достаточно сказать, что теперь ничего не стоило пешком добраться из Ветея до расположенного на противоположном берегу Лавакура, настолько прочный лед сковал Сену.
Моне использовал зимнюю погоду по-своему и написал небольшой цикл картин под общим названием «Снегопад».
Но вот настала ночь с 4 на 5 января. На протяжении трех-четырех последних дней стояла оттепель. И даже шел дождь, поэтому снег, как говорят жители гор, превратился в «суп».
Часы показывали пять утра. Вдруг раздался стук — кто-то колотил в ставни первого этажа. До обитателей дома донесся испуганный женский голос:
— Господин Моне! Господин Моне! Скорее! Идите сюда! Конец света!
Моне сразу узнал голос Мадлены, бывшей кухарки, а теперь просто соседки. Выскочив на улицу, он ничего не увидел. Зато он услышал. Со стороны реки доносился грохот, словно взвыли трубы Апокалипсиса. Грохот все нарастал. Пересиливая его, с левого берега, из Лавакура, доносились отчаянные вопли людей. Это был ледоход. Сена взломала свою ледяную тюрьму.
Из-за резкого потепления вода подо льдом пришла в движение, закипела, словно лава. Лед пошел трещинами. Огромные глыбы с адским грохотом неслись по реке. Но ее русло оказалось для этого слишком узким, и вот вода выплеснулась на берег, сметая на своем пути рыбацкие хижины и лодки, заливая поля и сады и заставляя насмерть перепуганных фермеров спасаться бегством.
— Это конец света, господин Моне! Это конец света! — всхлипывала Мадлена.
К семи часам утра, когда забрезжили первые лучи рассвета, понемногу стал вырисовываться масштаб разрушений. Люди взирали на результаты бедствия и считали погибших. Ибо без жертв не обошлось.
