Лев Гомолицкий - Сочинения русского периода. Проза. Литературная критика. Том 3
Невольно на память приходит бессмертный капитан Лебядкин. И только подумать, что эти «незначительного калибра дети» отпечатаны в количестве 5200 экземпляров.
Меч, 1936, № 8, 23 февраля, стр.5. Подп.: Л.Г.
Гамбургский счет
Под таким названием Юрий Мандельштам поместил <в> № 2 «Журнал<а> Содружества» статью по поводу «Антологии зарубежной поэзии» («Якорь»). Статья эта заслуживает быть отмеченной - написана она, по нашим литературным нравам, смело и в известной своей части - беспристрастно.
В пояснение названия статьи Ю. Мандельштам рассказывает легенду о изредка происходящем в Гамбурге состязании атлетов, состязании «всерьез», без обычных трюков чемпионата, рассчитанных на публику. Единственным мерилом «гамбургского счета» служит совесть. Несколько лет тому назад «гамбургский счет» по отношению к зарубежной поэзии предложил произвести Г. Адамович. Ю. Мандельштам считает, что сам предложения своего Адамович не использовал ни в своих критических статьях (несмотря на весь свой престиж), ни при составлении антологии зарубежной поэзии. И вот сам Ю. Мандельштам решил выступить с первой попыткой «честно и до конца», согласно принципу «гамбургского счета», разобраться в эмигрантской поэзии. Удобным поводом для этого послужило появление антологии.
Называя наиболее «симпатичных» авторов, Ю. Мандельштам дает ряд характеристик, правда спорных, субъективных, но высказанных открыто и смело.
«Что сказать о самых старших, о корифеях? - пишет он. - О них уже всё известно. Они могут еще дать отдельные шедевры, но в общем смысл их творчества уже определен давно... Мы отлично знали и раньше, почему рассудительные стихи Гиппиус все-таки поэзия, а сладкогласный и среброзвучный Бальмонт все-таки не удался; почему стихи Бунина и Мережковского не в центре их творчества, а очень содержательный Вячеслав Иванов отравил свою поэзию ученой риторикой. Чемпионы, конечно. Но хочется нового, пусть менее совершенного и менее замечательного».
От корифеев Ю. Мандельштам переходит к среднему поколению, полностью еще себя не исчерпавшему - «Ясно..., что среди поэтов этого поколения нет нового Блока и нового Анненского. Но есть очень талантливые и подчас значительные поэты». Цветаева - «Вот уж поэт Божьей милостью. Талант, полет, острота... Но рядом - другие стихи... не звук, а хрип, вернее истерические вскрики. И общее впечатление - истерика, истерика без конца. Не пророчество, а кликушество. Иногда пронзительно, но большая поэзия истерик не признает». Ходасевич - «Другое неблагополучие живет в Ходасевиче... Проза жизни, непреображенная материя сломила Ходасевича... Поэт подлинный, но никак не “арион русской эмиграции”. Не будем шутить, это - настоящая трагедия. Не потому ли Ходасевич (временно или окончательно) перестал писать и печатать стихи». Георгий Иванов - «Настоящая поэзия со всем ее волшебством. Но и Иванов отравлен: слишком сладки иногда его звуки, чтобы стать до конца трагическими... Наше время проще, жестче, страшнее. У Иванова и страшное становится сладким, слишком сладким. Сам Иванов сказал как-то про себя: “наследие декадентства”. Увы, он прав, а декадентсво не современно, да и в вечном плане - не предел...»; «Другие поэты среднего поколения куда менее значительны. Есть очень хорошие стихи у Оцупа, но его творчество в целом бескрыло - не по теме, а по существу. В худших стихах он даже скучен. Но что сказать о стихах Адамовича? Они всегда о значительном, но сами не то что незначительны, а как бы не написаны, а только задуманы. Декадентство больше, чем у Иванова, но нет преображающей музыки. Адамович - декадент рассудительный».
Однако вполне свободен Ю. Мандельштам оказался лишь в оценках авторов старших поколений. Характеристики поэтов определившихся, литературный багаж которых у всех на виду, было задачей не такой уж трудной. Переходя к своим литературным сверстникам, Ю. Мандельштам обнаруживает как бы растерянность. Оценки его становятся менее решительными, характеристики бледнеют. Например, говоря о Б. Поплавском, он отделывается таким общим местом: «Покойный Борис Поплавский был поэтом удивительным, чистой воды...» Так же обще, бессильно-обще сказано о Ладинском и Терапиано. Совсем односторонне несправедливо о Кнуте (забывая заслугу его первых книг) и о Смоленском. Тут Мандельштам явно теряет перспективу, теряясь в именах, не разбираясь в размерах дарований и их «обещаниях».
