Людмила Татьяничева - Каменный Пояс, 1982
Близко к полуночи Роман Яковлевич и Хотенов обходили стоянку. Мерцали крупные и редкие звезды. Наружные светильники были обведены радужными кругами. Сонно «молотили» двигатели ЗИЛов. В кабинах ночевали водители, которым в эту ночь не нашлось места в общежитии геологов.
— Народ привычный, — успокаивал себя Аблов, — на зимниках сколько ночей в кабинах провели. Совсем другое на стоянке: тут надо смотреть, чтобы боковые стекла оставались приспущенными — угореть несложно.
— Дежурные знают, — отвечал Хотенов, — присмотрят, последят. Предупреждены… А ты помнишь, Роман Яковлевич, как в декабре таскали волоком машины. Снимали с платформ и цепляли за трактор. Мороз был дай бог! Масло застывало. Не представляли, как до весны дожить.
— На стоянке, Борис Иванович, все-таки терпимо. В январе, помню, шли на Мишвань. До весны — вечность. Зимник только пробили, километров семьдесят по топям. В колеях вода — машины наст продавливали, а мороз!.. Забуксует ЗИЛ, встанет. Заведут буксир, а тросы, что нитки, рвутся.
Приглушенный рокот двигателей как бы отделял стоянку от притихшей улицы Площадки геологов. Ближний свет автомобильных фар падал на поперечину шлагбаума. Одинаково рослые, широкоплечие водители в одинаковых спецовочных куртках — Николай Сухорев и Николай Шамыгин, ждали разрешения поставить ЗИЛы на стоянку.
— Ну вот, — проворчал Роман Яковлевич, — где пропадали?
— Ты бы о здоровье спросил, фельдшер, — добродушно заговорил Николай Шамыгин. — Мы с Николаем еще не завтракали и не ужинали.
— Хотите есть — значит, здоровеньки. Столовка работает круглые сутки, товарищ Шамыгин. А почему отстали?
— Шли с грузом, сдавали груз, — пояснил Николай Сухорев.
— Завтра колонна идет в рейс, — напомнил Хотенов, — за Кожву. Трудный рейс.
— Ну и что, — Шамыгин переглянулся с напарником, — и мы пойдем. Машины целы, здоровье есть. Верно, фельдшер?
Журчала талая вода. Тонко и нудно свистел пар, пробиваясь под заглушку. Аблов и Хотенов потолковали с дежурными, вышли к конторе склада запасных частей.
— Роман Яковлевич, а ты северное сияние видел? — спросил Хотенов.
— Да. Красивое явление.
— А вот я — нет…
3В тени берегового откоса, у переправы через Печору, аншлаг: «Водитель, открой дверку, высади пассажира!» Дальний берег затянут пасмурной дымкой, угадывается по темному очертанию таежного массива. Снеговые отвалы, что ограждают переправу, в отдалении сходятся, будто рельсы. Автомобиль потряхивает, в днище плещет густая вода, стучат льдинки. Зимой геологи укрепили переправу тросами, нарастили лед, прикрыли его щепой и опилками, но все равно неприятно и боязно, когда бампер гонит волну.
Выход на берег прорыт бульдозером — и ЗИЛ без особого труда берет пологий подъем. В просветах между сосен проглядывают строения затона. На ветровом стекле брызги речной воды. Володя Ушмондин тянет шею, вглядывается в полотно дороги. ЗИЛ проходит мимо поселка лесорубов, оставляет позади железнодорожный переезд и начинает всходить на водораздел. Рокот мотора густеет, напрягается.
— Знаете, за сколько мы ходили за Кожву? — спрашивает Володя Ушмондин Аблова. — За четыре часа… И сегодня будем за Кожвой, а дальше — не знаю… Есть там одно место, дикий ручей, который даже в морозы разливался.
Год назад Володя демобилизовался из армии. Работать стал в Челябинском первом автообъединении. На зимник приехал в начале декабря и принимал первые эшелоны с ЗИЛами, адресованными сводной колонне. Вчера Роман Яковлевич видел, как слушал Володя речь Бердникова. Он пришел на собрание с товарищами по бригаде и ни словом, ни жестом не выказал своего отношения к последнему заданию. Вечером, когда Роман Яковлевич заглянул в барак, где жили челябинцы, водители не поскупились на слова, опасаясь за участь автомобилей. Володя Ушмондин и тогда отмолчался, только поглядывал на старших по возрасту. В каждой комнате повторялось одно и то же, и Роман Яковлевич понял тогда, что Бердников поступил ладно, обязав начальников отрядов и механиков беседовать с людьми. Идти в рейс никто не отказывался, но переживаний было достаточно.
Берег Кожвы зарос кустами ивы. Возле переправы — ни указателей, ни предупреждений. На другой стороне реки, хоронясь за снеговыми буграми, двигался «Ураган». Стекла узких кабин тягача улавливали солнечные блики.
— Он большой, — с сожалением проговорил Володя, — ему хорошо. Бывает — пройдет, а за собой лед проломит.
«Ураган» повернул к переправе, мигнул фарами, как бы подбадривая встречный ЗИЛ, погнал перед собой вал серой воды.
