Аркадий Белинков - Юрий Тынянов
В связи с этим Тынянов в какой-то мере уже и по собственной уверенности, но чаще все-таки по уверениям других тоже начинает гораздо серьезней относиться к писателю и его роли и поэтому оставляет роман «Ганнибалы» и начинает роман «Пушкин».
Роман «Пушкин» сравнительно с другими романами и рассказами обладает ценными преимуществами, а в отдельных случаях даже чудесами.
Некоторые чудеса выглядят так: сначала все видят, что нос зеленый, а потом на глазах у публики он становится синим.
Превращения, подобные носу, претерпевает в творчестве Ю. Н. Тынянова Петр Яковлевич Чаадаев.
Вот как это происходит.
Представьте себе кофе, два человека пьют кофе.
В 1927 году в романе «Смерть Вазир-Мухтара» два человека пьют кофе: Петр Яковлевич Чаадаев и Александр Сергеевич Грибоедов.
Посмотрим, какой же кофе они пьют в скептическом романе.
А вот какой:
«…Из окна выглянула весьма милая женская голова. Чаадаев же был отшельник, анахорет, совершенно лишенный вкуса к этой области…
Вошел Иван Яковлевич (камердинер. — А.Б.), держа на подносе две чашки кофе. Грибоедов глотнул и с отвращением отставил свою чашку.
— Желудочный кофе, — пояснил Чаадаев, прихлебывая, — меня выучили варить его в Англии.
«Много чему тебя там выучили», — чуть не сказал вслух Грибоедов».
В 1943 году в романе «Пушкин» снова два человека пьют кофе: Петр Яковлевич Чаадаев и Александр Сергеевич Пушкин.
Посмотрим, какой же кофе они пьют в оптимистическом романе.
А вот какой:
«Чаадаев внимательно на него (Пушкина. — А.Б.) смотрел. Он верил в Пушкина. Недоступный для любви, он понимал, однако, все ее тревоги, все неожиданности. Теперь, все видя, почти все поняв, он с вниманием, спокойствием налил Пушкину чашку черного благоуханного кофе, полученного им из Англии…»
Вот каким кофе угощает Петр Яковлевич Александра Сергеевича! Разве он имеет что-нибудь общее с кофе из «Вазир-Мухтара»? Абсолютно ничего!
Все же остальное очень похоже: «совершенно лишенный вкуса к этой области» и «недоступный для любви», чашки и Англия.
Только качество кофе за эти годы (1929–1943) значительно повысилось.
Тынянов начал понимать, что жизнь стала лучше, веселее.
И поэтому все в «Пушкине» становится лучше, веселее и благоуханнее.
Тынянов стал наконец серьезно задумываться над своими ошибками, а в некоторых случаях проявил тенденцию к решительному исправлению. Подобные же явления стали отмечаться и в отношении героев его романа. В связи с этим они, то есть герои, уже не пьют отвратительный желудочный кофе. Теперь они пьют благоуханный.
Кроме кофе значительно улучшился в романе сам Чаадаев.
Чаадаеву в «Пушкине» столько же лет, сколько Чаадаеву в «Кюхле», но в «Пушкине» он выглядит просто красавчиком.
Это вам не «тонкие язвительные губы» да «белесоватые глаза», которые «равнодушно скользнули» на странице девяносто восьмой романа в 1925 году.
Вот какой молодец перед нами в «Пушкине»:
«Танцевал он ни скоро, ни медленно и, когда улыбался, его улыбка была медленной наградой всех женщин. И они улыбались. Пушкин смотрел на него как зачарованный…
Чище его мундира не было. Стройней не было».
Может быть, художник стал подклеивать к истории?
Все стало теперь милым, веселым, благоуханным и улучшенным.
Может быть, как все прошедшее?
Что прошло, то будет мило?
Или безразлично?
Или по каким-нибудь другим причинам?
В основе каждого научного и художественного произведения Тынянова всегда лежит документ. В статье документ служит для доказательства или опровержения. Иногда предлагается новое толкование его. Пройдя через статью, документ попадает в роман. В романе он играет лишь роль сценария и здесь претерпевает более значительные превращения. Документ попадает в роман в качестве главного предложения, которое писатель расцвечивает орнаментом придаточных. Но особенно важным оказывается то, что в нем выделяются более существенные или опускаются менее существенные черты.
У Тынянова от «Кюхли» до «Пушкина» повышается роль документа и снижается его автономия в художественном контексте.
Документы:
1. «29 <ноября>. —…
Я счастлив был!.. нет, я вчера не был счастлив: поутру я мучился ожиданьем, с неописанным волнением стоя под окошком, смотрел на снежную дорогу — ее не видно было! — наконец я потерял надежду, вдруг нечаянно встречаюсь с нею на лестнице, сладкая минута!..
