Анатолий Баландин - Каменный пояс, 1983
— Да говорил бы прямо, — ехидничал Подтелков. — «Пу-уга-лом». Жди, сказано, а детский лепет твой уже надоел.
Если говорить начистоту, Николаю уже не раз хотелось напиться, чтобы позабыть обо всем этом хоть на сутки, и противиться этому желанию становилось все труднее.
Хотелось встретиться еще раз с Михаилом Наумовым и сказать ему, что напрасно мается он, ничего такого, что ищет он, нет на белом свете. А тем, кто обнаружил эту пустоту, докопался, надо один рецепт выдавать: полкило водки — и на правый бок…
Но вот однажды Катерина пришла с дойки, разделась, поворчала на них за какой-то беспорядок, а потом сказала:
— Сходи утром в контору. Максим Пленнов с котельной уходит.
— А еще кто об этом знает? — веря и не веря, спросил Николай.
— Господи, да все, один ты… Скажи спасибо заведующему, замолвил уже за тебя слово.
Заведующим Катерина теперь называла соседа Тимку Урюпина.
— А чего это он расстарался? — опросил Николай.
— Расстарается тебе, жди. Я попросила, чтобы сказал на наряде.
— Ну а он точно сказал?
— Подтелков сейчас на ферме был, говорит, знаю, пусть заходит. К директору за приказом поедешь.
Николай помолчал.
— А это какая котельная? — уточнил на всякий случай. — В телятнике?
— Ну там, в нашем гурту.
— Да знаю, знаю…
— Я тоже, наверное, заявление подам в свинарь. Там еще один откормочник будет, заведующий сказал, что примут.
— Завсвинарем?
— Зав, зав, — резковато ответила Катерина, и Николай догадался, что опять она про соседа.
«Благодетель-то еще», — подумал недовольно.
Работать на котельной, рассудил Николай, это еще не самое последнее дело. Это и рано вставать, и поздно возвращаться — все как у людей. Да и зарплата с сотенку будет, не меньше. А там еще как дело поставишь. Николаю казалось, что уж он-то теперь поставит. Он теперь на любой работе стал бы по-другому себя вести, он теперь всему, кажется, и цену и смысл знал.
Наутро Подтелков распорядился коротко:
— Напиши прямо у меня заявление, что, мол, прошу принять меня оператором котельной на МТФ-2. Курсы подготовки прошел, с техникой безопасности знаком.
— На имя директора писать?
— Да. А я ему дополнительно позвоню, чтобы не мурыжили тебя. Галя выписку напечатает, привезешь мне. И не забудь потом к инженеру по технике безопасности зайти, распишешься там в журнале. Вернешься, выписку — Акимовне, а сам к Пленнову, он тебя натаскает хоть маленько. Ясно? Садись тогда и пиши.
Николай снял шапку, примостился на краю стола и вывел на тетрадном листке: «заивление». Но тут заметил описку и попросил другой листок.
— Ошибся, что ли? Давай, вали, ладно, кто там будет тебе ошибки считать.
На центральном отделении Николай пробыл полдня.
Директор его долго задерживать не собирался, только прицепился к заявлению.
— Какие это еще «курсы подготовки»? — спросил строго.
— Ну как поджигать, в смысле запускать котел, — нашелся Николай. — По манометру смотреть…
— По манометру, — усмехнулся директор. — Ты вообще-то тракторист или кто?
— Я на бульдозере работал, пахал, — стал объяснять Николай, — потом мне желудок отрезали.
— Желудок? — директор свел брови. — Давно?
— Да весной еще.
— Весной? Так-так, минутку, — директор выдвинул ящик стола, покопался там, но ничего не нашел. — Фамилия — Акимов? — уточнил. — Так-так. Значит, на бульдозере ты работал и пахал. А сколько, интересно, ты пахал?
— Зябь? Да каждый год… лет двенадцать.
— Гектаров по двести выходило?
— До пятисот, — ответил Николай.
— Я говорю, в среднем.
— В среднем, да.
— Ну хорошо, пятьсот. Пусть даже шестьсот! Но зачем же ты прокурору писал, что десять раз перепахал всю совхозную землю?
— Я? — удивился Николай. — Я не писал…
— Ты бы еще ввернул, что с плугом три раза вокруг Земли объехал — это было бы для государственных органов более убедительно. Писатель… Ты бы прежде подумал, у кого ты просишь. Что ты просил?
— Я ничего не просил, — чувствуя, что покраснел, как пацан, сказал Николай.
— Так я что, выдумал? — директор мельком глянул в чуть выдвинутый ящик стола. — В сентябре, кажется, пересылали мне письмо из прокуратуры.
— Я не писал.
— Ну не знаю, — директор взял дорогую блестящую авторучку, написал что-то на углу заявления, небрежно двинул листок в сторону Николая. — Все, пожалуйста.
В Богдановку Николай возвращался, чувствуя себя оплеванным и пристыженным. Попутно он успел выяснить у шурина, с кем примерно мог спутать его директор, но, понимая, что теперь не вернешься и ничего не докажешь, все равно переживал упрек. Пусть директор ошибся, но ведь говорил-то он с ним, запомнил-то его, Николая Акимова, и теперь будет думать, что он кляузник, бездельник и все такое. Это сильно портило в целом удачный, главный для него день за все полгода, прошедшие после операции. Да вообще-то их, наверное, совсем не бывает на свете, целиком удачных дней, думал Николай, и лучше бы уж никогда не знать и не ждать их.
Он хотел было рассказать свой случай попутчикам в вахтовой машине, но решил, что его попросту поднимут на смех, и промолчал всю дорогу.
* * *Два дня Максим Пленнов, шутя управлявшийся со своими обязанностями, со значением объяснял их Николаю. По его выходило, что важнее и ответственнее работы, чем на котельной, и быть не могло. Увлекаясь, он выдумывал невероятные обстоятельства, к которым и надо было, по его искреннему, на глазах у Николая родившемуся, убеждению, готовиться прежде всего.
— Ты представь, что на улице мороз в полсотни градусов, — говорил Пленнов. — Котел ты запустил, он работает. И вот надо пускать пар в телятник или в родилку. Что делать прикажешь?
— Ну ты говорил уже, — отвечал Николай. — Шланг надо вот на эту или ту трубу надеть, потихоньку открыть кран.
— Правильно, это правильно, — нетерпеливо кивал Пленнов, — но тут как раз Скворцов, молоковоз, приехал и надо ему бочку ошпарить. Спрашивается: а как? Мороз-то — ого-го! Ты шланг стянул, а кругом туман! И этого Скворцова принесло… Он у меня летом ведро отсюда увез, ты с него стребуй. И шланг каждый раз в грязь бросает. А мне его то на трубы надевать, то в емкость совать, вот и полоскай за ним. Ты не поваживай. Сразу как сказал ему: будь добр, Скворешников, — и пусть не расширяется, а то королем тут носится, трезвенник чертов. Видишь, колдобины у двери — его работа! Подъезжает вплотную, болото уж сделалось. Ты не поваживай сразу, и никуда он не денется. И не таких обламывали.
Сам Пленнов уходил с работы совсем, садился на пенсию по инвалидности, рассчитывая иметь приработок летом, в уборочную.
— А тут уж, Коль, невмоготу, — признался. — Главное, кондылять мне далеко, а зимой сквозняки тут. Глянь шею — чирья замучили. Видишь, какой опять проклевывается, не шевельнись.
На прощание Николай поставил ему бутылку «ароматного», чтобы соблюсти обычай и погреть слабое сердце, о котором тоже шла речь в перерывах между объяснениями.
С вечера он приготовил давно не надеванные ватные штаны, белесые и жесткие после стирки, полушерстяной свитер, в котором форсил когда-то, пиджачок, в карманы которого насовал спичечных коробков, чтобы сделать запас там, на месте.
Катерина смотрела на его сборы молча и так же, не говоря ни слова, подсунула старое полотенце с завернутым в него куском мыла. «Правильно», — одобрил про себя Николай и прикинул, что бы еще из посторонних вещей могло пригодиться на новом рабочем месте. И уже в потемках сходил в сарай за старым газовым ключом, который наверняка был даже и необходим в его пароводяной работе.
— Какой у нас завтра день? — спросил он перед сном жену.
— Среда.
Значит, со среды начиналась самостоятельная жизнь.
— А я и не знал, что там прибавки какие-то есть, — не в силах лежать молча проговорил Николай.
— На ферме у всех прибавки, — равнодушно отозвалась Катерина. — А то кто бы там стал работать.
Николай подумал, что он-то и на семьдесят рублей пошел бы, но вслух этого не оказал.
Ночью ему снилось что-то, но вдаривший над ухом будильник оборвал видения, и они тут же забылись. Катерина поднялась вместе с ним. Еще вчера он не знал и не видел, как просыпается жена по утрам, а теперь, взглянув на ее припухшее, измятое о согнутый локоть лицо, поймав равнодушный взгляд будто смазанных чем-то глаз, почувствовал какое-то отвращение и досаду, забывшиеся сразу, впрочем, так же, как и сон. Ему надо было спешить.
— Чай будешь пить? — хмуро спросила Катерина, выворачивая штанины своих гамаш-ромаш или как их там.
— Я лучше молока.
— Холодное, подогреть надо.
Николай ничего не ответил и, закончив одеваться, достал из холодильника молоко, налил в кружку, взял из целлофанового пакета надкушенный ломоть хлеба.
