Аркадий Белинков - Юрий Тынянов
Писатель-априорист, который все знает наперед, потому что он вооружен несколькими могущественными банальностями и бессмертными прописями (да еще к тому же и неправильными), очень строго и тщательно обращается с историей: он берет из нее только то, что подтверждает могущественные банальности и бессмертные прописи.
В эпохи идеальной идеологической стерильности, каннибализма и неостывающей жажды крови исторический роман (и ряд других жанров) катастрофически вырождается, потому что, как всегда и всякий исторический роман, он создается для доказательства правоты своей истории. Таких доказательств в упомянутые эпохи не бывает. Исторический роман, блистательно начатый Вальтером Скоттом, умирает у писателей, произведения которых больше напоминают акты эксгумации, иллюстрированные занятными картинками из жизни широко известных особ, чем художественные произведения. Но у писателей, поставивших под сомнение историческую незыблемость, роман становится свидетельством социального неблагополучия. Т. Манн в «Признаниях авантюриста Феликса Круля» пародирует современную историческую литературу, и пародия становится похожей на плутовской роман. Но герой плутовского романа, старый добрый пикаро, пройдоха и плут, Лассарильо, Фигаро, любимец галерки и лакейской, превращается в авантюриста, стяжателя, буржуа. В истории литературы вырождение героя часто совпадало с вырождением жанра. Но пародийность «Авантюриста Феликса Круля» свидетельствует не вырождение жанра, а социальное неблагополучие.
Однако сходные явления иногда наблюдаются и в обстоятельствах прямо противоположных. Тогда пародийность становится не вынужденным результатом, а является особенностью замысла. Так, в романе Н. Рыбака «Переяславская рада» явно пародийно и местами весьма метко представлена история предательства целого народа.
В многочисленных диссертациях, посвященных нашей исторической литературе, обычно пишут о том, что основная тема нашей исторической литературы — это «Человек и народ — Судьба человеческая, судьба народная»[4]. Взаимоотношения великого человека и народа складываются по-разному, но считается, что из дилеммы «с народом» или «против него» не выходят.
Исторический роман не появился бы никогда, если бы у людей не было потребности понять, кто они и как стали такими.
Каждая эпоха ищет свое подобие в прошлом и переиздает старые книги как доказательство своей правоты от века. Поэтому английская революция принимала библейское обличив, одевалась скромно, говорила назидательно и эпично, пела псалмы и оставила «Потерянный» и «Возвращенный рай» — поэмы, в которых переосмысливалась Библия с точки зрения исторических представлений революционной буржуазии XVII века. Через полтора столетия Конвент «воскресил Корнеля гений величавый», торжественно клялся на мече, произносил патетические тирады и совершал подвиги, которые вождям и поэтам революции, а также последующим поколениям искусствоведов казались цитатами из Катона. Это была удивительная эпоха, верившая в свободу и равенство, считавшая каждую голову, скатившуюся с эшафота, когда Робеспьер настаивал на том, что «во всяком свободном государстве каждый гражданин является часовым свободы, обязанным кричать при малейшем шуме, при малейшем признаке опасности, которая ей угрожает»[5]. Этот человек, создавший холодно поблескивающую риторику революции, посвящал сентиментальнейшие стихи аррасским дамам, умиляясь, читал «Новую Элоизу» и строил революцию по тезисам Руссо, видя в его программе идеал человека, представителя третьего сословия, воплощение добродетелей — буржуа.
Потом появились новые добродетели. Они были безупречны и утверждались с непосредственностью и терпением.
Потом появились новые добродетели, внедрявшиеся с удивительным нетерпением.
Потом появились новые добродетели, насаждавшиеся с поразительным рвением.
I. Осторожное отступление
Извлечение из истории события, имени или факта всегда связано не с их собственными достоинствами, а с потребностью современников в примере, доказательстве и прецеденте.
Для того чтобы составить представление о писателе, особенно историческом, следует внимательно изучить использованный им материал.
К творчеству Ю. Н. Тынянова это имеет прямое и непосредственное касательство и совпадает с его собственным мнением о взаимоотношениях писателя и материала. Тынянов считал, что «каждая эпоха выдвигает те или иные прошлые явления, ей родственные, и забывает другие»[6]. Или еще более определенно: «…эпоха всегда подбирает нужные ей материалы, но использование этих материалов характеризует только ее самое»[7].
Отличительной особенностью Тынянова была никогда не нарушавшаяся верность жанру.
Эта особенность более всего затрудняет понимание Тынянова, так как понять писателя — это значит выяснить его отношение к явлениям, важным для читателей-современников. Отношение автора исторических произведений к современной ему действительности становится ясным из его книг, непосредственно повествующих об этой действительности. У Тынянова таких книг нет, и понять его можно, лишь выяснив общность концепций его произведений и времени, когда эти произведения создавались.
Взаимоотношения Тынянова с современной ему литературой могут быть объяснены только в связи с влиянием на него истории тех лет, проблем, которые были важны для современников. В отличие от других писателей, на которых исторический факт действовал непосредственно и превращался из факта исторического в литературный, у Тынянова взаимоотношения с современностью определяются влиянием не конкретного исторического явления, а проблемами времени, вызвавшими в числе других конкретных исторических явлений и такое частное, как творчество писателя. Влияние реальной истории на разных писателей различно: на одних она влияет конкретным событием, отражающимся в их произведениях, на других — потребностью, вызвавшей к жизни эти события. Поэтому не следует искать непосредственной связи между таким историческим фактом, как начало коллективизации, и появлением в это время повести Тынянова «Восковая персона». Но между коллективизацией и повестью связь существовала, и этой связью была идея, потребность, реальным выражением которой стали коллективизация, пятилетний план, постановление о политике в области художественной литературы, усиление репрессий, бесчисленное количество других реальных выражений, в числе которых была и повесть Тынянова «Восковая персона». Созданные в эпоху коллективизации сельского хозяйства широко известная песня «На Украйне есть чем жить, есть что кушать, есть что пить» и повесть Тынянова по-разному отразили историческую действительность. В первое произведение вошел сам исторический факт во всей конкретной реальности и в то же время обобщенный и типизированный, а во втором была предпринята попытка осмыслить причину, вызвавшую этот факт к жизни. Такой причиной была борьба иногда с реальными, иногда с выдуманными (и не из лучших побуждений) противниками. У книги Тынянова и исторического явления идея была одна.
Творчество Тынянова следует рассматривать не как отражение конкретных явлений действительности 20–30-х годов, а в связи с причинами, которые вызвали к жизни эти конкретные явления.
Трудно найти (по разным причинам) связь между «Смертью Вазир-Мухтара» и «Цементом» или «Кюхлей» и «Брусками», если искать эту связь лишь в литературных пределах. Чтобы понять, как возникают в одной литературе в одно время разные произведения, нужно искать не только влияния одной книги на другую, а влияния на все книги обстоятельств, в которых эти книги создаются. Эти книги создаются под воздействием реальной истории, по-разному воспринимаемой Тыняновым и Гладковым, Заболоцким и Лебедевым-Кумачом. Отличие одного писателя от другого в способе выражения мира, окружающего его, и значение написанного каждым из этих писателей находятся в прямой связи с тем, сколь полно и правильно эту реальную историю они отразили.
Писатель на проблемы своего времени отвечает в форме, наиболее ему свойственной, но каждая форма выражения вызывается к жизни определенной общественной потребностью. Человек, пишущий исторический и психологический романы, не имеет разных проблем для исторического и для психологического романов, у него есть одна проблема, которую он разрешает в наиболее естественном для него жанре. Для Тынянова наиболее естественной формой разрешения проблемы был исторический роман.
Положение исторического писателя осложнено тем, что он испытывает влияние сразу двух исторических действительностей: той, о которой он пишет, и той, для которой он пишет. Влияние второй действительности в некоторые эпохи становится решающим. Это влияние оказывает существенное воздействие на отбор и освещение исторического материала[8].