Он пел любовь — но был печален глас.Увы! он знал любви одну лишь муку! —
Жуковский.Как она мила была! как черное платье пристало к милой Б[акуниной]!
Но я не видел ее 18 часов — ах! какое положенье, какая мука.
Но я был счастлив 5 минут»[187].
2. «Она (Бакунина. — А.Б.) часто навещала брата своего и всегда приезжала на лицейские балы. Прелестное лицо ее, дивный стан и очаровательное обращение произвели всеобщий восторг во всей лицейской молодежи»[188].
Статья:
«Эту безнадежную страсть, в которой поэт не может сам себе признаться без ужаса (перед этим цитировалась «Элегия» 1846 года. — А.Б.), комментаторы по инерции приписывали все той же «литературной» героине лицейских элегий Е. П. Бакуниной, благо ни она, ни отношения Пушкина к ней, ни даже самое знакомство его с нею сколько-нибудь определенно ближайшим образом не засвидетельствованы.
Никому не пришлось задуматься над тем, что признаться себе в страсти к молоденькой, красивой царскосельской фрейлине, сестре лицейского товарища, Пушкин мог без всякого ужаса; более того, если не страсть, то легкая полувымышленная влюбленность в нее не только Пушкина, но и одновременно двух его других товарищей, Пущина и Илличевского, была совершенно и заведомо известна, так что Пущин упоминает о ней в своих записках, а сам Пушкин в 1825 году в вариантах стихотворения «19 октября». (Имеется в виду строка «Как мы впервой все трое полюбили». — А.Б.) Это юношеское, скоропреходящее увлечение, как бы имевшее главным образом цель доставить пищу для элегий, до того мало задело Пушкина, что за всю жизнь он не нашел случай заинтересоваться ни героиней этих элегий, ни ее жизнью. Она очень мало нам известна. Лицейские «отшельники» ловили всякий мелькавший мимо женский образ, и образ Бакуниной, можно смело сказать, скользнул мимо Пушкина совершенно бесследно»[189].
Роман:
«Потребность видеть ее стала у него привычкой, — хоть не ее, хоть край платья, которое мелькнуло из-за деревьев. Раз он увидел ее в черном платье, она шла мимо лицея, с кем-то разговаривая. Он был счастлив три минуты, — пока она не завернула за угол. Черное платье очень шло ей. Ночью он долго не ложился, глядя на деревья, из-за которых она показалась. Он написал стихи о смерти, которая присела у его порога, — в черном платье. Он прочел их и сам испугался этой тоски, — он знал, что Это воображаемая тоска и воображаемая смерть, — от Этого стихи были еще печальнее. Он удивился бы, если бы обнаружил, что хочет ее только видеть, а не говорить с нею. Что бы он сказал ей? И чем дальше шло время, тем встреча становилась все более невозможной и даже не нужной. Он по ночам томился и вздыхал…
Жанно неохотно признался, что вот уже две недели, как влюблен и это мешает ему спать. Через две минуты Александр узнал с удивлением, что он влюблен в ту же Эвелину, то есть Екатерину, в Бакунину…
Назавтра Пущин, весь красный, сунул ему листок и потребовал прочесть. Александр прочел листок. Это было послание, довольно легкое по стиху… Пущин настаивал на том, что это был Илличевский, длинный, как верста…
Александр с удовольствием на него поглядел. Все трое любили одну и при этом одновременно…
Потом они однажды столкнулись все трое, лбом ко лбу: Пущин, Илличевский и он. Илличевский остолбенел и долго смотрел на них, разиня рот, пока не убедился, что открыт…
Александр по-прежнему был счастлив, когда видел Бакунину, он подстерегал ее, но ночные вздохи стали все реже. Он спал теперь спокойно, ровно, не просыпаясь до утра. Однажды ему стало вдруг по-настоящему грустно; он так и не увиделся с нею; он больше не хотел и почти боялся встретить ее; может быть, он не любил ее и раньше. Он отложил стихи к ней и постарался как можно реже о ней вспоминать».
Такое использование документа характерно для Тынянова. Писателю важно дело человека, о котором он пишет. Поэтому в романе он выделяет то, что в документе было второстепенным мотивом, — стихи. Главным в романе становится поэзия — главное дело героя. Писатель взял из документов «черное платье», «был счастлив пять минут», «встреча», «всеобщий восторг во всей лицейской молодежи» и сделал вывод: «Это юношеское, скоропреходящее увлечение, как бы имевшее главным образом цель доставить пищу для элегий…»