Облака делались непрочными, теснились к горизонту. Зимник местами протаял до мерзлого песка. Ушмондин держал довольно приличную скорость; трясло — разговаривать трудно. Роман Яковлевич заметил белых куропаток на желтоватых ветках ивы.
Зимник забирал круто в сторону, вторгаясь в прибрежную березовую рощу. Под ЗИЛом жесткий и переливчатый шелест: из-под колес вырывались вода и крошево давленого льда. Березняк за отвалами уступил место густому ельнику. Небо очистилось полностью, и солнце, будто играя, то опускалось в чащу хвои, то всплывало над вершинами. Скорость 15 километров, потом — 10. Толчки и удары следовали непрестанно, словно ЗИЛ испытывали на твердость. Руки не могли удержать скобу, и Аблова било о дверку, валило на стороны. Не верилось, что именно здесь уже прошли автомобили сводной колонны. Скорость упала до пяти километров, но тряска не уменьшалась. Всю ширину зимника и всю его видимую даль занимали провалы и воронки, будто дорога эта претерпела недавно жестокий артобстрел.
Мотор то почти глох, то вдруг яростно ревел, машина круто поворачивалась и рывком одолевала препятствие. Ушмондин гнал автомобиль на отвал и почти ложился на баранку, добиваясь того, что ЗИЛ медленно сползал с отвала, обходя опасную рытвину. Впервые за много лет работы на машинах и около водителей Роман Яковлевич был, что называется, ошарашен, терялся и не мог следить за дорогой, не угадывал маневры автомобиля. И готовил себя ко всему возможному и непоправимому, даже трагичному, тайком соглашался на какую-нибудь основательную поломку, чтобы наконец прервать эту долгую муку. И ЗИЛ, словно угадав его мысли, раскатился, сорвал Аблова с сиденья, бросил к ветровому стеклу и встал. Тотчас тишина заложила уши. Солнце зависло над трассой, только ели и блеклые сосенки еще вроде бы кренились и напирали на высокий снеговой отвал.
Роман Яковлевич нашарил под ногами шапку, выбрался из кабины. Володя Ушмондин уже позади ЗИЛа рассматривал глубокую трещину, по краю которой оттиснулся след переднего колеса. Немного еще, совсем чуток, и колесо угодило бы в ловушку, ждать бы тогда помощи, долбить и копать наст.
— Опасно это, — Володя обошел вымоину, — надо бы забить мешками с цементом или засыпать углем. Наш барит раскиснет, как мыло. — Он поднял с отвала сухую сосенку, вставил ее в узкую трещину — вот так, пусть маячит.
День разгулялся, и резало глаза. Роман Яковлевич тер припухшие веки, прохаживался, разминая ноги. В тени еловых лап на зимнике наст оставался твердым, а где жгло солнце — проседал, во вмятинах копилась вода, точила и разъедала снег. Ровнять такую дорогу было под силу разве что взрывникам и мощной дорожной технике, собранной со всей территории экспедиции.
Ветер с Кожвы доносил тарахтенье моторов, чуть уловимое и прерывное.
Поток солнечного света ощутимо плотен. Зимник опускался в низину, череда елей делалась плотней. Отвалы припорошило палой хвоей, местами промыло полой водой. По залитому зимнику автомобиль продвигался медленно, с опаской, почти не испытывая тряски. Тайга смельчала, но стоило ЗИЛу одолеть низину, снова прижалась к отвалам. И тогда в синеве, над еловыми вершинами, возник, кренясь в вираже, серебристый МИ-2. Снизился, опрокинул на ЗИЛ металлический грохот винтов и взмыл, продолжая патрульный полет.
Аблов позавидовал пилоту и тому, кто был рядом с пилотом и наблюдал за трассой и автомобилями. В зимние месяцы Роман Яковлевич привык завидовать вертолетчикам, которые умели на своих машинах в считанные часы достигать глубинных районов и перед закатом возвращаться на стоянку. Это было понятное чувство автотранспортника, мятого в кабинах, пережившего непогоду, неудобства случайных ночевок. Однако, завидуя вертолетчикам, он гордился мастерством и отвагой водителей.
Роман Яковлевич не сомневался в шоферском умении Ушмондина, но гадал о том, как долго еще этот невысокий и щуплый парень сможет оставаться расчетливым и смекалистым, не сомлеет. На Площадке геологов, когда челябинцы заглядывали к Аблову на вечерний чай, приходил и Володя, сдержанный, стеснительный, способный краснеть, когда земляки расхваливали его работу в рейсах. Он отмалчивался, улыбался, придерживая стакан с горячим чаем тонкими, тщательно отмытыми пальцами. В комнате припахивало аптекой, отсыревшими обоями, духовитой семгой, добытой водителями у буровиков. Вспоминали в те вечера и далекое, и близкое, и недавний марш на Пашшор, когда колонна шла по тундре в огнях тракторных и автомобильных фар, словно поезд будущего. И тишина, нарушенная шумом моторов, тотчас смыкалась за бортом последнего ЗИЛа. И теперь вот Роман Яковлевич заинтересованно смотрит на Володю, пожалуй, по-отцовски удивляясь его выдержке и характеру.
