Владимир Гопман - Любил ли фантастику Шолом-Алейхем? (сборник)
Ощущение гармонии и покоя на картинах во многом благодаря тому, что фигуры всегда – на переднем плане, а за ними – небо. Огромное небо, существующее не само по себе, но словно оберегающее людей, осеняющее их своим покровом. Оно то синее, то серое, то охряное, то опаловое. А если действие происходит в доме, в комнате, то стены всегда словно размыты, как будто открыты в мир. Любаров не любит ни «чистый» пейзаж, ни натюрморт, он избегает рисовать замкнутое пространство, – он любит небо. «Небом Единым Жив Человек» – эта строка Вознесенского из стихотворения, посвященного Шагалу, точно подходит и к полотнам Любарова.
«Еврейское счастье» – так называется это цикл Любарова. Человеческое счастье – смотреть на эти картины.
Евреи уезжают из России. Наверное, многие еще уедут. Но многие остаются. И остаются евреи Любарова, которыми обогащается русская культура. Рисуйте, Владимир Семенович, рисуйте своих замечательных людей человеческой национальности, нелепых и трогательных: в конечном счете, от этого хорошо и русским, и евреям.
Владимир Гопман: «В Крыму, как нигде, природа обладает чувством собственного достоинства…» [274]
Имя Владимира Гопмана знакомо любителям фантастики и на советском, и на постсоветском пространстве. Он – известный литературный критик и литературовед, специализирующийся в области фантастической литературы. Родился и живёт в Москве. Окончил романо-германское отделение филологического факультета МГУ. Кандидат филологических наук. Профессор факультета журналистики Российского государственного гуманитарного университета (РГГУ). Лауреат литературных наград: приза Жюля Верна (Швеция, в соавторстве), премии Гарри Гаррисона (присуждается Всемирной ассоциацией писателей-фантастов), Мемориального приза имени В. И. Бугрова (присуждается за вклад в развитие критики и библиографии фантастики), Почетного диплома еженедельника «Книжное обозрение» как один из лучших авторов издания. Владимир Гопман – автор свыше четырехсот статей о фантастике английской, американской, армянской, болгарской, немецкой, русской, советской, французской…
И даже – о фантастике Крыма. Последнее обстоятельство и вызвало наш первый вопрос.
– Что для тебя Крым, как начинались отношения с ним?
– Очень далекое детское воспоминание: конец 50-х годов, английский фильм «Мистер Питкин в тылу врага». И позывные английской армии: «Балаклава, Балаклава». Такое странное, загадочное слово. Я спросил у папы, что оно означает, и папа ответил, что это городок в Крыму, а употребляют англичане это название, вероятно, по традиции, идущей со времен Крымской войны. Потом я нашёл в энциклопедии карту Крыма, увидел на ней точечку Балаклавы, облазил носом весь полуостров (мне ужасно понравились его очертания – чем-то он, как мне казалось, походил на спящего дракона…), прочёл и о Крымской войне. Следующий этап знакомства с Крымом – конечно, Грин. Грином я «болел» долго, читал отдельные вещи, а в 1965 году папа принес собрание сочинение в шести томах. Вот это был восторг! Перечитал собрание раз, наверное, шесть, даже помнится, рисовал – точнее, пытался рисовать, карту Гринландии… А в 1966 году я познакомился с Константином Паустовским; то есть, «познакомился» – это сказано, конечно, громко. Я встретился с ним в больнице, и два вечера (когда заканчивались посещения и в отделении оставался только дежурный врач, медсестра, с которой у меня были небольшие шуры-амуры, проводила меня к нему в одноместную палату) беседовал с ним минут по сорок. Вот он-то и сказал мне: «Хотите понять Грина – поезжайте в Крым».
– И ты воспользовался советом классика и сразу отправился в наши края?