Но как бы то ни было, в качестве первого опыта «гамбургского счета», очищающего воздух, статья Ю. Мандельштама интересна и, наверно, вызовет другие статьи с тем же честным замыслом.
Меч, 1936, № 11, 15 марта, стр.6. Подп.: Г.Николаев. Перепеч. в кн.: Якорь. Антология русской зарубежной поэзии. Под редакцией Олега Коростелева, Луиджи Магаротто, Андрея Устинова (С.-Петербург: Алетейя, 2005), стр.236-238.
Поход на метафору
Когда большевики, наскоро сбив «новую пролетарскую» литературу, предприняли шаги к тому, чтобы «взять на учет слово»[399], одними из первых к ним в услужение пошли московские футуристы.
Они даже несколько предупредили новых господ положения. Лозунг «социальный заказ» был придуман не кем иным, как Маяковским, отцом лефовского движения. Таким образом, стиль футуристов получил все шансы на то, чтобы стать стилем «литературы пролетариата».
Конечно, большевики были рады в то время каждому писателю, заявившему о готовности с ними работать, но недоразумение тут произошло вопиющее. Даже дореволюционная интеллигенция в России с трудом воспринимала крайние модернистские литературные течения; каково же было новому читателю разобраться в словотворчестве Хлебникова, в утонченнейших приемах нового метафорического стиля, который прививали русской литературе наши «кубо-футуристы».
Между тем столь легкий переход футуристов в услужение большевикам не был только случайностью. Так наз. русский «кубо-футуризм» был провозвестником западного дадаизма и сюрреализма, возникшим на русской почве на целое десятилетие раньше (первый футуристический сборник «Садок Судей» вышел в 1908 году, французский же сюрреализм как течение возник после войны). Первые наши «сверхреалисты» появлением своим обязаны русскому символизму, в частности Блоку и А. Белому. Зависимость тем, приемов, образов раннего Хлебникова и Маяковского от этих поэтов теперь уже можно считать доказанной.
Традиции русского «футуризма» через символизм восходили к французским поэтам - отцам общеевропейских литературных модернистических направлений; таким образом, источники французского и русского сверхреализма были одни. Не могла не оказаться для них общей и идея преобладающего над миром реальности мира творческой фантазии. Эта вера Рамбо в то, что поэзия может изменять жизнь, выросла у основоположника сюрреализма, Бретона, в задачу - сверхреальное сделать реальностью, идеализируя и преобразуя действительность творческой фантазией. Отсюда было легко перекинуть мостик (шаткий, но на это внимание не обращали) к преобразующей силе человеческой мысли.
В поисках воинствующего миросозерцания сверхреалисты пошли по пути наименьшего сопротивления, пристав к крайнему политическому течению. Начали с возвеличения творческой свободы, а кончили тем, что отдали ее в рабство, приняв исторический материализм как мировоззрение и предложив свои услуги коммунистам. Переход этот пережили русские «кубо-футуристы», а потом в точности повторили на двадцать с лишним лет позднее сюрреалисты во Франции. Не дальше как осенью прошлого года группа французских сюрреалистов подала в коммунистическую партию коллективное заявление о желании вступить в ее среду. Французская партия предложение это, правда, отвергла и нажила в лице сюрреалистов злейших врагов.
Большевикам же в 1918 году разбираться особенно не приходилось. Футуристы так футуристы! Но роковые последствия этой неразборчивости вскоре сказались. Сказались для той и другой стороны. Роман был начат, роман продолжался. Только им можно объяснить благосклонность большевиков к такому уж чисто «эстетствующему» поэту, как Пастернак.
Стиль футуристов наложил неизгладимую печать на всю сов. литературу и прежде всего поэзию. Можно смело сказать, что все самые талантливые сов. поэты выросли на этом сюрреалистическом, метафорическом стиле. Д. Петровский - выученик Хлебникова, один из самых талантливых новых лириков в сов. России. Вот образец его поэзии:
Я стану годы водолазом,Не водолазом, годолазом,С оптическим огромным глазом,Я буду лазать, где лежатСуда, повергнутые наземь,Я буду плавать в их слезах[400].
Или С. Кирсанов - из лучшей его вещи, поэмы «Золушка»:
