Аркадий Белинков - Юрий Тынянов
Друзья Пушкина, и как раз те, которые особенно тяжело пострадали после поражения восстания, не восприняли эти стихи ни как измену идеалам свободолюбивой юности, ни как уход от идеалов.
16 сентября 1834 года Кюхельбекер в письме своему племяннику Н. Г. Глинке из Свеаборгской крепости пишет: «Если уже назначить какой-нибудь отдельной его пиэсе первое место между соперницами (что впрочем щекотливо и бесполезно), — я бы назвал «Чернь»; по крайней мере это стихотворение мне в нынешнем расположении духа как-то ближе, родственне всех прочих»[235].
Тотчас же, естественно, обращают на себя внимание слова «в нынешнем расположении духа». Нынешнее расположение духа человека, сидящего восемь лет в крепости… Тынянов считает, что они указывают на «перекличку пушкинской «Черни» с отношением Кюхельбекера к официозной журналистике последекабрьского периода»[236]. Вероятно, это действительно так, и, конечно, «Чернь» обращена «против современной Пушкину официальной журналистики…» [237]. Но только ли это могло заинтересовать сидящего восемь лет в крепостной одиночке человека? Только ли спор с «официальной журналистикой» волновал писателя, декабриста? Вероятно, не только это. Сидящий восемь лет в крепостной одиночке человек — писатель и декабрист — понял эти стихи как старую борьбу и знал, против кого борется автор этих стихов. Можно предположить, что в крепости спор только с «официальной журналистикой» утрачивает многое и уступает место другому: спору с роковой властью. В крепости, вероятно, все это становится яснее, чем в петербургском кабинете.
Наконец, если не согласиться с Пушкиным, то не ждет ли опасность согласиться с Булгариным? Ведь это же конец 20-х годов, когда практически совершенно преобладающей была альтернатива Пушкин — Булгарин, а не начало 60-х, когда возможности выбора были иными и несравненно более широкими.
Резко неприязненная критика этих стихов и восторженная апологетика этих стихов всегда были связаны именно с тем, против кого борется автор этих стихов. И все сто тридцать семь лет полемика с этими стихами и обширной литературой, посвященной этим стихам, при громадном количестве слов, ушедших на это очень важное в истории русской общественной мысли дело, велась, как обнаруживается, когда внимательно изучаешь это громадное количество слов, близ двух коротеньких слов: «против кого?» Против кого борется автор этих стихов? И все, кто старался понять стихотворение «Поэт и толпа», сосредоточивались не столько на том, что в нем написано, сколько на том, против кого оно обращено. Оно обращено против улюлюкающей, выученной государством толпы, растленного общества и его охранительной эстетики, прикрытой лживой, напыщенной, патетической, верноподданнической фразой.
Пушкинский конфликт с государством прошел разные фазы, и одна из них приняла форму спора об искусстве. Эта фаза была столь же острой, как и другие. Острота вызывалась тем, что за эстетикой стояла вольность. Поэтому в спор поэта с толпой об эстетике так настойчиво вводятся темницы, бичи, топоры, розги, палачи.
В романе о Пушкине трагической гибели героя нет. Нет в нем и стихотворения «Поэт и чернь». Но ведь книги пишутся не фразами, а линиями, и в книге, оборванной на 1820 годе, проложена главная линия — поэт и чернь. И пути к смерти поэта проложены на теме «поэт и чернь». «Чернь» — это государство и растленное им общество. В романе же «чернь» не упоминается, потому что он написан человеком, умевшим смотреть на людей и события прошлого глазами современника этих людей и событий. Современникам же было ясно, против кого направлены пушкинские стихи. Поэтому вместо «черни» вообще в романе говорится о Голицыне или Аракчееве.
Роман Тынянова строится на теме взаимоотношений поэта и государства. У самого Пушкина эта тема началась в первом же напечатанном им стихотворении. Взаимоотношения поэта и государства у Пушкина — это взаимоотношения поэта и черни. Государство — это «чернь», «толпа», «рабы». Пушкинское отношение к «толпе» — это отношение к враждебному ему государству.
В абсолютистском государстве прогнозы историков и политиков так часто ошибочны и обречены, потому что при абсолютизме воля правителя или дворцовая борьба совершаются по законам истории, не подчиненным естественному мышлению, доступному анализу историка и политика. Скачки и зигзаги абсолютистской власти подчинены закономерностям, исследовать которые можно только в иной системе мышления. Пушкин-историк мыслил в категориях естественного права, и поэтому его прогнозы оказались ошибочными, а надежды на новое царствование несерьезными и кончившимися катастрофическим разочарованием. Тогда Пушкин ухватился за величие государства, роль России, победы, успехи и прочее в том же роде.
Но кроме конфликта с враждебным государством была еще и тщеславная гордость его победами, пушками, триумфами, фонтанами и фейерверками. Не под ударами роковой власти поэт восхищается крикливыми успехами Этой роковой власти. (Герцен впоследствии это вспомнил поэту.) Как много было замечательных художников, проникновенных и широких умов, которые из-за бенгальского триумфа, из-за куска земли, вырванного у соседа и стоившего рек человеческой крови, готовы были простить казни и пытки, насилия, унижения, несправедливость и нищету.
И Пушкин простил многое. То, что стало потом называться пушкинским примирением с государством, было противоречиво, и было то искренним восхищением его победами, то лицемерным пренебрежением своими обидами. Примирение былр не добровольным и вынужденным и таким, когда больше ничего не остается и человек уговаривает себя, что он не льстец, когда царю хвалу свободную слагает. И поэтому Пушкин писал то «Во глубине сибирских руд», то «Стансы», то «Поэт и толпа». Все это кончилось смертью, убийством.
Пушкина этой поры Тынянов в 1927 году называет тревожно и симптоматично: «тонким дипломатом». Это сказано в романе о другом «тонком дипломате», Грибоедове. «Тонкий дипломат» Грибоедов живет трагической жизнью и умирает трагической смертью. Пушкин в эти годы не погиб, и Тынянов намекает на то, что он не погиб именно потому, что был «тонким дипломатом». В романе о Грибоедове такой намек звучит подчеркнуто выразительно. Пушкин в «Вазир-Мухтаре» «кидает им кость» — «Стансы» и пишет «барабанную поэму» — «Полтаву». Так думает Тынянов в «Смерти Вазир-Мухтара» о двадцатидевятилетнем Пушкине, о Пушкине после поражения восстания. «Ни одного друга не приобрел Пушкин этими стансами, а сколько новых врагов! Александр Сергеевич Пушкин был тонкий дипломат. Сколько подводных камней миновал он с легкостью танцевальной. Но жизнь простей и грубей всего, она берет человека в свои руки. Пушкин не хотел остаться за флагом. Вот он кидает им кость. Однако ж никто об этом так не решается говорить, а он говорит». То есть все так делают, никому не хочется остаться за флагом, уж он-то, Грибоедов, куда как хорошо это знает, да все помалкивают, а Пушкин говорит. Вот, оказывается, в чем дело: первое место! Упаси бог, чтобы тебя кто-нибудь «пересел», ярмарка тщеславия! И — только.
Тынянов или не заинтересовался, или не заметил, что все это трагичнее, серьезнее и выходит за пределы частного — даже пушкинского! — случая.
Если все это и было на самом деле, то никогда не было ни единственным, ни главным в сложнейшей, в важнейшей проблеме взаимоотношений государства и выжившей, сохранившейся, не разбежавшейся по ренегатским щелям, враждебной этому государству лучшей части русского общества. Образ Пушкина в «Смерти Вазир-Мухтара» создан писателем, который не принял во внимание по крайней мере трех важных обстоятельств.
Во-первых, «Стансы» все-таки не просто льстят (как это нередко случалось в отечественной поэзии и соседних искусствах), а преследуют цель, которая не бросает тени на автора, — они просят помиловать наказанных декабристов. Пушкину можно было возразить, что наивно таким способом пытаться воздействовать на Николая Павловича, но упрекать его за намерение таким способом поправить собственные дела, скорее всего, неверно.
Во-вторых, в пору пересмотра методов и программ побежденной революции, всегда начинаются поиски новых методов и программ, всегда связанных с побежденной революцией и всегда противопоставленных ей. «Стансы» были попыткой обрести союзника в императоре, введенном в заблуждение нехорошими придворными. Кроме Этого, существовала надежда на то, что люди не вечны и вместо плохого императора, может быть, когда-нибудь будет хороший…
Исчерпывающие разъяснения по этому вопросу желающие могут получить в известном произведении Н. А. Некрасова «Забытая деревня». В этом произведении сказано:
А в гробу-то барин; а за гробом — новый [238].
Особенно следует обратить внимание на строки:
