Журнал «Парус» №71, 2019 г. - Геннадий Петрович Авласенко
Я замолчал, пытаясь вызвать ярче ту лень с убитою душой, тот беспорядок помыслов, близкий нравственному расстройству… Да было ли оно?
Ольга смотрит на меня и не спрашивает, что же дальше? Она вслушивается в мое молчание, как до этого вслушивалась в слова, но глаза ее, большие, как из черничной глазури, остаются спокойными, почти чужими, не знающими меня глазами с портрета. Хотя она не скрывает приязни ко мне, старается, где можно, обнажить ее. Это волнует меня, мне хочется дерзко сказать ей вспомнившуюся еще из студенческих лекций строчку античного поэта, совсем было забытую: «Темным, мерцающим взором очей своих влажных Эрос глядит на меня!» Но мне, конечно, не сказать. А сиди здесь, у этой изразцовой стены с таким белым доверчивым платьем, Кашинин – он сказал бы, наверняка… А мне… мне пора уходить.
Я говорю ей об этом и в ответ на ее молчание заглядываю в уже ночное, как пролитые чернила, окно и, затягивая уход, опять сажусь, принимаюсь за словесную личину своей жизни…
Ольга сделала движение опустить голову на руки. Хочет спать или так удобнее слушать? Я забеспокоился и уже без всякой гримировки привычно повторил, что вот и полжизни прошло, что так и всю жизнь проживешь, со смертного одра глянешь, а перед тобой стоит всего лишь один серенький с низким потолком денек, и лыбится из него чья-то мерзкая морда с гниловатыми зубами. Лучше бы уж и не жить такую жизнь, а проспать ее всю или пьяницей под забором проваляться…
– Неужели так? – сказала она весело, и красивое лицо ее затеплилось таким светом, таким внезапно открывшимся цветением ее души, что я примолк. Я был точно вырван некоей веселой силой из своих же слов и так же весело, в лад, как она, будто уже о чем-то, только нам двоим понятном, сказал:
– Конечно, так, а как же по-иному?
– Завтра тебе рано вставать, – ответила она.
Я, быстро глянув ей в глаза, сказал просто:
– А идти не хочется… странно!
И попрощавшись, пошел уже привычной мне улицей, с уже привычными, местными мыслями. Они были сыты, спокойны, чуть даже ленивы. Почему лукаво выговоренные Ольге мои, с пометами, прямо с тела, слова-словечки, прозвучав там, исчезали, превращались в неслова? Ведь я с ними до этого жил, как с квартирными принадлежностями… Но зачем она все-таки их слушает? Они точно нужны ей, как цирковому фокуснику. Вбирает их и точно укладывает в огромный черный сундук. Сундук открывается – а слов уже нет. Спокойно торжествующая улыбка, лучистый, темно-русый облик, и эти… черничные, как с портрета, глаза… Стоп, да это и не слова совсем, а мое дыхание, угарное от табака. Неужели они вправду нужны Ольге?.. Может, сегодня я бы мог остаться у нее… Странно, мне уже не кажется ветер этого мира неприютным, а глина под ногами – могильной. Город не кажется мне бесконечным рядом серых деревянных и каменных бараков с людьми-муравьями, суетящимися под команду… (Кто, откуда командует, Оля? Да все тот же с низким потолком денек, откуда бластится лыбящийся, гнилозубый облик, почти уже загробный). Нет, город зацвёл раскаленно огнями бетонных дворцов, фанерными щитами, аляповатый картон плакатов, жирный пурпур и мясного цвета кумач объяли пустоту трибун и залов; давят на шпили древних куполов звезды победителей. Но ныряют еще, ныряют в высоте золотыми ласточками поредевшие кресты церквей. А лица! Точно отлиты из олова и раскалены теми же адскими цветами. Я будто зажат разгаром некоего языческого действа. Какой самозванец разбросал по Руси костер из изрубленной радуги и поставил нашу трагедию? Благодушие, выигрышное по сравнению с человеческой породой, отблескивает из плоской эмалевой бездны автобусного бока. И я мысленно даже похлопываю по этому боку железное животное: поехали! И с любопытством поглядываю на пассажиров. Я знаю, что на моем лице сейчас сквозит затаенное, знающее, чуть подсматривающее выражение. Лицо сжимается в кулак, чтобы не выпустить улыбку. И мне не жутко, я ловок, уступчив, крепко себе на уме, и по глине прошлепал, не обругался ни разу и не измазал брюк. Хотя, может, нам только кажется, что мы куда-то шлепаем, едем? И я крепко сплю, заключенный в теплый воск насильственно пестрого сна наяву? Пленный образ, погасшая свеча обезображенного храма. Но это я грежу, уже и вправду, засыпая, дома, на своем диване.
8
Сегодня – выходной; я приехал в Лучинское, в музей-усадьбу к полудню. Ольга стояла у дома в светло-сером пальто нараспашку. Она издали увидала меня, и я, волнуясь, шел к ней по розовой от осенней листвы и солнца аллее и не знал, как ответить на ее улыбку. Она, словно мы и не расставались с ней, показала рукой, как подумалось мне, на свое окно – смотри!
Я непонимающе, радуясь, стал смотреть.
– Да не туда! Вон, видишь, под карнизом табличка… – И я, наконец, увидел ржавую железную табличку между кирпичными крестами и с Ольгиной подсказкой разобрал на ней дату: 1846.
– Видишь, какой старый у нас дом?
Я стал шутить, говорить, что табличку приколотили какие-нибудь озорники…
Мы стояли и спорили шутливо у голо клубящейся ветвями акации. Кто-то выглянул из окна, мы, сделав вид, что не заметили, пошли рука об руку, и Ольга сказала серьезно:
– Ты знаешь, почему дом такой основательный, как замок, и такой игрушечно красивый, как ты правильно подметил?
– Почему же? – беспричинно радуясь всему, что мне говорила Ольга, спросил я.
– Потому что тогда был Гоголь. Сейчас нет Гоголя, и домов таких не строят…
– Как так? – не понял я…
– Да очень просто… Коли есть Пушкин и Гоголь, то и дома надо строить не такие, как… – она не договорила и кивнула на прокопченный сруб бревенчатого барака, распространявшего из кирпичных труб ядовитый чад каменного угля…
Я про себя согласился с ней, но вслух, от того, что слова ее были так ясны, заспорил, и мы начали говорить о поэтах, что писали за десять-пятнадцать лет до строительства дома.
– А откуда ты знаешь Тимофеева и Кукольника… и Соколовского? Ты ведь не филолог? – спрашивает она, останавливаясь и с милой подозрительностью разглядывая меня.
Так, разговаривая, мы по туманному полю перешли к березовой роще и увидели, что день сегодня сине-золотой, и синева эта – последняя, прощальная, грустная и веселая одновременно. Да мне и всегда, когда рядом Ольга, не верится, что наши отношения продлятся долго, что мы можем даже стать мужем и женой. Я не спрашивал, моложе она или старше меня, может,
