Журнал «Парус» №71, 2019 г. - Геннадий Петрович Авласенко
Иногда ему удаётся встретить её умный, но печальный взгляд, и тогда Денис ещё долго вспоминает это удивительное мгновение. Впрочем, никакого видимого интереса Люба к нему не проявляет…
…Такие «встречи» продолжались год, а может быть, чуть больше. И внезапно прекратились: Люба куда-то исчезла. Через две недели Денис стал по ней скучать и, сидя на обычном месте, вспоминал, как она появлялась в салоне автобуса, непроизвольно встряхивала косой и смотрела на мир своими удивительными серо-голубыми глазами. «Так где же ты, Люба?» – вопрошало в такие минуты его сердце. Всё выяснилось совсем скоро.
Однажды вечером, когда Денис стоял на остановке и ждал автобуса, чтобы ехать домой, рядом с ним притормозила новенькая иномарка, за рулём которой сидел худощавый молодой человек в очках, весьма интеллигентного и представительного вида. Кто-то вышел из машины, послышался глухой звук закрывшейся задней дверцы. Денис непроизвольно перевёл взгляд на пассажирское сиденье рядом с водителем. И ему навстречу… такой родной и знакомый взгляд серо-голубых усталых глаз. Только странная и как будто бы виноватая улыбка едва тронула губы Любы (да-да, это была она!). Ещё мгновение – и машина скрылась за поворотом.
Денис на мгновение оцепенел. Вы думаете, это легко – переносить минуты, когда рушатся мечты? Жгучая боль пронзила его сердце. Ему показалось, что минуту назад на его глазах произошло нечто непоправимое, и он уже не в силах был что-либо изменить…
Василий ПУХАЛЬСКИЙ. «Жизнь свою прожил не напрасно…» (продолжение)
В конце июня 1942-го меня и ещё одного товарища перевели в другой лагерь, и мы с Женей расстались навсегда.
Нас же с товарищем отвезли на железнодорожную станцию, посадили в поезд и в сопровождении одного конвоира отправили в город Нинбург. Там высадили и отвели в лагерь военнопленных, в котором жили французы. Французы были хорошо одеты и выглядели по сравнению с нами очень даже неплохо. Общаться с ними было строго воспрещено.
На следующий день к нам присоединились ещё двое, тоже с Кубани. Я спросил, как они сюда попали, и услышал историю, подобную своей. К ним в лагерь тоже приезжала большая легковая автомашина с офицерами, тоже спрашивали, есть ли кто с Северного Кавказа, потом записали и уехали, а теперь вот – перевели в этот лагерь. Через два дня нас, теперь уже четверых, в сопровождении конвоя из двух солдат отправили на станцию и в плацкартном вагоне увезли. Вечером того же дня мы были в Берлине. С вокзала нас повели по подземным ходам, а из подземелья вывели возле большого кирпичного дома, на двери которого был нарисован большой красный крест.
Дом был двухэтажный. Нас завели в него и заперли в одной из комнат первого этажа. Примерно через час открыли и повели на второй этаж. Там была душевая с двумя кабинками, где мы хорошо помылись с мылом. Здесь уже нас никто холодной водой не поливал. Потом отправили в столовую на первом этаже и накормили пшённой кашей, дали кофе.
После ужина проводили на второй этаж в большую спальню, где было ещё двенадцать человек, которые приехали сюда на несколько часов раньше. Теперь нас было шестнадцать, и никто не знал, для чего всё это и что будет дальше. Все были уроженцами Северного Кавказа. Здесь были со Ставрополья, Краснодарского края и Ростовской области. Все рассказывали похожую историю с большим легковым автомобилем и немецкими офицерами, которые искали среди военнопленных жителей Северного Кавказа.
Мы переночевали. Утром нас накормили завтраком, и с уже усиленным конвоем, опять по подземельям, повели на вокзал. Посадили в вагон, который был перегорожен металлической решёткой. В одной половине были мы, а в другой – наша охрана. На окнах тоже были решётки. Вагон плацкартный. Разрешалось сидеть и лежать, а в окна смотреть – нет. Ехали мы примерно сутки, и привезли нас в Освенцим.
Завели во двор лагеря, но в бараки не пустили, а под охраной усадили на землю. Лагерь был обнесён колючей проволокой в четыре ряда, а между ними – ещё и спиральные мотки. Я посмотрел и подумал про себя, что из этого лагеря уже не убежишь. Во дворе дымились четыре высоких трубы крематориев, в которых сжигали людей заживо. Пленных мы не видели, потому что нам категорически запретили вставать. Мы сидели под бараком на земле и отдалённо слышали голоса, вероятно, звучащие за стенкой. В этом лагере были и дети, потому что в отдалении раздавался детский плач.
Так мы просидели часа три, потом пришёл сопровождающий офицер с какими-то бумагами и нас повели назад, на железнодорожную станцию, где хотели посадить в вагон пассажирского поезда, но из него повыскакивали солдаты и офицеры и стали нас избивать. Они били чем попало и по чём попало, сбивали с ног и топтали ногами, били пистолетами по голове, а потом один офицер застрелил нашего товарища. Конвоиры, а их было шестеро, кричали, ругались, отталкивали солдат, избивавших нас, но всё было бесполезно, пока старший конвоя не позвал эсэсовцев. Прибежал эсэсовский патруль в чёрной форме, и старший патрульный начал орать на солдат, которые нас избивали, те быстро разбежались по своим вагонам.
Нас, окровавленных, подвели к бочке с водой, которая стояла на случай пожара, и заставили умыться. К охране добавили ещё четверых вооружённых солдат, нас усадили на платформе, а убитого товарища унесли куда-то два подошедших поляка.
Потом мы погрузились в товарный вагон с нарами, так же разделённый решёткой на две части, и поехали дальше. Эшелон был военный, двигался очень быстро и без остановок. В этот же день, только уже поздно вечером, мы были в Минске. Нас завели в какой-то подвал недалеко от вокзала, принесли семь кирпичиков хлеба и ведро воды, охранники ушли, а подвал замкнули. Мы съели хлеб, запили водой и легли спать прямо на цемент. Утром, лишь начало светать, нас подняли и повели на станцию.
Город стоял в руинах, и ничто не напоминало о прежнем городе-красавце, который я видел два с половиной года назад. Он был в запустении, и лишь изредка нам попадались прохожие из мирного населения, которые с испугом глядели на нас и с ненавистью – на наших конвоиров. Всё больше встречались гитлеровские солдаты и офицеры, да эсэсовцы в чёрной форме.
Нас снова привели на станцию,