– Не сразу, а спустя лет десять с лишним. Поехал с дочкой в отпуск в Коктебель. И наконец увидел всё то, о чём читал, что рассматривал на фотографиях и рисунках… Потрясение – самое мягкое слово, чтобы передать мои ощущения. Говорят, что можно смотреть бесконечно долго на две вещи: на огонь и на текущую воду; так вот, убежден, есть и третья – крымские горы. Казалось бы, так просто соединить горы и море, камень и воду, но редко где получается такой уникальный, так эмоционально и эстетически действующий «коктейль»… И еще: нигде, как в Крыму – ни в одном из тех стран, где бывал потом, – я не ощущал в такой степени, что природа обладает чувством собственного достоинства…
Вот, вот оно, о чем писал Николай Заболоцкий: «Лишь запах чабреца, сухой и горьковатый, /Повеял на меня – и этот сонный Крым, /И этот кипарис, и этот дом, прижатый /К поверхности горы, слились навеки с ним. //Здесь море – дирижер, а резонатор – дали, /Концерт высоких волн здесь ясен наперед…» И его же, изумительное, о Гурзуфе: «Где скалы, вступая в зеркальный затон, /Стоят по колено в воде, /Где море поет, подперев небосклон, /И зеркалом служит звезде…». И всё-всё, читанное и виденное, всплыло в памяти: и картины Айвазовского и Богаевского; и стихи Пушкина, Батюшкова, Мицкевича, Бальмонта, Белого, Брюсова, Волошина, Цветаевой, Ахматовой, Бунина; и жизнь и судьба Волошина; и проза Куприна, Шмелева, Паустовского… И, конечно же, «Остров Крым» Аксёнова… Да что там, можно перечислять и перечислять. И увидев воочию этот край, лучше я стал понимать творчество тех, кого перечислил (и кого упустил); например, в частности, понял, совершенно неожиданно для себя, что Эллада Мандельштама, в которой он не был, это, конечно же Таврида, где он бывал. И строки «Звезда с звездой – могучий стык, /Кремнистый путь из старой песни, /Кремня и воздуха язык, /Кремень с водой, с подковой перстень.» могли быть написаны только после поездки в Крым. А домик Грина в Старом Крыму, эти две комнатки, в которые входишь – перехватывает дыхание, и дерево с пионерскими галстуками, при взгляде на которое – при всем моём уже всегдашнем антисоветизме – щипало в носу… Потом были Евпатория, тоже с дочкой, потом городок с по-домашнему симпатично звучащим названием Судак (на фоне таких экзотически-изящных топонимов, как Евпатория, Гурзуф, Алупка, Балаклава, Бахчисарай), потом Симферополь, Ялта. Последняя, правда, произвела на меня удручающее впечатление – и в прямом, и в переносном смысле.
– Что так?
– После посещения Ботанического сада, которого оказалось для меня слишком много – я ж аллергик, и надо было мне самому, дураку, подумать головой, что может произойти с организмом, когда в одном месте собрано столько разных – пусть и замечательных – запахов… Что же до значения переносного, то я был просто ошеломлён количеством людей – везде, во всех местах; думаю, что если бы такое увидел Антон Павлович, то уехал бы отсюда в тот же день… Короче говоря, отвечая на твой вопрос, скажу так: с Крымом я связан, в сущности, всей жизнью: и культурно, и биографически.
– Похоже, не ты один. В Москве существует «Крымский клуб»…
– Это очень любопытная структура, созданная безудержной энергией хорошего человека по имени Игорь Сид. Полностью называется, кажется, «Крымский геопоэтический клуб» и создана для реализации интересной, по-моему, идеи: Таврия – уникальный регион, это земля, как никакая другая, располагает к творчеству. Я несколько раз был на заседаниях, выступал на первых Аксеновских чтениях (там присутствовал Василий Павлович), и могу сказать, что атмосфера там приятная.
– Существует ли какая-то особая крымская литература, кого из авторов можно к ней отнести?
– Наверное, всех тех, кто был назван выше, от Батюшкова до Грина и Аксёнова, можно отнести к крымской литературе. Что же до современного её этапа развития, то, боюсь, кроме прозы твоей и Светланы Ягуповой, не знаю никого. А Даня Клугер, которого и читаю, и пишу о нём, уже не крымский писатель…
– Но ты же писал статью о первом сборнике фантастов Крыма, «Фантавры»…
– Да, разумеется, и с большим удовольствием. Но это было в конце 1980-х – время, которое уже стало историей. Статья эта была напечатана в журнале «Радуга»; мне недавно попал в руки номер журнала, и я был восхищен, как достойно борются за свое существование эти достойные люди. Биться за существование – это сейчас участь многих, увы.
– Имеется в виду кто-то конкретно здесь, в Крыму?
– Конечно. Я говорю о замечательном человеке и очень хорошей писательнице, Светлане Ягуповой. Много мог бы сказать и о том, насколько она здорово пишет (её последняя вещь, которую прочёл, «Лимон» в той же «Радуге», очень хороша), и о том, как она много сделала для русскоязычной фантастики, и о том, как много она сделала для культуры Крыма, хотя присужденное ей звание лауреата Государственной премии республики должно говорить само за себя. Но, прежде всего, по-моему, надо сказать о том, как ей сейчас трудно живется. А ведь она – уникальное явление, без каких-либо скидок ее можно назвать государственным достоянием.
– Если о «Лимоне» говорить, то недавно Светлане издательство рукопись вернуло. Книга не выйдет. Средств на издание хорошей литературы нет. Как нет их и на детский журнал «Крымуша», который Ягупова выпускала десять лет. Но писателя убить в писателе трудно. К счастью для писателя, который живёт именно потому, что пишет. Сейчас Светлана создаёт такие «фантанески» – крошечные стихотворные зарисовки обо всём, что переживает не только она. Хочется верить, что когда-нибудь они дойдут до читателя.
